Мальчик со шпагой (сборник) - Крапивин Владислав Петрович (книги полные версии бесплатно без регистрации .txt) 📗
— Представляю, что это за комиссия, — усмехнулся Олег.
— Обычная. Товарищи из уличного комитета, методисты, представители…
— И ни одного комсомольского работника. Ни одного человека из родителей наших ребят!
— Вы что же, не доверяете нашей общественности?
— Я не доверяю Сенцовой и ее приятелям. Вам, кстати, тоже.
— И это вы говорите при детях!
Олег подал Мите кинопроектор. Затем протянул Генке зачехленный флаг. Генка взял его на плечо. Митя и Серёжа встали по сторонам от Кузнечика. Олег оперся ладонями о подоконник и легко выпрыгнул на улицу. Сыронисский подошел и протянул растопыренную ладонь.
— Все? Теперь прошу ключ.
Олег молча поднял на шнурке плоский ключик. Он качался над ладонью Сыронисского, и пальцы у того выжидательно шевелились.
Олег зашвырнул ключ далеко-далеко. За тополя, за забор.
— Мальчишка! — крикнул Сыронисский.
— Ломайте дверь, — сказал Олег. — Вам не привыкать.
Они шли к дому Олега. Их группа напоминала остатки разгромленной армии. Олег молчал. Ребята тоже молчали. "Как во сне, — подумал Серёжа. — Идем, смотрим, а все будто ненастоящее". Действительно, то, что случилось, даже в голове не укладывалось. Жили, работали, смеялись, сражались, радовались. Никто не верил, что может так: трах — и кончиться.
Димка подошел к Серёже и шепотом спросил:
— Как мы теперь?
Олег услышал.
— Барабаны возьмете себе домой, — сказал он. — Рапиры потом возьмут капитаны. Ну… и все остальное распределим. А там посмотрим.
Их догнала желтая милицейская машина. Выскочил на тротуар смуглый лейтенант.
— Олег Петрович, подождите… Вы не помните меня? Мы встречались.
— Да? — сухо сказал Олег.
— Вы, наверно, забыли. Я к вам в интернат, в Красный Берег, двух пацанов привозил.
— А, помню, — сказал Олег. — Было дело.
Все медленно двинулись дальше, и лейтенант пошел рядом с Олегом.
— Я все понимаю, — сказал он. — Только ничего нельзя было сделать… Я, когда мальчишкой был, у нас такие деятели во дворе волейбольную площадку загубили. Куры, говорят, пугаются и белье сушить негде. Мы — знаете что? — в газету тогда пошли. Почему бы вам не пойти в газету?
Серёжу словно толкнуло! Как он мог забыть! Газета! Алексей Борисович!
Всадники…
— Олег! Я знаю, что делать! Я завтра же…
7
Утро было ветреное, влажное, с проблесками солнца, которое то и дело выскакивало из-за быстрых клочковатых облаков. На газонах, среди рыжей травы, дотаивал ноздреватый снег.
Асфальт был мокрый. Двухэтажный особняк, в котором помещалась редакция, отражался в нем, как белый пароход в темной реке. А несколько разнокалиберных автобусов, стоявших у редакции, были похожи на катера.
Серёжа перешел дорогу и толкнул тяжелую дверь.
"Лишь бы Алексей Борисович никуда не уехал", — подумал он.
В бледно освещенном вестибюле было много людей. Одни стояли группами, другие суетливо проходили в разные концы. И Серёжу кольнула тревога. Было что-то непонятное в поведении людей. И только через несколько секунд Серёжа понял: они все молчат или говорят очень тихо. Столько людей — и такая приглушенность. Словно все боятся чего-то.
"А может быть, так полагается, — подумал Серёжа. — Может быть, нужно для работы, чтобы всегда в редакции стояла тишина?" Но как-то не вязалось это с Алексеем Борисовичем, с его веселым характером, с его улыбкой.
Серёжа оглянулся. Никто не обращал на него внимания. Он подошел к высокой худой женщине, которая одиноко стояла у колонны и курила.
— Простите… Алексей Борисович, товарищ Иванов… он сейчас здесь?
Женщина слегка вздрогнула, приподняла подкрашенные брови и напряженно посмотрела на Серёжу. Словно не поняла его, но очень старалась понять. Наконец она кивнула, странно моргнув при этом, и медленно показала на лестницу.
"Что с ними со всеми?" — еще раз подумал Серёжа. Но главное, что Алексей Борисович был в редакции. Серёжа двинулся к лестнице.
— В третьей комнате, — хрипловато сказала ему вслед женщина и закашлялась.
В коридоре второго этажа, как и внизу, стояла напряженная тишина.
Дверь в третью комнату была открыта, но вход загораживали спины неподвижно стоявших людей. Так бывает, когда идет большое собрание и не всем участникам хватило места. Серёже показалось, что сейчас из-за спин донесется голос выступающего. Но в комнате было тихо.
Он подошел, не очень надеясь что-нибудь рассмотреть и понять. Но кто-то оглянулся на него, кто-то вполголоса сказал:
— Пропустите мальчика…
И спины раздвинулись перед ним.
С дико нарастающей тревогой, ощущением непонятной, но большой беды Серёжа пошел вперед среди молча расступившихся людей…
Он сразу узнал Алексея Борисовича, хотя сейчас лицо у него было очень худым. Голова тяжело вдавилась затылком в подушку, а большой подбородок приподнялся и от этого казался еще более острым.
Боковая стенка гроба почти сплошь была закрыта цветами и зеленью. И сверху тоже были цветы. И если бы не белая, нелепая какая-то подушка, могло показаться, что Иванов упал навзничь в траву от выстрела в упор…
Когда случается неожиданная и большая беда, человек падает в нее, как в пропасть. Все, что есть вокруг, становится расплывчатым, неважным, ненужным и пролетает мимо, не оставляя следа.
В Серёже словно отключился механизм, отсчитывающий время. Совершенно не знал он, прошла минута, или час, или три. Серёжа порой встряхивался и замечал тогда кое-что вокруг. Один раз он обратил внимание, что полной тишины все-таки нет: шепотом переговаривались люди, где-то очень глухо играла хмурая тягучая музыка. Потом он увидел, как у гроба меняется почетный караул — четыре человека с черно-красными повязками на рукавах. Вот встали трое мужчин и девушка с повязкой на рукаве пушистого синего свитера. Девушка вдруг закрыла руками лицо и пошатнулась. Ее быстро подхватили под локти. Но она тряхнула головой, опустила от щек ладони и осталась стоять с мокрым затвердевшим лицом…
Вот такие отдельные вещи иногда замечал Серёжа. А потом опять словно тонул в ощущении полного и непоправимого несчастья.
В этом несчастье была не только смерть одного человека. В нем крылась гибель отряда, потому что человек, на которого была главная надежда, лежал мертвый. Будто убитый из предательской засады.
Время от времени Серёжа спохватывался: как можно думать о своих делах, когда здесь такое горе? Но скоро мысли возвращались к "Эспаде". Смерть Иванова и судьба отряда сплетались в один клубок. И возникало чувство окончательного поражения. Такую безнадежность испытывает, наверно, командир, который, отступая, надеется на последний резерв и вдруг узнает, что резерв разгромлен: лагерь сожжен и солдаты мертвы. Наступать не с кем и отступать некуда…
Кто-то взял Серёжу за плечо. То ли просто так, то ли чтобы опереться. Он оглянулся. Это была женщина, с которой Серёжа разговаривал внизу. Она смотрела на Серёжу темными, очень глубокими глазами. Потом спросила медленным шепотом:
— Ты… его знал?
— Да, — прошептал Серёжа. И тут ему стало очень обидно, что обещал он Алексею Борисовичу зайти или позвонить, да так и не собрался. А теперь уж ничего не поделаешь.
— Я ведь не знал… — с раскаянием прошептал Серёжа. — Я к нему по делу пришёл, к живому…
Женщина не удивилась. Она тихо покашляла и сказала:
— Многие не знали… Он работал до последнего дня, а лечиться все было некогда. Торопился книжку закончить. А что болеет, почти не говорил.
— Почему он умер?
— Сердце…
Люди задвигались, стали выходить, и Серёжа понял, что ему тоже надо идти. В дверях он оглянулся. И только сейчас увидел на стене большой фотопортрет Иванова. Алексей Борисович улыбался знакомой-знакомой улыбкой, как тогда, на станции. Серёжа вдруг подумал, что, может быть, последний раз видит живое лицо Алексея Борисовича. Он остановился, но его мягко подтолкнули, и пришлось выйти в коридор.
