По колено в траве (Журнальная версия) - Крапивин Владислав Петрович (книга читать онлайн бесплатно без регистрации txt) 📗
Но иногда нам хотелось, чтобы город был большим. Чтобы блестели рядами окон многоэтажные домищи, звенели трамваи, сияли по вечерам разноцветные огни. Чтобы в цирке каждый день шли представления, а по улицам проносились тыся, чи легковых машин. И поэтому все заволновались, когда прошел слух, что главную улицу собираются покрывать асфальтом. Асфальт казался признаком настоящей городской культуры.
Во дворах торопливо застучали молотки: мальчишки сколачивали самокаты. Вы представляете, какие возможности открывали перед самокатчиками асфальтовые тротуары!
Я тоже взялся за дело. У меня был один кольцевой шарикоподшипник, он годился для переднего колеса. А для заднего я надеялся раздобыть потом. Еще нужен был строительный материал.
Ранним утром, вздрагивая от прикосновений росистой травы, я босиком, в трусиках и безрукавке пробрался к забору и стал расшатывать доску. Нижний край оторвался быстро, но верхний держался на крепчайшем гвозде. Я разозлился. К тому же во дворе могла появиться Таисия Тимофеевна, тогда не миновать скандала. Я вцепился в доску и начал раскачиваться, как на громадном маятнике, обдирая о забор пальцы и засаживая в колени занозу за занозой.
Доска не обрывалась, и я усилил злость и размах. И тут мелькнуло в широкой щели сердитое девчоночье лицо. Девчонка что-то крикнула.
Я прервал полет. Встал перед щелью, придерживая плечом отодвинутую доску. Девчонка смотрела очень недружелюбно, и я на всякий случай сообщил ей, что она дура. Тут же я был поставлен в известность, что сам дурак, хулиган и жулик. На «жулика» я обиделся.
— Я у тебя что украл?
— А доску зачем отрываешь?
— А она твоя?
— Это наш забор.
— А фигу не хочешь? Ваш! Он наш двор отгораживает!
— А наш, что ли, не отгораживает?
— А доски с нашей стороны прибиты! Значит, наш!
— Я дедушке скажу, — пообещала она.
— Хоть начальнику милиции.
— Вот он тебя поймает, тогда запляшешь.
— Я твоего дедушку одним мизинцем на трубу закину!
Мы оба посмотрели на верхушку высоченной трубы, которая дымила над пакарней.
— Хулиган, — снова сказала девчонка.
Я, не нагибаясь, нащупал стебель прошлогоднего бурьяна, вырвал его с корнем и, как снаряд, пустил в противника. Девчонка присела и подняла с земли ржавую консервную банку. Я отодвинул плечо. Доска опустилась и закрыла щель, разделив мир на две враждующих половины.
Я ушел на крыльцо, сел, зубами вытащил из колена самую крупную занозу и затосковал.
Ее звали Майка, это я знал. Она приехала недавно, и раньше я видел ее только издали. А сейчас разглядел как следует.
Эх, ну зачем я поругался!
Оттого, что она сердилась, волосы у нее слетали на лицо, и глаза блестели, словно за живой золотистой сеткой. И вся она, Майка, была легкая, тонкая, как та маленькая балерина, про которую я читал в сказке «Стойкий оловянный солдатик».
Странная грусть и нежность овладели мною. И было ясно, что это любовь.
Ну что ж! Любовь так любовь. Я знал, что за нее надо воевать. Надо быть стойким, как солдатик. Я сдвинул брови, встал и даже поджал одну ногу, чтобы больше походить на оловянного героя. Чипа — драный петух Таисии Тимофеевны — подошел и уставился на меня одним глазом. Я метко плюнул ему в спину. И начал действовать.
Во-первых, я все-таки оторвал доску. Во-вторых, тут же распилил ее за сараем тупой ножовкой. Из коротких досок я сколочу вполне приличный самокат. Может быть, не очень красивый, но прочный. Я даже придумал ему имя — Олень. Как у того черного коня.
На нем, на Олене, я буду, как смерч, проноситься мимо Майкиных ворот. По единственной доске развалившегося тротуара — длинной и гибкой. Под железный рев подшипников и крики изумленных пешеходов. А Майка (уирямая и капризная) с тайным восхищением станет следить за мной сквозь дырку в заборе, которая осталась от выпавшего сучка.
Девчонка смотрела очень недружелюбно, и я на всякий случай сообщил ей, что она дура.
А потом… Потом переднее колесо Оленя сорвется с доски, и я грохнусь с размаху на твердую землю и, наверное, потеряю сознание. И Майка, позабыв про свою вредность, выскочит на улицу, начнет трясти меня за плечи, вытирать кровь с моего лба, и ее волосы будут щекотать мне лицо. Я медленно открою глаза…
— Ты несносный человек, — услышал я мамин голос. — Ну-ка, марш домой! Вместо того, чтобы умыться, одеться, сразу хватаешься за какие-то доски. Пошевеливайся. Пойдем сейчас покупать тебе штаны.
Вот вам мечты и действительность.
Впрочем, штаны были необходимы.
Надо сказать, что мой гардероб не блистал богатством. Был у меня один костюм: байковая лыжная курточка и такие же шаровары. Когда-то костюм был коричневым, но потом облинял и приобрел жидко-табачный цвет. Курточка была еще так себе, а штаны совсем обветшали. На заду и коленях они вытерлись до такой степени, что материя стала похожа на редкую мешковину. Резинки у щиколоток давно лопнули, и получилась какая-то бахрома. Зимой с валенками или весной с мамиными сапогами эти штаны еще можно было кое-как носить. Но когда я надевал их с сандалиями или ботинками, мама вздыхала и говорила:
— Жуткое зрелище.
И вот мы пошли покупать новые штаны. На толкучку.
Мы вошли в ворота и сразу окунулись в суету и шум. Толпа оттеснила нас к забору, где приткнулась фотография под открытым небом. Она мне очень нравилась. Здесь можно было сняться в настоящей морской форме, или верхом на деревянной лошади, или у тумбочки с надписью «Привет от друга». Но лучше всего был всадник, нарисованный на громадном полотне. Он скакал по степи, над которой вспыхивали белые мячики взрывов, и размахивал саблей. Вместо головы у всадника было круглое отверстие. Каждый, кто хотел, мог просунуть в отверстие голову и потом получить фотокарточку, будто он лихой кавалерист.
Я давно уже намекал маме, что не прочь иметь такой снимок. Раньше мама терпеливо объясняла, что кавалерист — большой, а я маленький, и получится смешно. А сейчас с досадой сказала:
— И так денег нет, а ты с глупостями пристаешь…
Она взяла маня за руку и увлекла в круговорот.
Люди толкались, кричали, спорили. Толстая женщина с обиженным лицом продавала фотопластинки в довоенной упаковке и сиреневую стеклянную вазу. Вертлявый дядька голосил: «Кому будильник?» — и шепотом предлагал кремни для зажигалок.
Но штаны найти было не просто. Продавали полосатые костюмные брюки, зеленые и синие галифе и даже настоящие матросские брюки-клеш. Но для меня ничего не было. Лыжные штаны с объемистыми задними карманами мама забраковала, а парусиновые штанишки с лямочками крест-накрест я сам с холодным презрением отверг. Мама сказала, что я чудовище, и пошла покупать ножи для мясорубки.
Я поплелся следом. Именно поплелся. Но не потому, что устал, а потому, что нравилось разглядывать разложенную для продажи мелочь. Я замедлял шаги, Потом остановился совсем. Замер!
На серой кошме среди мотков проволоки, электропробок и непонятных железяк лежал подшипник.
Два блестящих кольца с шариками между ними. Подшипник для заднего колеса Оленя!
Горбоносый продавец в войлочном колпаке немыслимой формы отрешенно смотрел сквозь толпу. Мой первый робкий вопрос он, видимо, не слышал. Я поднял с кошмы подшипник, проглотил слюну и опять, погромче, спросил:
— Вот это… сколько он стоит?
Не двинувшись, торговец сказал:
— Двадцать пять рублей.
Я обомлел.
Конечно, двадцать пять рублей в те годы были не те, что сейчас. Большая порция мороженого стоила например, десятку. Но все равно. Таких оглушительных сумм у меня сроду не бывало.
Среди мальчишек подшипники имели другую цену: от рубля до трех. Но беда в том, что никто сейчас не продавал. Все строили самокаты.
