Ведьмино отродье - Сатклифф Розмэри (читаемые книги читать TXT) 📗
— Чистый перелом, без осколков. Соединить бы концы поломанной кости и удержать их так, сколько потребуется, поправили б лапу.
На обветренном опечаленном лице вояки читалось сомнение.
— Разве сможем? Не хочу, чтоб старина мучился. Да еще понапрасну… Ловел мгновение молчал. Он, он и никто другой под взглядом прекрасных собачьих глаз цвета темного янтаря, ощутив вдруг влажный теплый язык, лизнувший его руку, решал: сможет ли он на самом деле срастить поломанную лапу или поступит милосерднее, если позволит Хардингу взяться за нож и завершить страдания Храбреца.
— Да, сможем, — произнес он, наконец. — Я уверен, что надо попробовать, — даже если ему достанется мук. Хардинг, пожалуйста, дай я попробую.
Хотя он сам еще этого не сознавал, в нем обнаружилась необыкновенная новая сила — в момент, когда он коснулся покалеченного существа. Сила человека, делающего свое дело и точно знающего, что он делает.
Хардинг посмотрел на пса, потом опять поднял взгляд на мальчика и кивнул.
— Говори, что я должен делать.
— Держи его и не давай ему двигаться, — сказал Ловел. А потом обратился к кучке людей вокруг: — Мне нужны прямые ветки и тряпки. Много тряпок, порванных на узкие ленты.
В его голосе слышалась удивительная новая сила. Кто-то рассмеялся, бросил:
— Внемлите отцу лекарю!
Однако ветки и тряпки все равно были принесены. Он выбрал три самых подходящих ветки — тонких, но крепких — и чьим-то ножом укоротил их до нужной длинны, потом, пока Хардинг поддерживал поломанную лапу, стал привязывать ветки к лапе разорванными на длинные лоскуты тряпками, чтобы соединить осколки кости. Ловел с большой осторожностью накладывал повязку, зная, что если она будет слишком тугая, лапа Храбреца омертвеет, ведь жизненные соки не смогут питать лапу, а если будет слишком слабая, обломки окажутся незакрепленными и кость не срастется. Он так сосредоточился на своем занятии, наморщив лоб, кусая губы, что совершенно забыл о стоящей вокруг группке людей и даже не знал, что после вечерни двое-трое монахов появились из больших западных церковных врат, подошли, чтобы выяснить причину шума на внешнем дворе, и что один из них ненадолго задержался и наблюдал за Ловелом, когда другие уже вернулись в клуатр.
Завязав последний узел, Ловел присел, откинул волосы со лба и взглянул на окружающий мир, о котором вспомнил только теперь.
Он сказал:
— Надеюсь, повязка подержится, но надо смотреть, чтобы Храбрец не грыз тряпки. Я пойду, попрошу отца лекаря, пока он не в трапезной, может быть, даст немножко настойки окопника, и мы подольем Храбрецу в теплое молоко.
Храбрец любил молоко, но никто бы не стал его угощать, он молоком тайком лакомился из ведра, думая, что не видят. Ловел считал, что пес проглотит, если подмешать к молоку.
Хардинг кивнул.
— Я отнесу его обратно в конюшню, ему будет лучше всего в своем углу.
Ловел нашел в аптекарской при лечебнице брата Питера, отмерявшего сироп от кашля для брата Годуина, и горячо изложил ему просьбу.
— Переломанная лапа? — воскликнул брат Питер, ставя мензурку. — Какая печальная весть, какая печальная! Чудесный дружелюбный зверь, да-да, и всегда такой благочинный, едва только забредет в церковь, — будто душа христианская. Окопник? Да, мы смогли б уделить…
Сухой голос брата Юстаса раздался с порога внутренней комнаты:
— Брат Питер, позвольте напомнить вам, что ничего из аптекарской не может быть взято без моего ведома.
— Конечно, конечно… Я бы прежде всего испросил вашего разрешения… — виновато начал брат Питер и смолк. А другой продолжал говорить своим дребезжащим голосом:
— Лекарства на этих полках предназначены для мужчин, женщин, детей — не для грубых тварей, как бы по-христиански они себя ни держали в церкви, преследуя кошку из конюшни почти до алтаря.
— Но у нас с избытком настойки, брат Юстас, не согласитесь ли вы…
— Исключено, — оборвал его брат Юстас, в чьем голосе проступило привычное раздражение. — Тем более, что животное никакой полезной работы не выполняет. Создание совершенно никчемное.
Ловел неожиданно для себя вымолвил:
— Отец лекарь, вы однажды говорили эти слова обо мне, но, кажется, в последние месяцы обнаружили, что я вам полезен.
Наступило напряженное молчание. Перед перепуганным братом Питером стояли Ловел и лекарь, меряя друг друга взглядом. Голова Довела кружилась, сердце его колотилось. У брата Юстаса залегла меж бровей складка.
— Я говорил? — произнес он, наконец. — Если и так, то предполагалось, что ты этих слов не слышишь. Я сожалею о сказанном. Остается вопрос о собаке Хардинга. Трудная задача срастить кость правильно, не думал ли ты, что было бы милосерднее позволить Хардингу прекратить муки его собаки сразу?
— Да, — отозвался Довел, и собственный голос казался ему незнакомым. — думал.
— А ты уверен, что сделанное тобой сделано не из прихоти?
— Да, — снова сказал Довел. — Я чувствовал сломанную кость под рукой и как ее надо соединить.
— Ты, конечно же, много обо всем этом знаешь. Ловел покачал головой, пробовал объяснить:
— Я наощупь…
Опять наступило молчание, потом брат Юстас вымолвил:
— Впрочем, ты, без сомнения, накладывал лубок умело.
Глаза Довела округлились.
— Вы видели?
— Я недолго наблюдал за тобой. Но ты был слишком поглощен тем, что делал, и ничего, никого не замечал. — Неожиданно лекарь принял решение. Повернулся к полкам и снял кувшинчик с деревянной затычкой. — Здесь настойки довольно для твоих нужд. Советую не снимать лубок ровно месяц, но уверен, ты и сам бы сообразил. А будешь снимать, дай мне знать. Я хотел бы присутствовать.
Этой ночью, когда монастырские слуги давно спали, Довел лежал на своем тюфяке в дальнем конце опочивальни, не смыкая глаз. Он ощущал себя намного взрослее, чем утром, он чувствовал: что-то удивительное, значительное и даже пугающее случилось с ним, переменив его отчасти, почему он уже не смог бы называться тем Ловелом, каким был прежде.
Глава 6. Послушник
Ловел стоял на коленях на соломенной подстилке в конюшне. Голова кружилась, пальцы будто одеревенели под взглядом брата Юстаса, с порога наблюдавшего за ним и за старым конюхом, который держал Храбреца. Громадный пес с самого начала ковылял на трех лапах, а последнюю неделю даже пробовал ступать на больную. И вот месяц истек. Как оно будет, когда Довел снимет лубок? Ловел взял заранее приготовленный нож Хардинга и начал разрезать лоскуты. Развязывать было бы бесполезно, повязка давно затвердела от грязи.
Еще один взмах ножом, и Довел откинул ветки, стал ощупывать переднюю лапу пса, а Храбрец заглядывал ему в лицо, взвизгивал и махал хвостом. Довел мог определить место, где был перелом, там кость сделалась чуть толще, но срослась ровно и правильно. Он почувствовал, как Храбрец облизывает его большой палец, и открыл глаза — он даже не осознал, что закрыл их, чтобы ничто не мешало его рукам, в которых будто бы сосредоточилось иное, особого свойства зрение.
— Стоять, дружок!
Храбрец было послушал, но, лишившись привычной опоры лубка, застыл и вопросительно взглянул на Довела.
— Стоять! — снова приказал Довел. — Стоять, дружок! Храбрец, стоять!
Ловел сам с трудом поднялся, чуть отступил назад и свистнул, напрягаясь, — во рту пересохло.
— Ну!
С протестующим визгом Храбрец встал на все четыре. Ловел еще попятился, снова свистнул, и Храбрец неуверенно переступил правой передней лапой: шаг, другой — твердо. И вдруг опять поджал лапу и закончил пробежку на трех, ткнувшись носом Ловелу в руку.
Отвратительное чувство потери, проигрыша охватило Довела. И — недоумение. Ведь с первых шагов все так хорошо начиналось. Тогда рядом с ним склонился брат Юстас и своей опытной рукой ощупал переднюю лапу пса.
— Совершенно здоровая. Он просто привык на трех.
Старый конюх кивнул.
— Похоже, он до конца дней будет вставать на три лапы, когда захочет, чтобы его приласкали или не ругали, набедокурь он. — Красное, грубо вытесанное лицо конюха расплылось в улыбке — от облегчения. Конюх даже позабыл о приличествующей при обращении к монаху почтительности. — И у вас бы лучше не вышло, а, отец лекарь?
