Тайна Соколиного бора - Збанацкий Юрий Олиферович (читать полные книги онлайн бесплатно txt) 📗
Они зашли во двор тюрьмы. Там стояла «душегубка»— большая, окованная железом машина, в которой обреченных возили на казнь. Около нее вертелось двое немцев. Один пошел им навстречу и заговорил со Штирке.
Лукан, не знавший немецкого языка, считал излишним напрягать слух. Он оглядел широкий двор тюрьмы, скользнул взглядом по окнам с решетками, из которых валил густой пар. Из главного корпуса вывели толпу бледных, замученных людей. Их подвели к машине и начали прикладами загонять внутрь «душегубки». Лукан знал, что этих людей везут на казнь, но не чувствовал к ним жалости, а смотрел на них с холодным злорадством.
Позади всех шел мальчик. У двери машины он поднял голову, взглянул почему-то вверх, а потом в сторону. Лукану показалось, что глаза мальчика вдруг широко раскрылись и дольше, чем следовало, задержались на нем. Лукан заметил в них злой, враждебный огонек. Мальчик отвернулся. Через мгновение он был уже в машине. Полицай закрыл металлическую дверь и повернул ключ в замке.
«Где я видел этого мальчишку? — ломал себе голову Лукан. — Что-то знакомое…» Ему не давали покою полные гнева глаза мальчика.
Машина заревела, выпустила клуб черного дыма и поползла к воротам. Прощаясь, Штирке подал немцу руку. Потом он объяснил своему «командиру»:
— Сейчас отвезут этих, и машина вернется за нами. Хороша машинка? Ничего не поделаешь, придется сегодня и нам в ней прокатиться.
Слушая Штирке, Лукан все пытался вспомнить, где он видел того мальчишку. Вдруг его осенило: да это же Василий… Василий Иванович!
Он остановился:
— Куда их повезли? В овраг?
— О нет, на станцию, в Освенцим, — ответил Штирке.
— Их будут держать в лагере до конца войны?
— О нет! Освенцим — это фабрика. Там делается много интересного. Медицинские опыты, эксперименты… И, главное, у господина фон-Фрейлиха там завод… Он их быстро переработает!
С немецкой точностью, ровно через час, во двор полиции вползла «душегубка».
Как раз в это время к переодетому Штирке вошел Лукан. В широком черном кожухе он выглядел толстым и неповоротливым. Из-под большой ушанки смотрели желтые глаза, над смушковым воротником торчал клок рыжей бороды, на груди скрестились ремни, на боку висела желтая кобура, в руках был немецкий автомат.
В глазах Лукана появилось какое-то новое, властное выражение. Он больше не ждал приказаний своего «начальника штаба», а решительной и твердой походкой вошел в комнату к «партизанам» и скомандовал:
— Стройся!
…Уже смеркалось, когда «душегубка» остановилась за городом, в безлюдном поле, и из нее вылез Лукан со своей бандой.
Люди с красными лентами на шапках топтались на снегу. Лукан и Штирке вместе с двумя из приехавших отошли в сторону. Один был в легком городском пальто, в желтых ботинках и в шапке какого-то неопределенного цвета. У другого, бородатого, в одежде рабочего, были живые, беспокойные глаза.
— Запомните, — в последний раз инструктировал их Штирке — ведите себя спокойно, уверенно. Вы — рабочий, а вы — кадровый командир, которого он спас. Войдите в доверие. Проявите свою храбрость. А главное, разведывайте всё: местоположение, количество партизан, вооружение. Постарайтесь предупреждать наши гарнизоны об их намерениях.
Они молча пожали друг другу руку. Двое поспешно отошли на боковую дорогу.
На землю спускалась ночь.
На свободу!
Поезд то мчался на всех парах — так, что дребезжали вагоны, то едва полз, как бы не находя сил, чтобы набрать скорость. Иногда он подолгу стоял в пути.
Вагон, в котором находились Василек и его товарищи, был, вероятно, недавно приспособлен для перевозки арестованных: боковая дверь наглухо забита и окована железом, небольшое оконце перекрещено крепкими решетками. Морозный воздух, как густая белая жидкость, вливался в вагон. На стенах и на потолке возникли, как грибы на старом дереве, сизые наросты инея. От стен тянуло холодом, сквозь щели в полу дуло, и все же воздух был очень тяжелым.
Люди, чтобы согреться, прижимались друг к другу, хотя и без этого в вагоне было так тесно, что даже спать приходилось сидя.
Внутри было совсем темно. Только когда поезд проходил через какую-нибудь станцию, в вагон вползал тонкий ручеек света и двигался по стене. Да еще время от времени вагон освещался ярким лучом карманного фонаря. Тогда люди поднимали голову, на мгновение открывали глаза.
В конце вагона был небольшой тамбур. В двери зияло отверстие, как в сделанных наспех кассах. Через него раз в день подавали заключенным по кружке воды и по куску какого-то мерзкого месива, которое называли хлебом. Через это же отверстие часовой иногда заглядывал в вагон, освещая его фонарем. В тамбуре тускло горела электролампочка, оплетенная густой проволочной сеткой.
Часовой никогда не покидал своего поста. Он или ходил по тамбуру, насвистывая, или сидел на стуле, и тогда заключенные видели верх его шапки. Изредка он дремал, прислонившись к стенке.
Василек сидел возле тамбура, рядом с Федором Калачовым, ставшим его защитником и наставником.
…Когда их вывели во двор тюрьмы и подвели к большой черной машине, все поняли, что это конец. Василек почувствовал это, стоя перед черной дверью, которая, как зверь, глотала людей. Он взглянул вверх, чтобы еще раз увидеть небо, попрощаться с ним, но сразу же забыл обо всем, заметив желтые глаза Лукана. Он испугался. Мет, не за себя, а за мать и своих друзей, которых Лукан может отдать в руки врага. Его же, Василька, все равно через несколько минут ожидает смерть… До него даже не дошли брошенные кем-то в темноту слова:
— Вот и всё, товарищи! Наш последний путь…
Он мысленно проклинал продавшегося фашистам Лукана, который обязательно арестует мать, схватит Мишку и Тимку. А с ними погибнет большое дело…
Василек тяжело вздыхал, плечи его дрожали, по запавшим щекам текли слезы.
— Ты что, Василек, раскис? Не бойся: два раза не умирают.
— Да я не боюсь, — ответил Калачову Василек.
— Так что же?
— Я Лукана видел.
— Ну и черт с ним!
И Калачов обратился ко всем:
— Товарищи! Бежим! Бросимся во все стороны. Те, кому удастся спастись, пусть мстят за всех!
Об этом уже думал каждый, и люди вздохнули свободнее, почувствовав, что даже в таком тяжелом положении можно найти какой-то выход.
…Их привезли на станцию и из «душегубки» перегнали в вагон. Василек вспомнил, что немецкий генерал обещал отправить его в Освенцим.
— Федор Иванович, — обратился он к Калачову, — а может, и действительно в Освенцим?
Вместо Калачова ответил кто-то другой, из угла вагона:
— Хрен редьки не слаще. Ты знаешь, парень, что такое Освенцим?.. Ну то-то ж! А я из самой Польши бежал, и мне поляки рассказывали. Освенцим — это лагерь смерти. Оттуда еще никто живым не выходил.
— Но Освенцим еще далеко, — сквозь зубы сказал Калачов, и все поняли его.
— Далеко? Да ты посмотри, какие стены — разве их зубами прогрызешь?
Разговор прервался, но каждый невольно щупал руками стены и пол. И правда, голыми руками ничего не сделаешь. Если бы хоть небольшой топор, хоть какой-нибудь нож!..
Люди были заняты только мыслями о побеге. Предлагали множество планов. Одни советовали сорвать решетку на окне, другие — попробовать разобрать пол вагона. Но Калачов видел, что все это не годится. Однако он не терял надежды.
Василек все время наблюдал за часовым. Это был невзрачный, белобрысый человечек. На маленьком сморщенном и желтом, как тыква, лице — лохматые белые брови, красный курносый нос, круглые, как у рыбы, глаза навыкате. У него была привычка часто-часто моргать белесыми ресницами. Одежда на нем висела, как на чучеле. Он все время топтался в тамбуре, что-то мурлыча себе под нос, или подходил к окошку и подолгу смотрел в вагон. Тогда его глаза становились еще более круглыми, реже моргали и в них появлялось что-то похожее на любопытство, смешанное с угрозой. Он все время шевелил тонкими бескровными губами, шепча что-то про себя, иногда же неестественно вытягивал шею, и Василек видел, какая она тонкая и жилистая.
