Бронзовый мальчик - Крапивин Владислав Петрович (электронная книга txt) 📗

Про обшивку я уж так, наугад. Знал, что таким образом многие мелкую контрабанду прячут. Он, смотрю, побелел, процедил: "Идите…" Ну и на том наши контакты кончились до завершения рейса. А рейс длинный был. Я пару дней помучился всякими сомнениями (потому как не герой), а потом по наивности стал думать, что всё обойдется.

Пришли опять в Архангельск, заглянул я с приятелями в ресторан отметить возвращение. Там какая-то шпана стала нарываться на скандал. И тут же – милиция. Загребли не их, а нас. Протокол об участии в коллективной драке (которой вовсе и не было). Загранвиза – прости-прощай… Тут я смекнул, чьих рук дело. По глупости попробовал права качать. Меня на медкомиссию: у вас сердце барахлит, не годитесь для плавсостава. А потом в военкомат: на два года пойдешь служить как офицер запаса. Я говорю: "У меня же сердце не в порядке!" – "Это там у вас сердце, а для нас в самый раз…" Ну и оттрубил "две зимы, две весны" в Казахстане. Кстати, не жалею, хорошие там были ребята. Хотя, конечно, пришлось несладко. С Кларой, с бабушкой твоей, и с маленьким Валеркой обитали втроем в крошечной комнатке общежития… Потом вернулись сюда, ушел в санавиацию (и сердце оказалось ни при чем). В море больше не совался… Так и живу. С грязной плямбой на душе…

– С чего плямба-то… – скованно сказал Кинтель. – Ты же никого… не предал.

– Кроме себя. Когда не сказал сразу "нет", предал себя самого. Тут уж никуда не денешься… Спустил флаг, как Семен Михайлович Стройников…

– Стройников, может, посмелей многих был! – вскинулся Кинтель. – Он людей спасал!

– Ну… может быть. Тем более. А я спасал себя…

– Ничего себе "спасал"! Послал эту помпу ко всем чертям!

– Нет, Данилка, не обольщайся, дед у тебя никогда не был смелой личностью.

Кинтель встал, поставил мальчика на край стола. Потрогал на его виске бронзовый завиток. Сказал не оборачиваясь:

– Я знаю, почему ты на себя наговариваешь. "Видишь, какой я плохой, не жалей, что уехал от меня… И не вздумай возвращаться…"

Дед резко заскрипел диваном.

– Ты рехнулся? Да хоть сегодня перебирайся обратно!

– Нет уж, – вздохнул Кинтель. – Теперь нельзя. Сам знаешь…

Он затолкал мальчика в карман, пошел к двери. И, опять не решившись оглянуться, проговорил:

– Ты про себя хоть что рассказывай. А я тебя… все равно любить буду, не запретишь. – Он быстро вышел из квартиры и побежал к лифту.

Слышал сквозь дверь, как из кухни кричит тетя Варя:

– Данила! А обедать?!

Пообедал он у Денисовых. Санькина мама встретила Кинтеля на улице, попросила поднести до подъезда тяжелую сумку, а потом не отпустила: повела "без всяких разговоров" есть суп и сосиски, который раздобыла по великой счастливой случайности. "А то вон какой тощий! В точности как мой обормот…" Кинтель давно уже был в доме у Салазкина своим человеком, стесняться и отказываться не стал. Тем более, что сосиски последний раз он ел в прошлом году.

Отец Салазкина оказался дома, сели обедать вместе. На кухне, по-домашнему. И Кинтель за столом рассказал Александру Михайловичу и Санькиной маме о всех вчерашних приключениях. Многое родители знали уже от Салазкина, но бронзового мальчика видели, конечно, впервые.

– Если бы наш Санечка не расчистил спиной камень, ничего бы не было, – подвел итог Кинтель.

– Вчера вечером сам рубашку стирал, – сказала мама Салазкина. – Чтобы сегодня отправиться в ней в школу. До того упрямый стал…

Бронзовый мальчик стоял среди тарелок и блестел искрой на носу…

Дома Кинтеля сурово встретила Регишка:

– Где тебя носит? Я целый день одна…

– Большая уже. Занялась бы хозяйством.

– Я и так… Пойдем в парк?

– Мартышка, у меня завтра английский. Англичанка грозила парой за четверть тем, кто перевода не сдаст.

Уже пришел отец и грел на кухне ужин, а Кинтель все еще корпел над письменным переводом. Наконец закончил. Теперь не страшно, пускай спрашивают. Надо только для гарантии сверить текст у Алки…

И тут он вспомнил про Алкин подарок. Деревянное яйцо так и лежало в спортивной сумке, под костюмом!

Кинтель вытащил яйцо, покатал в ладонях. Показалось – внутри что-то стукнуло. Разве оно не сплошное? Кинтель поднес яйцо к окну, под вечерние лучи, пригляделся. Тонюсенькая щель делила яйцо пополам. Кинтель сжал скользкое дерево пальцами, поднатужился. Половинки скрипнули, шевельнулись. Кинтель сунул в щель ногти… Ура!..

В яйце пряталась голубая пластмассовая коробочка. В ней, опутанный тонкими проводками, лежал крошечный фонарик.

Он был шестигранный. Из прозрачной пластмассы, витой проволоки и древесного шпона. Такие фонари ставят на моделях старинных кораблей. И Кинтель сразу вспомнил про Алкиного брата, который занимался в судомодельном кружке.

Специально заказывала? Или выпросила готовый? Ну, Алка…

Внутри виднелась лампочка от карманного фонарика.

Стесненно улыбаясь – не столько лицом, сколько в душе, – Кинтель вышел из дому, позвонил Алке из ближнего автомата:

– Привет. Кинтель это…

– А! Здравствуй… – Она как-то грустновато это сказала.

– Слушай, а я ведь только сейчас открыл яйцо-то! Вчера не догадался.

– Ты всегда был недогадливый…

– Ладно тебе! В общем… спасибо.

– На здоровье… Данилка.

С ума сойти! И она туда же!

Но тут Алка сказала уже веселее:

– Там проводки. Соединишь с батарейкой – загорится.

– Конечно! Я понял!

– Вот и хорошо.

– Слушай, Алка… А ты, что ли, специально вчера в такую даль перлась, меня у подъезда караулила? Чтобы подарок отдать?

– Не выдумывай! У нас на Сортировке знакомые, я к ним ездила по делу! А фонарик захватила… так, на всякий случай.

– Врешь небось, – сказал Кинтель задумчиво.

– Ну, считай, что вру… Включишь фонарик – вспомнишь…

– Я тебя, моя овечка, и так всегда помню, – перешел Кинтель на обычный тон. – И сейчас тоже. Ты английский перевела?.. Ой, а почему тебя сегодня в школе не было? – спохватился он. – Завтра-то придешь?

– Не приду, Данилушка, – усмехнулась она. Странно как-то, будто издалека. – Я теперь вовсе не приду.

– Ты… чего это? Почему?

– Завтра уезжаем в Москву. А потом насовсем.

– Как это? Куда?

– Ты глупенький, да?

– Наверно… да, – сказал он без обиды. С неожиданной грустью.

– Туда, куда едут люди с фамилией Шварцман…

– Но… ты же… – Он совсем растерялся. Он же ее, Баранову, с детского сада знал.

– У меня мамина фамилия. А у папы Шварцман… Все документы уже оформлены и визы…

– Ну ты даешь, Алка… – потерянно сказал Кинтель.

– Так что зажигай иногда фонарик…

Кинтель кашлянул и попросил серьезно:

– Давай, Баранчик, встретимся. Хоть на минутку.

– Зачем, Данилка?

– Ну… попрощаемся по-человечески.

– Мы вчера хорошо попрощались. Я тебя таким красивым запомнила… – Опять привычная Алкина насмешливость шевельнулась в голосе. Но чуть-чуть, ласково так…

Кинтель молчал. Алка сказала, как взрослая маленькому:

– Не расстраивайся. Может, я тебе письмо напишу.

– Ты же адрес не знаешь!

– Если бы не знала… как бы вчера оказалась у твоего дома?.. – И пискнуло в трубке, заныли противные гудки.

Постоял Кинтель в будке. Подумал: не набрать ли номер снова? Не решился. Да и что тут скажешь? К тому же и двушки больше не было.

Большой печали Кинтель не чувствовал. Скорее грустную растерянность: "Эх ты, Алка… Как же я теперь без тебя-то? Ни английский сдуть, ни подразнить, как бывало…" Но если копнуть себя поглубже, было за этой несерьезной грустью что-то еще. Более скрытое, тревожное и горькое. Словами не скажешь.

Пришел Кинтель домой, вытащил из старого кас-сетника плоскую батарейку, примотал к язычковым контактам проводки. Загорелась в фонарике желтая искра – славно так! Будто на носу у бронзового мальчика.

Кинтель вспомнил о мальчике и сразу понял, что надо делать! Смастерил из тонкой проволоки крючок, приладил к фонарику. Сунул крючок в кулак мальчишки.