Озорники - Полетаев Самуил Ефимович (читать книги без сокращений txt) 📗
КТО ТАКОЙ ШМАКИН?
Песня кончилась. И вместе с нею исчез порядок. Ребята ринулись на штурм столовой, разом забыв о Чебутыкине. Никто не узнавал его. Его невежливо толкали, задевали, наступали на ноги и не извинялись. В кутерьме мелькнул его родной племянник Вовка, но не оглянулся. Чебутыкин грустно покачивал головой. Голод и злость возвращались в него. В желудке образовалась грозная пустота. И в этот момент перед ним вырос Шмакин. Он был растерян. Даже сказать, жалок от пережитых потрясений. Он застенчиво ждал отзыва. В его согнутой фигуре трудно было узнать могучего полководца хорового пения. Разгневанный было Чебутыкин, видя столь жалкое преображение, почувствовал прилив снисхождения.
— Хорошо пели ребятки. Истинное удовольствие. Прямо душа гордится за нашу детвору. И ты был истинно как фараон. За такой концерт и пообедать не грех. Каким обедом покормят ребяток за такой концерт? Пойдем, пойдем, заслужил…
Они вошли в столовую, оглушенные криком и звоном. Перед ними выросли девочки:
— Сюда, сюда садитесь…
— Хорошенько покормите-ка Шмакина, — бодро сказал Чебутыкин. — Хорошенько покормите его за такой концерт…
Чебутыкин придвинул хлебницу, затрепетал ноздрями, обнюхивая борщ. Шмакин, сияя, как именинник, стирал пот со лба и смотрел, как Чебутыкин, обжигаясь, хлебал борщ. И терпеливо ждал. Только опростав тарелку, Чебутыкин заметил, что Шмакин не прикоснулся к еде.
— А ты чего не ешь?
— Я извиняюсь, Герман Степанович… Вы не угадали, что исполнял хор? — спросил Шмакин, затаив дыхание.
— Хорошо пели, а пели… что же? Народное, что ли? Не спец я по этой части…
— Точно, — обрадовался Шмакин, — народная… Но в моей обработке. Скорее сказать, песня по народным мотивам. Все это я, скорее сказать, приспособил к детскому хору…
— Э, да ты сочинитель, выходит? Что ж, дело неплохое.
— Ия так думаю.
— Думай, думай, — кивал Чебутыкин, наслаждаясь робостью Шмакина. — А как насчет репертуара? Все, значит, в порядке?
— Как это? — не помял Шмакин.
Простоватый этот Шмакин все больше нравился Чебутыкину.
— Ну, одно дело — народ сочинил, а другое — Шмаков… А кто такой Шмаков? — нарочно перевирал он фамилию. — Ты кто такой — Дунаевский? Н-да… Удивил ты меня, Шмаков. Или ты, может, Соловьев Седой? Ну ладно, ешь, а то остынет. А борщ ничего, а? Ты чего добро оставляешь, а?
— Я вас не понимаю, Герман Степанович, песня народная… Не претендую, как говорится… Я только куплеты переставил, ну, и там отдельные слова применительно к современности, так сказать. А музыка тоже народная, моя аранжировка, скорее сказать…
Чебутыкина прямо-таки распирало от смеха. Но… сдержался.
— Слова изменил, куплеты переставил, да и в музыке натранжирил… А народ, знаешь, не для того придумал, чтобы ты делал там разные перестановки. . А ты кто, между прочим, — Сигизмунд… как его… Кац? Или Магомаев? А может, ты Лебедев-Кумач или скорее сказать, Евтушенко? Я что-то композитора Шмакова не слыхал. И поэт такой Шмаков в списках не числится… Да ты ешь, господь с тобой, чего ты разволновался! Подумаешь, дело какое! Уладим. Я тут посоветуюсь кое с кем. Сколько ребят пело? Человек сто? Пока еще никто не слыхал? Никто не знает?
Чебутыкин едва сдерживался, чтобы не рассмеяться.
— Я все-таки не понимаю, Герман Степанович… Сколько народных хоров самодеятельности… Между прочим, в Ахтырке хор, так там все песни поют в обработке Петра Смоковникова. Ему, между прочим, заслуженного работника дали…
На Шмакина было жалко смотреть. Однако шутить так шутить!
— Петр Смоковников? Говоришь, заслуженный? Значит, заслужил? А ты заслужил? Тебе давал кто-нибудь заслуженного? Поторопился, поторопился ты, Шмаков. Ну, мы еще это дело обсудим. Не так все страшно.
Это как подойти. Да ты что пригорюнился? Подвинь-ка мне, Шмаков, соли. Вкусное жаркое. Э, что это мне, братцы, столько подвалили! Что же мы, из голодных краев, что ли? Ну, однако, оставлять тоже нехорошо…
ЧЕБУТЫКИН СЛУШАЕТ ВАГАНОВА
После обеда приехал Вагапов с ребятами. Приехали в грузовике, доверху набитом ящиками с помидорами, огурцами, метками с морковью, капустой. Ваганов вылез из кабины, кивнул Чебутыкину, спустился в кладовую, где долго пропадал. Потом явился, собрал старших ребят и исчез с ними в конторе лагеря. Все же Чебутыкин с приездом Ваганова почувствовал облегчение… Появился центр. И он, Чебутыкин, едва замеченный, тоже оказался вовлеченным в движение вокруг центра. К приятному ощущению сытости, а также веселья от трепета, который он нагнал на Шмакина (чудак, не понимает шуток), добавилось приятное чувство вовлеченности в орбиту Ваганова. Чувство ближайшей к Солнцу планеты. Как-никак Чебутыкин был не кто-нибудь, а шеф. А кто такой шеф? Хотя и не близкий друг Ваганову, а все же нужный ему человек. От него, Чебутыкина, что ни говори, тоже кое-что зависит…
Благодушествуя после обеда, сидя на скамеечке и покуривая, Чебутыкин терпеливо ждал, когда о нем вспомнят. Сначала ребята разгружали овощи. Из обрывков разговоров, долетавших до него, Чебутыкин понял, что овощи заработали в колхозе, и это он отметил как факт, о котором стоит поговорить, потому что лагерь получал питание на каждого ребенка по 1 рубль 50 копеек, и это было больше, чем в соседних лагерях, где, как он знал, ребят не использовали на посторонних работах. Самодеятельность Ваганова! И ежели ребятам не хватает овощей, так он, Чебутыкин, представитель завкома, может поставить вопрос о дополнительной закупке овощей. Это во-первых! А во-вторых, отметил он про себя, очень уж вольно и неуважительно ведут себя ребята по отношению к Ваганову — толкаются возле него, орут, перебивают, явно не выказывая почтения к старшему, тем более к начальнику. Затеяли спор, кто сколько заработал, и пристали к Ваганову, чтобы он рассудил. Он же отмахнулся от них, как от мух.
— Сами считайте. Я вам не счетовод. Не маленькие. Работали — не спорили, а теперь вам важно знать зачем-то, кто сколько заработал…
— Это нам, Яков Антонович, надо принципиально знать, а не для денег. Нам важно для учета…
— Учет ваш все равно пойдет в борщ…
И вообще какое-то панибратство. Ребята поносили друг друга, не выбирая слов, а Ваганов все это время толковал о чем-то со старшим вожатым и не делал никаких замечаний. Чебутыкин издали наблюдал и поражался, до чего ребята не уважают своих старших товарищей. Ваганов сделал между тем не одну ходку на склад, в мастерские, на стройку спортивного комплекса, а Чебутыкин все сидел, наблюдая, как крутится вокруг него карусель. Наконец, взопревший, расстегнув косоворотку, Ваганов подался к Чебутыкину и вяло пожал его жесткую ладонь:
— Давно уже здесь болтаешься?
— Как сказать…
— Извини, некогда было встретить. Машину не мог оторвать — у ребят самая запарка. Еще гектаров пять убрать осталось…
— У тебя что, договор с колхозом?
— Какой там договор. Меркулов попросил выручить — овощи пропадают, ну ребята и взялись. Овощишек вот навалил — не знаем, куда девать. Денег у Меркулова нет, а ребятам хорошо бы подбросить несколько копеек. — Ваганов потер пальцами. — Не возьмет ли комбинатская столовая, как думаешь? Я бы им по дешевке отдал. Ты передай там…
Чебутыкин кивал, как бы соглашаясь, придерживая до времени свои соображения на этот счет. Мысли его сбил мальчик, внезапно возникший перед ним, своим обликом совершенно не походивший на лагерную детвору, а это был непорядок, на который стоило обратить внимание. Обращать внимание на непорядки было страстью и призванием Чебутыкина.
— Это кто же такой будет? — спросил он.
— Познакомься, Чебутыкин, это мой сын Виталик. Видишь, какой я старый папочка и какой у меня маленький сын… Зачем ты в этой вязаной кофточке? Боишься простудиться? Сними с себя кофточку, ты и без кофточки красивый… Хорошо, я маме скажу, что это я с тебя снял. Ну давай, я сам отнесу. Не прыгай и беги к девочкам, они тебя ждут и хотят какой-то секрет рассказать… Ах, не лезь ты целоваться — что за привычка целоваться на людях! Ты же мужчина! Цирк! Увидит нового человека, — ему обязательно надо его взять на обаяние. Ты, Чебутыкин, не знаком с моей женой? Я тебя познакомлю… Ты сразу узнаешь, чей это красивый ребенок… Да, женился… Как говорят, жить лучше холостяком, а умереть лучше в семье. Будет кому крышку на гроб положить… Все, Чебутыкин, пойдем в харчевню!
