Новосёлы - Мисько Павел Андреевич (электронная книга .TXT) 📗
Одно только слово АДУРТ запомнили.
– Дядя Левон, это по-какому написано – АДУРТ? – спросил Павлуша.
– Не может такого слова быть! Где написано?
– А вот, на заборе…
Левон Иванович отошёл подальше от забора, на другую сторону улицы, читая по одной букве:
– АДУРТ – это «труда». Вы не с той стороны идёте.
Пошли мы по улице дальше, а Левон Иванович всё качал укоризненно головой и говорил:
– Ай-я-яй, до чего глупо могут делать взрослые люди! С самолёта надо их ребусы читать!.. И разве рабочие только в одну сторону ходят? А фанеры сколько израсходовали!
Забор комбината кончился. Не кончился, а повернул к Неману. И на этом заборе, что вёл к реке, тоже висели буквы, до ворот с домиком-будкой, и после проходной.
– Нет, не могу удержаться!.. Побудьте здесь, а я зайду поругаюсь!
И дядя Левон исчез в той будке, что у ворот. А мы стояли и не знали, что нам делать.
Долго не было дяди Левона, наверно, ругался он не с одним человеком.
И я, и Жора, и Павлуша по два раза прочли буквы, что были на этом участке забора. Когда бежишь к Неману –
когда назад –
А вместе с теми, что на первом заборе, – «Рабочие и работницы, повышайте производительность труда!» Наверное, все, как только кончат работу, бегут сначала к Неману и уже оттуда идут вдоль забора и читают этот призыв.
Пропал дядя Левон, забыл, куда мы и зачем шли…
Я подошёл к забору и стал на четвереньки, Павлуша возле меня во весь рост, и Серёжа вскарабкался вверх, как по ступенькам, – посмотреть, что делается за этим высоким и плотным забором.
Он смотрел и мычал, ухал, а нам ничего не говорил. Павлуша дёрнул плечом, чтобы сбросить его, пусть и другой кто посмотрит. А Серёжа не захотел спускаться, ещё сильнее уцепился за верх забора. Тогда Павлуша ступил в сторону, и Серёжа повис на руках, загрохал ногами по забору.
Мы опять стали лесенкой, и наверх забрался уже Вася. Но только он схватился руками за забор, Павлуша из-под него – верть! Двое уже висят, болтают ногами…
– И я хочу посмотреть!.. – захныкал Генка.
Но мы даже не обратили на него внимания. Жора лезть наверх не захотел, и мы нашли себе дырочки, начали смотреть, что делается во дворе завода.
А там ничего не делалось. Вровень с забором лежали в клетках-штабелях доски и брусья, и ничегошеньки не было видно.
Гоп! Гоп! – попадали вниз Вася и Серёжа, и мы пошли по улице к окраине. Последние деревянные домики – и конец города, пустырь, молоденькие, в пояс, сосенки и ёлочки – посажен новый лес.
Школа осталась слева и сзади, высоко на обрыве. На самом краю обрыва какие-то дяди разбирали последний домик и сарай из досок, сбрасывали под откос хлам, вроде бы расчищали дорогу большому городу.
Мы постояли, посмотрели, как нагружают доски на грузовик. Около машины размахивал палкой толстенький человечек в шляпе. Мы узнали – Иван Иванович Дервоед. Только зачем ему эти старые доски?
– Простите, молодые люди, задержался… – догнал нас, запыхавшись, Левон Иванович. – Прибавим шагу… А что же руки? Эх, вы!
Мы опять подняли правые руки.
– На комбинате никакого начальства сегодня… Со сторожами пока поговорил, милые люди… Ну, ничего, доберусь… – вздохнул Левон Иванович. – Телефоны я записал…
Шли, взбираясь на холмы, заросшие бурьяном, на холмы с молоденькими сосенками, берёзками и на такие, что без ничего – один песок. Видели ручеёк – из-под горки пробивался родник… Видели несколько больших камней-валунов и заметили, как вздыхал, глядя на них, дядя Левон…
Вышли не к самому Неману, а к заливу-рукаву. В заливе у берега стояли две старые коричневые баржи. Стояли немного дальше, вправо, а в начале залива ничего не было. Пара кустиков на нашем берегу, пара деревьев – на том, на полуострове, который врезался в Неман.
Левону Ивановичу понравилось это место. Сдвинул на затылок шляпу, руки – в бока, смотрит, ахает.
Не знаю, что он нашёл в этих деревьях и баржах, в жёлтом песочке-пляже на том берегу-полуострове.
– Вот здесь и будем писать этюд! – снял с плеча ящик.
Поставил его на землю, посмотрел на ручные часы…
– Батюшки! Так вам же в школу пора собираться! Вас, наверно, уже ищут там, не могут найти…
Вася успел залезть в воду и посинеть. Но вылезать не хотел, и Левон Иванович выгнал его хворостиной.
Генка не мог идти быстро, он сразу захныкал, начал проситься к Павлуше на руки.
– Иди-ка лучше ко мне. Ты меня не боишься? – протянул к нему руки дядя Левон.
Генка не боялся.
Дядин тяжёлый этюдник несли я и Павлуша – вдвоём. Шли мы быстро и жалели: так и не увидели, как пишут этюды!
А дома новости. Рядом с гаражом Женькиного отца лежит гора почерневших досок. А около камня-валуна пусто – пропал щиток с рисунком сквера, одна только ямочка-отметинка осталась. И ещё следы – большие, от взрослой ноги.
Левон Иванович осмотрел эти следы, и лицо его нахмурилось. Сказал, поджимая губы: «Есть люди, а есть и человеки…» – и пошёл домой.
Васе в школу собираться не надо. Он побежал к Галке-девятикласснице. Не к ней, а к её Снежку – чтоб понюхал у камня, «взял след».
Я похлебал молочного супа, схватил портфель – и на улицу.
Вася ползал у камня на коленках, принюхивался к следу сам.
– А что же Снежок? – крикнул я от подъезда. Не было времени подходить.
– Говорит, выходной день у Снежка. Спит. Галка не захотела его поднимать… – и опять нагнулся к следу – не то рассматривать, не то нюхать.
Хэ, не с его носом что-нибудь вынюхать. Тут нужен нос, а не стручок перца…
ПОЛКАН С НЕ СВОИМ ГОЛОСОМ
Как рыли ямки в скверике, я рассказывать не буду. Все делалось по тому плану, который нарисовал дядя Левон. Он по памяти указывал, где что делать.
Много людей работало – и дяди, и тёти. Один профессор Дервоед не копал, сказался больным. Всё расхаживал вокруг своих досок, рассматривал их и цеплялся к людям: зачем изрыли весь двор? Ни пройти, ни проехать.
А сегодня – воскресенье.
Я ещё и глаз хорошенько не продрал, а уже завопил:
– Ура! Ура!! Ура!!!
Все сбежались к моей кровати. Высунул из спальни-кабинета голову папа.
– Тише! Маринку разбудишь!
– А я уже проснутая… – вышла Маринка из бабушкиной комнаты, сладко потягиваясь. – Женя, ты мой сон видел или ничейный?
– Ур-ра!!! – ещё сильнее завопил я. – Да здравствует Полкан! Сегодня мне папа купит Полкана! Сегодня воскресенье!
– Куплю, только замолчи. И запиши себе на лбу… – ткнул папа в мою сторону чертёжным пером. – Я до обеда работаю, а потом поедем.
– О-о-о, всех собак разберут…
– Не разберут. Ты думаешь, за собаками очередь, как за апельсинами? – повысил голос папа.
– Может, сегодня и вовсе не будет собак, – сказала мама.
– И я поеду собаку покупать! – начала подпрыгивать Марина.
Выпуталась из ночной сорочки и голышом забегала по квартире.
Мама с бабушкой бросились её ловить.
– Чтоб до обеда я и звука не слышал про базар! И про собак! – грохнул папа дверью, заперся в кабинете.
– Очи чёрные, очи красные, как люблю я вас! – не давалась Марина в руки бабушки и мамы, пела во всё горло. Никто ещё не обещал взять её с собой, а уже радуется, дурочка!
Ну, что ж, будем терпеть до обеда. Лишь бы поехать… Лучше поздно, чем никогда.
Я вышел во двор. Трое незнакомых дядек стучали топорами, строили из тех черных досок гараж Ивану Ивановичу. Сам профессор или торчал возле них, как сторож, или разгуливал среди выкопанных ямок в сквере и зло пинал ногами и палкою нарытые бугорки земли.
