Бронзовый мальчик - Крапивин Владислав Петрович (электронная книга txt) 📗
Елки-палки! А ведь в самом деле!
Дед еще о чем-то спросил, Кинтель машинально ответил и положил трубку.
До сих пор Кинтелю не приходила в голову эта простая мысль. Он существует на свете благодаря тому, что капитан Стройников опустил на своем фрегате флаг! Иначе взрывом крюйт-камеры разнесло бы на куски всех, кто был на "Рафаиле". В том числе и квартирмейстера Ивана Гаврилова. А когда раньше срока умирает человек, это не только его гибель. Гибнут дети, которые могли от него родиться и не родились. И значит – внуки, правнуки. Целая ветвь рода человеческого! Такое рассуждение Кинтель встречал в каких-то книжках, но до этой минуты оно не связывалось в сознании с его собственной судьбой.
А может, связывалось, только безотчетно? Иначе почему так часто вспоминался "Рафаил"?
Но… тогда что же выходит? Он, Данька Рафалов по прозвищу Кинтель, живет на свете благодаря трусости и предательству?
"Я же ни при чем!.. И дед ни при чем!.. И даже Иван Гаврилов был не виноват, не он ведь приказал спустить флаг!"
"А может, и виноват! Стройников писал в рапорте, что матросы не захотели взрывать корабль…"
"Он писал, чтобы оправдаться перед царем! Сваливал свою трусость на других!"
"Сваливал? Боевой офицер, дворянин, воспитанный на законах чести! Не раз глядевший смерти в лицо…"
"Все равно он виноват больше всех!"
"Виноват… в чем? В том, что ты теперь сидишь вот тут живой, здоровый (и даже горло не болит) и рассуждаешь о его поступке? Легко тебе… А вот не было бы тебя совсем…"
«Не было бы совсем?»
Сколько ни напрягайся, а представить это нельзя. Кинтель много раз – по ночам, когда не спится и думается о всяком – пытался осознать: как это, если его совсем не будет? Такое все равно невозможно. И когда дед однажды рассказал о разных учениях про переселение вечных душ, Кинтель воспринял это как само собой разумеющееся… Но в каком виде и как жила раньше и как будет жить потом его душа – покрыто тайной. А вот зачем он, Кинтель, сейчас на Земле? Какой в этом смысл? А может, никакого смысла? В такое тоже не верится. Потому что порой, когда задумываешься о вечности и бесконечности, накатывается чувство, как… ну как звездный космос. И хочется вдохнуть в себя эту громадность, и кажется, что вот-вот откроется какая-то тайна. Может, самая главная во всем мире…
И сейчас Кинтель опять думал про это, сидя на дедовом столе и отколупывая от старого канделябра подтеки стеарина. Думал долго, пока не начался тонкий звон в ушах. Тогда Кинтель встряхнулся. Прыгнул со стола, включил телевизор – наугад, не помня, что в программе. На экране зевала симпатичная рекламная овчарка биржи "Алиса". Потом дикторша предложила посмотреть передачу о творчестве режиссера Вадима Абдрашитова. Кинтель нацелился переключить канал, но тут появился кинокадр: в ночном море тонул громадный лайнер. Освещенный иллюминацией, он медленно погружался в черноту, метались, кричали, прыгали за борт люди, а огни сияли, не желая расставаться с недавним праздником… А диктор что-то говорил о новом фильме "Армавир", который чиновники конечно же не хотели пускать на экраны…
А Кинтель замер, съежившись на стуле. Что это за день сегодня! Все одно к одному…
Лайнер погибал. Гибли пассажиры. Наверняка так же, как тогда, в августе восемьдесят шестого…
Кинтель старался не думать лишний раз о катастрофе. Потому что, если представляешь такое, то, значит, соглашаешься до конца, что она была. И не просто была, а имеет отношение к тебе. Как "Рафаил"… И получается, что отказываешься от своей тайны, от последней надежды.
Кадр сменился, режиссер что-то оживленно говорил зрителям. Кинтель убрал до отказа громкость. Подошел к столу, подержал руку на телефоне. Позвонил деду:
– Толич… Еще не началось совещание?
– Нет пока… Что случилось?
– Ничего. Так, вспомнил… Толич, когда человек умирает, дают какой-нибудь документ?
– Ну-ну… дают, конечно. Свидетельство о смерти… Что у тебя за похоронный интерес? – Дед явно забеспокоился.
– Толич, а про маму такое свидетельство есть?
– А, вот оно что… – слегка отчужденно отозвался дед. – Нет, мы не получали. Когда человек гибнет с судном и его не находят, он считается пропавшим без вести. По крайней мере, какое-то время… Ну, потом-то, наверно, дают бумагу. Родственникам… А кто должен был получать? Она же одна жила…
– Ну да. Никому никакого дела… – вырвалось у Кинтеля.
– Даня, – осторожно сказал Виктор Анатольевич. – Чего это ты сегодня… такой? Может, правда заболел?
Кинтель тряхнул головой:
– Все нормально. Просто подумалось… Кино идет про морскую катастрофу, вот и вспомнил.
– Не смотрел бы чего не надо…
– Ага, я переключил… – Деда не следовало волновать зря, опять за сердце будет держаться. – Ладно, пока. Совещайся там…
Кинтель не успел снова погрузиться в печальные мысли. Едва положил трубку, как аппарат затрясся от звонка.
Звонила Алка Баранова.
– Кинтель! Ты почему в школе не был?
– Это… кха… О-эр-зэ, или катар… Дед не пустил. Он же у меня врач.
– А тебя Диана пол-урока склоняла. Какой ты такой-сякой… Что ты ей вчера наговорил?
– Да ну ее! Она меня еще с детсадовских времен помнит! Я ее при одной встрече дебилкой обозвал. По младенческой наивности… А вчера опять сцепились.
– Имей в виду, ты нажил смертельного врага…
– Видал я этого врага знаешь где… А с чего это уж так-то – "смертельного"?
– Потому что ты задел у нее больные струны. Когда говорил, что нельзя предавать детей… Она же замуж собирается, а у нее от первого брака семилетний сын. И она его сплавляет в интернат, чтобы с новым супругом жить не тужить…
"Вот оно что!" Кинтель чуть не похвастался, что будущего мужа Дианы обозвал проходимцем. Но Алку следовало держать в строгости. И он сурово сказал:
– Собираешь всякие сплетни.
– Ни капельки не сплетни! Это все девчонки знают!
– Я-то не девчонка! Чего ты мне бабью информацию на уши вешаешь?
– Ты невозможный тип, – надменно сообщила Баранова.
– Потому-то ты, шашлычок мой, и влюбилась в меня с детсада? – Он так дразнил ее иногда.
– Че-во-о-о! Ой, мамочки! Чучело колючее, обормот! Да я лучше в щетку влюблюсь, которой рыжие башмаки чистят!
– Для тебя это самая пара. – И Кинтель положил трубку.
Но телефон тут же затрясся опять.
– Чего тебе еще? – гаркнул в микрофон Кинтель.
И услышал робкое:
– Извини… Я думал, что…
– Салазкин? – ахнул Кинтель. – Не обижайся. Я думал, это снова одна дура звонит, из нашего класса.
Салазкин обрадованно засмеялся. Кинтель спросил:
– Ты откуда сигналишь?
– От дома…
– Разве у вас есть телефон?
– Я ведь не "из", а "от". Нам еще не поставили, но у подъезда есть автомат… А как твое горло? Не болит?
– Да ты что! Я же просто сачковал! Чтобы "Устав" почитать на досуге.
– Да, кстати… Я сегодня все думал о том письме, про мыс Святого Ильи. А потом вот что вспомнил…
– А чего ты по телефону-то! Давай приходи! – Кинтель представил, как хорошо будет сейчас увидеть Салазкина.
– А можно? Я бегу!
