Мой прадедушка, герои и я - Крюс Джеймс (библиотека книг .txt) 📗
— Почему ты не сказал об этом раньше? — сурово спросил он.
— Тогда бы не было мира, отец.
— Мир, купленный ценою крови ребенка… Какой же это мир, Блаже?
— Военный врач меня вылечит. Вот увидишь, отец. А зато сколько людей будет спасено…
Раде вдруг заметил, что мальчик тяжело дышит и вот-вот потеряет сознание от боли. И он понял, что врач сейчас важнее, чем честь, гнев, месть и все долгие разговоры. Не говоря ни слова, он поднял Блаже, посадил его на своего коня и спросил:
— Ты можешь держаться одной рукой?
Блаже кивнул.
Тогда Раде позвал женщин, разговаривавших неподалеку от них с соседками, и сказал им:
— Пошли! Последите за мальчиком. Ему срочно нужен врач.
И прежде чем женщины успели задать ему хоть один вопрос, он взял коня под уздцы и повел его через луг к дороге. Все, кто еще не успел разойтись, с удивлением смотрели на невиданную картину: глава семьи, человек огромного роста, воинственный и гордый, вел под уздцы коня, на котором сидел верхом его сын, безусый мальчишка.
Какой-то шутник из рода Джурановичей крикнул им вслед:
— Ты что думаешь, Раде, раз мир, так ягнята впереди стада идут?
Не останавливаясь и не поворачивая головы, Раде ответил:
— Этот ягненок заплатил за ваш мир своей кровью, Джуранович! Сын Анджи ранил его, а он и не пикнул, чтобы не нарушить этот чертов мир!
Теперь, узнав, что случилось, мать и сестры Блаже громко заплакали. Мужчины, стоявшие вокруг, с изумлением и уважением смотрели на мальчика в седле. И когда старый пастух снял перед ним шапку, все последовали его примеру.
Когда прадедушка дочитал свой рассказ и обои сами собой свернулись у него в руках в трубку, мне и самому захотелось снять шапку — только у меня на голове ее не было.
Как непохож был мой «героический подвиг» на подвиг мальчика из Черногории, который готов был отдать свою жизнь, чтобы удержать взрослых от бесконечных убийств. И как одинок он был со своей раной, со своей болью и с мыслью о том, что, может быть, сделал что-то не так!
Именно этим, как видно, и восхищал Блаже Брайович моего прадедушку.
— Маленький Блаже, — сказал он, — не умел обращаться с оружием и был робок даже в речах. Это был герой, не похожий на все обычные в его кругу представления о героях. Но те, кто на лугу сняли перед ним шапки, сами того не ведая, признали его героем.
Прадедушка прикрыл ладонью глаза — видно, чтение его утомило — и закончил:
— Любовь к людям хоть и выглядит часто внешне беспомощно и совсем не героически, в конце концов всегда побеждает. Ненависть может быть хороша и целительна. Тот, кто любит людей, должен ненавидеть тиранов. Но человеколюбие, просто любовь, больше, величественнее и прекраснее ненависти, Малый!.. А теперь я немного вздремну, пока Верховная бабушка опять не позвала нас к столу.
Старый устроился поудобнее в своей каталке и откинулся на спинку с таким видом, словно он сказал все и не ждет больше ни вопросов, ни возражений. Поэтому я спустился по лестнице на нижний этаж.
Но когда я, стоя на последней ступеньке, хотел было уже войти в гостиную, я услышал голоса моих родителей и других наших родственников. Разговор шел опять про нас, поэтов. Я остановился и стал подслушивать.
Я услышал, как мама сказала, что она тоже не прочь почитать наши стихи и рассказы, а Верховная бабушка ответила:
— Вот как Малый переберется к вам, приходи, все посмотришь. Они писали на обоях, на тех, забракованных, что я на чердак вынесла. На оборотной стороне. А баллады про Геракла — в черной тетрадке.
Я решил не мешать им беседовать про нас, поэтов, и, поднявшись на цыпочках на полэтажа выше, вошел, сам не знаю почему, в спальню прадедушки. Может быть, я надеялся найти там какие-нибудь еще неизвестные мне стихи или рассказы? Теперь я уже этого не помню. Но я и вправду нашел там одно стихотворение, которого еще не читал, и оно привело меня в ужас.
В одном из номеров «Морского календаря» между страницами был заложен кусочек картона, серый и ничем не примечательный, скорее всего просто закладка. Сам не знаю, по какой причине я вытащил эту картонку и увидел, что на ней хорошо знакомым мне почерком написано стихотворение. Это было, как оказалось, что-то вроде завещания мне. Я читал со все возрастающим удивлением и испугом:
Не помню уже, что я сделал, прочитав это стихотворение. Помню только, что у меня было такое ощущение, будто сердце мое остановилось и я не могу двинуть ни рукой, ни ногой.
«Так, значит, он знает совершенно точно, что скоро пробьет его час… — думал я. — Он просто разыгрывает передо мной сильного и здорового, а на самом деле…»
И вдруг у меня появилось чувство, что прадедушка уснул там, наверху, в каталке, навсегда. Последним вечным сном, из которого нет пробуждения.
Сжимая в руке картонку, я бросился вверх по лестнице на чердак и, задыхаясь, с шумом распахнул дверь. В южной каморке все еще горел свет.
Прадедушка глядел на меня широко открытыми глазами. Его, должно быть, напугал мой испуганный вид.
Но, заметив в моей руке картонку, он улыбнулся — лицо его прямо озарилось от этой улыбки.
— Герои, Малый, — сказал он, — привыкают постоянно жить с мыслью о смерти. И сохранять спокойствие. Но, в сущности, все мы должны этому научиться. И ведь мы с тобой, не будем уж притворяться, тоже жили эту неделю с мыслью о смерти. О моей смерти, Малый. Только я куда живучее, чем думает доктор.
Какая-то особенная светлая улыбка теперь уже не сходила больше с лица прадедушки. Она, так сказать, нашла себе здесь пристанище.
— Собственно говоря, — продолжал он, — я проживу еще довольно долго после моей смерти. Не обязательно в этих рыбацких штанах и шерстяных носках и в этих черных ботинках. Скорее как образ. В тебе. И в книгах.
— В каких книгах, прадедушка? — удивленно спросил я.
— В твоих книгах, Малый!
Улыбка его становилась все шире, словно лампа, которая разгорается все светлее.
— Ты подаришь мне что-то вроде бессмертия. И продлишь мне жизнь, — продолжал он. — Я построил себе памятник в твоей памяти. И сделал это не без умысла, Малыш. Умру я теперь в один прекрасный день или нет, это не так уж важно. Лет через двадцать или тридцать ты поймешь это.
Лицо его почти светилось, когда он закончил:
— Возвращайся домой, к родителям. Я опять уже могу ходить. Каталку, в которой так легко думается, придется поставить в угол. А умру ли я и когда я умру, Малый, это совершенно все равно. Немного мудрости — все, что я скопил, — я хорошо пристроил. Ты никогда уже не будешь восхвалять мнимых героев.
Я стоял растерянный и смущенный и в замешательстве глядел на прадедушку. Только двадцать с лишним лет спустя я понял, что он имел в виду.
Надеюсь, моя книжка это доказывает.
