Терновая крепость - Фекете Иштван (читать книгу онлайн бесплатно без txt) 📗
Матула произнес это таким тоном, точно вешал на грудь Плотовщику высокую награду, и Дюла так и воспринял его слова. «Эх, если бы это видели ребята из класса!»
«Ружье постоянно было со мною на берегу, — мысленно говорил он Блохе, — потому что всякое ведь могло случиться. Патронов же у нас было вдоволь. Я тогда охотился на большущего коричневого коршуна.»
— Ох! — охнул Плотовщик.
Хищник, о встрече с которым он только что мечтал, вдруг проплыл в воздухе над самой его головой, наверняка он искал маленьких лысух.
Матула уже ушел; ружье лежало на земле и рядом с ним — два патрона; а Дюла как зачарованный смотрел на красивую хищную птицу. Только смотрел, потом сплюнул в воду.
«Вот видишь, Плотовщик, какой ты дурак! Мечтал, рассказывал, что охотился на коршуна, дескать, выбрал самого большого. Ну что ж: теперь покажи, как ты на него охотишься.
«…Особенно мне хотелось подстрелить коричневого коршуна, и видишь ли, Блоха, признаюсь тебе: когда я, зная, что ни за что не промахнусь, подумал о том, как я тебе расскажу потом об этом, коршун пролетел перед самым моим носом, в пяти шагах. И здоровый был, как корова! А у меня ружье на земле, и я только глазами хлопаю. Вот так и упустил. И знаешь почему? С тобой в мыслях разговаривал! Это святая правда, Блоха».
После этого Дюла забросил удочку — куда ни упадет, все хорошо! — зарядил ружье и стал ждать коршуна (а вдруг вернется?). А с крючком на удочке пусть делается что угодно.
Плотовщик положил ружье на колени, полагая, что коршун, раз уже пролетел здесь, должен будет и назад полететь этим же путем. Дюла прикрепил удилище к носу лодки (чтобы удочку не утащила какая-нибудь большая рыбина) и стал смотреть на реку с той требовательностью, с какой нетерпеливый пассажир ожидает появления скорого поезда.
Это нетерпение, однако, вскоре угасло, ибо ничего не произошло. Коршун летал кто его знает где, а поплавок безнадежно скучал на поверхности воды, как пенсионер на скамейке парка.
Солнце освещало теперь только метелки камыша, и когда вдруг два чирка просвистели над головой Дюлы, мальчик с таким чувством смотрел им вслед, с каким пассажир почтового поезда смотрит из окна на роскошный экспресс, который мчится без остановок мимо скромных перронов маленьких станций.
Так и чирки. Дюле даже в голову не пришло, что в них можно: стрелять. Убить их?
Потом медленно и низко пролетели три вороны. Плотовщик уже поднял ружье. Но нет! Он «имел зуб» на коршуна! И вот, как в сказке (хотя это было наяву), он появляется!
То ли его приворожил Дюла, то ли он привык охотиться здесь! вечернее время — кто может на это ответить? Во всяком случае, очень хорошо, что коршун прилетел! Дюла почувствовал, что его начинает трясти дрожь.
— Спокойствие! — шептал он сам себе. — Спокойствие! Коршун летел так, точно Дюлы здесь и не было, внимательно оглядывая воду и оба берега; ружье само вскинулось наизготовку руках мальчика. Нужно целиться с небольшим упреждением.
И в этот момент, в этот критический момент, рядом вдруг, как сатаневший будильник, заверещала рыболовная катушка, и Дюла г неожиданности выстрелил.
Ружье сказало свое короткое мнение о том, как Дюла прицелился, рассерженное, сильно толкнуло его. Толчок был силен, как пинок разъяренного жеребца, и оглушенный Плотовщик положил ружье а землю.
Коршун, сделав изящный поворот, исчез за камышами на том берегу, нисколько не интересуясь, как утешится Дюла. Утешится! А катушка твердила свое: крр-трр!.
Дюла сначала освободил привязанный к лодке конец удочки, потом свирепо подсек.
«Это ты виновата, чертовка!»
Рыба отчаянно сопротивлялась, и Дюла, опомнившись, начал выживать ее по всем правилам. Ему пришлось этим заниматься долго, потому что рыба никак не хотела уступить. В конце концов он вытянул ее, чтобы она глотнула воздуха.
— Черт бы тебя побрал! — негодовал Лайош Дюла. — Так я и знал! — Это был карп, почти совсем черный, крупный, наверное, с килограмм, сильный — того и гляди, вырвется из сачка.
Пыхтя, Плотовщик вытащил карпа на берег и тут к нему подбежал Серка, следом за которым шел Матула.
Старик, ни слова не говоря, вытащил рыбу из сачка и бросил в садок, а затем внимательно оглядел Дюлу.
— Снова носом целился!
— Дядя Герге!
Матула присел на берегу и, сорвав травинку, стал покусывать ее, пока мальчик рассказывал ему о происшедшем.
— Одним задом можно сидеть только в одном седле, — закончил старик, вставая. — Либо ружье, либо удочка. Впрочем, урок этот пойдет тебе на пользу. А на ночь придется сделать тебе примочку на правую щеку, не то ее так разнесет, что Бела тебя не узнает. Болит?
— Нет, не чувствую. А где это звонят?
— Это у тебя, Дюла, в ушах. Ну, я так думаю, что сегодня мы и на лодке покатались, и поохотились вдоволь, теперь не грех и перекусить. Я сейчас все приготовлю, а ты пока намочи платок и приложи к щеке. Но только сейчас же!
Словом, за эти часы Плотовщик многое приобрел: на обеих ладонях — пузыри, в мышцах — огненные токи, на щеке — синяк и опухоль и, наконец, волчий аппетит! Кто может даже мечтать приобрести столько за один вечер, не говоря уже о праздничном перезвоне колоколов, который слышал лишь он один (правда, все более и более отдаляющимся)?
Когда Дюла расправился с пятой рыбой, Матула не преминул заметить:
— Вижу, ты тут остаешься, Дюла.
— А почему бы мне не остаться, дядя Герге? Разве я хоть раз пожаловался?
— Сказать по чести, ни разу! Но так и должно быть: ведь, садясь на лошадь, знай, что можешь и свалиться с нее. Разве не так?
Костер уже ярко пылал, разгоняя мрак. Казалось, этот блуждающий огонек в чащобе камышей стережет украденные сокровища, проглоченные трясиной сотни лет назад вместе с их похитителем, усердно возносившим по-турецки славу аллаху и, несмотря на это, никогда уже больше не увидевшим ни бухты Золотой Рог, ни Стамбула, разве что только в сновидениях на том свете. Возможно, камыши шептали именно об этом, и, может быть, как раз от таких снов содрогались деревья, даже когда и не дул ветер, но Дюла об этом не думал. Он спал глубоким сном. Правда, даже во сне он твердо знал, что у него две головы. Впрочем, ни от той, ни от другой толку никакого не было, так как приятная холодная примочка почему-то все время оказывалась именно на той голове, которая не болела.
На самом деле голова у нашего Плотовщика имелась всего одна, зато правая щека раздулась почти вдвое, а примочка преспокойно лежала на сене и тускло белела в лунном свете.
Дальше все пошло так, как и следовало; Дюла проснулся поздно — наверное, было уже шесть часов — и чувствовал себя прескверно. Наш Плотовщик был бы готов примириться с мыслью, что у него «все болит», но, к несчастью, каждая часть тела при этом болела по-своему и требовала особого к себе внимания.
Матула же, разумеется, давно куда-то ушел.
Дома Плотовщик обиделся бы на такое пренебрежение, но сейчас здесь он искренне обрадовался, что остался один.
Там, дома, день начинался с мамы Пири и ею же кончался. Мама Пири утром садилась на край его Постели и спрашивала, как он спал, но обычно не дожидалась ответа, так ей самой не терпелось рассказать свой сон. Мама Пири отличалась особыми способностями в этом смысле, и ее сны в том или ином виде обязательно сбывались.
«Мне приснилось, что ты ответил на «отлично» и Кендел похвалил тебя и даже поздравил. Сегодня ты можешь спокойно идти в школу». И Дюла шел в школу спокойно, зная, что в этот день урока математики нет. Впрочем, он действительно отвечал Кенделу через три дня, недаром же мама Пири видела это во сне. С отличным ответом, верно, выходила небольшая неувязка да и никакой похвалы и благодарности тоже не было и в помине, но нельзя же требовать, чтобы сон сбывался во всех подробностях.
По вечерам мама Пири тоже садилась рядом с Дюлой, и, хотя он наполовину спал, по ее мнению, ему хотелось, чтобы она поведала ему о всех событиях дня.
«Ну вот, теперь я тебе все рассказала. Спокойной ночи!»
