Дневник Джанни Урагани - Бертелли Луиджи "Вамба" (книги читать бесплатно без регистрации txt) 📗
Понятно, зачем он им понадобился. Синьора Станислао и синьору Джелтруде до глубины души потрясло моё вчерашнее повизгивание, которое они приняли за голос с того света. Им было стыдно за гнусную сцену, разыгравшуюся на глазах почтенного покойника, и очень страшно, вот они и решили попросить прощения, совета и помощи у духа.
– Он здесь! Вот он! – повторял повар.
Вдруг синьора Джелтруде воскликнула:
– Он правда здесь!
Действительно, столик дрогнул.
– Я говорю с духом профессора Пьерпаоли? – спросил повар, уставившись на стол горящими глазами.
Что-то стукнуло по столу, и повар воскликнул с жаром:
– Точно он.
– Спроси его, вчера тоже был он? – шепнула синьора Джелтруде.
– Ты был тут вчера? Отвечай! – приказал повар.
Столик заплясал и застучал, а участники спиритического сеанса вскочили и стали раскачиваться из стороны в сторону, но потом уселись обратно, по-прежнему не спуская глаз со стола.
– Да, – сказал повар, – он был тут вчера.
Синьор Станислао и синьора Джелтруде переглянулись, будто говоря: «Эх, какими же идиотами мы себя выставили!»
Потом синьор Станислао сказал повару:
– Спроси, могу ли я к нему обратиться…
Но синьора Джелтруде резко оборвала его:
– Ещё чего! Если уж кто и будет говорить с духом профессора Пьерпаоло Пьерпаоли, так это я, его племянница, а не вы! Ясно?
И повернулась к повару:
– Спроси его, хочет ли он говорить со мной!
Повар сосредоточился и повторил вопрос.
Столик опять заплясал и заскрипел.
– Он ответил «нет», – сказал повар.
Синьора Станислао, конечно, очень обрадовало фиаско деспотичной супруги, и он злорадно воскликнул:
– Ага, видала?
Зря он так.
Синьора Джелтруде в бешенстве крикнула:
– Вы форменный болван!
– Но Джелтруде! – пролепетал он еле слышно. – Умоляю, успокойся… хотя бы при поваре не начинай… хотя бы при духе покойного профессора Пьерпаоло Пьерпаоли!
Меня так тронул этот бедняга, что захотелось проучить его сварливую жену. Поэтому я прохрипел с укором:
– Ай?ай?ай!
Все трое уставились на портрет, побледнев от страха. Последовало долгое молчание.
Первым опомнился повар: он вперил в меня свои горящие глаза и воскликнул:
– Это всё ещё ты, дух Пьерпаоло Пьерпаоли? Отвечай!
Я выдохнул:
– Да?а-а?а…
Повар продолжил:
– Тебе дозволено напрямую разговаривать с нами?
Тут мне в голову пришла одна идея. И я прохрипел:
– В среду в полночь!
Все трое молчали, поражённые торжественностью момента. Потом повар сказал вполголоса:
– Видимо, сегодня и завтра ему запрещено говорить… Тогда до послезавтра!
Заискивающе поглядывая на меня, они встали и убрали столик. Потом повар ушёл, повторив многозначительно:
– До послезавтра.
Синьор Станислао и синьора Джелтруде так и остались стоять столбом посреди комнаты. Директор мягко сказал жене:
– Джелтруде… Джелтруде… Постарайся быть посдержаннее. Хорошо? Ты постараешься не обзывать меня этим гадким словом?
Джелтруде разрывалась между страхом и злобой.
– Я больше не буду вас обзывать… из уважения к воле моего дяди, этой святой души… Но даже если я не буду вас так называть, поверьте, вы всё равно останетесь форменным болваном!
Тут я покинул свой наблюдательный пункт, не в силах больше сдерживать смех.
Сегодня утром, дописав историю спиритического сеанса, я обнаружил, что один из моих однокашников не спит.
Я прижал палец к губам, впрочем, это было лишнее, он всё равно бы не проболтался, потому что это Джиджино Балестра, надёжный друг, о котором я уже тут писал.
Джиджино Балестра – мальчишка что надо, и я уже не раз убеждался, что на него можно положиться, он никогда не подведёт. Во-первых, мы из одного города. Его отец – знаменитый своим свежайшим безе кондитер Балестра, у которого всегда покупает сладости мой отец, а ещё он большой друг моего зятя Маралли, поскольку и сам важная шишка в социалистической партии.
А во-вторых, мы с Джиджино связаны одной судьбой. Он такой же неудачник, как я: однажды он рассказал мне обо всех своих злоключениях, последнее из которых было настолько серьёзным, что отец отправил его в пансион. Его история такая захватывающая, что я хочу включить её в свой дневник.
– До самой смерти не забыть мне Первое мая прошлого года, которое стало самым прекрасным и одновременно самым ужасным днём в моей жизни! – так начал Джиджино свой рассказ.
В тот день – я и сам это отлично помню – весь город стоял на ушах. Социалисты настаивали, чтобы все магазины были закрыты в честь праздника, но многие лавочники не собирались терять дневную выручку; в школах тоже было неспокойно – папы одних учеников были социалистами и хотели, чтобы директор объявил в тот день выходной, а папы других и слышать об этом не желали.
Все мальчишки в этих обстоятельствах, само собой, перекинулись на сторону социалистов, даже те, чьи папы поддерживали партию соперников, ибо в том, что касается выходных, все школьники мира придерживаются одного священного принципа: лучше гулять на свежем воздухе с красной гвоздикой в петлице, чем сидеть в школе.
И правда, многие ребята в тот день устроили забастовку, и я, помнится, тоже не пошёл в школу, и за это папа три дня держал меня на хлебе и воде.
Что поделаешь! Все великие идеи требуют жертв…
А вот бедному Джиджино Балестре пришлось совсем туго.
Он, в отличие от меня, бастовал с согласия своего отца; точнее даже, отец заставил бы его в тот день прогулять школу, но, разумеется, уговаривать его не пришлось.
– Сегодня праздник труда, – сказал сыну синьор Балестра, – можешь пойти погулять с друзьями. Веселись и будь умницей.
Джиджино, как послушный сын, отправился за город навестить друзей. Там они всей компанией так веселились, что к ним постепенно присоединились все деревенские мальчишки: собралось человек двадцать.
В какой-то момент Джиджино, который немного кичился тем, что его папа – один из лидеров социалистической партии, начал говорить о Первом мая, о социальной справедливости и всём таком прочем – в общем, повторять как попугай то, что он запомнил из разговоров взрослых. Тут вылез один мальчишка, грязный и в лохмотьях, и сказал:
– Всё это красивые слова; но в твоём распоряжении целая лавка, набитая пирожными и сладостями, а мы, бедняки, даже не знаем, какие они на вкус, разве это справедливо?
Джиджино растерялся. Но подумал и ответил:
– Так лавка-то не моя, а моего отца!
– И что с того? – парировал мальчишка. – Он же социалист! А значит, сегодня, в праздник труда, он должен был раздать пирожные детям, особенно тем, кто их в жизни не пробовал… Если он не подаёт хороший пример, нечего рассчитывать на кондитеров-ретроградов!..
Это сомнительное заявление показалось всем очень убедительным, и вся компания принялась кричать:
– Краб прав! (Такое было прозвище у этого мальчишки в лохмотьях.) Да здравствует Краб!
Понятное дело, Джиджино расстроился: он выставил себя дураком перед всеми этими мальчишками, да ещё скомпрометировал своего отца; он никак не мог придумать, что бы такого ответить своему противнику, и тут ему в голову пришла идея, которая поначалу испугала его своей дерзостью, но потом показалась единственной возможностью спасти семейную репутацию.
Он прикинул, что его отец в этот самый миг произносит речь в палате труда, а ключи от лавки лежат дома, в ящике комода.
– Что ж! – выкрикнул он. – Я и мой отец приглашаем вас всех в лавку отведать наших фирменных пирожных… Только давайте сразу договоримся: по штуке в одни руки, идёт?
Тут же настроения переменились как по волшебству, у всех потекли слюнки и, весело крича: «Да здравствует Джиджино Балестра! Да здравствует его отец!», мальчишки двинулись в город. Ну вылитый отряд доблестных вояк, отправившихся завоёвывать вражескую крепость, временно оставшуюся без стражи.
