Рыжее знамя упрямства (сборник) - Крапивин Владислав Петрович (книги txt) 📗
Он встал на пороге — как всегда неумытый, с торчащими смоляными сосульками волос. Видимо, ради “гостевого визита” надел он чистую белую футболку, но штаны на нем были все те же — похожие на обрезанные у колен казацкие шаровары, пыльно-сизые, с замызганными желтыми лампасами. И, конечно, привычные сандалеты из расхлябанных и порванных ремешков, только не на босу ногу, а теперь с ярко-синими носочками. Лоська переступил этими “лаптями”, глянул исподлобья марсианскими глазищами и тихо, но отчетливо сказал:
— Здравствуй, Женя.
— Здравствуй, — вздохнула я. — Проходи… ранняя пташка.
— Да… подожди. Я тебя поздравляю… сейчас… — Лоська по локоть запустил руку в карман необъятных штанов и вытащил… стеклянный глобус! Размером с маленькое яблоко.
“Ух ты-ы!..”
Конечно, он знал про мою любовь к “глобусятам”. У меня была небольшая коллекция. Два обычных “глобусенка” — совсем как настоящие, только махонькие, а еще — глобус-брелок (подарок Илюхи), крохотный глобус под вид старинного (Люка подарила в прошлом году), желтый пластмассовый — как из слоновой кости, резиновый глобус-мячик в плетеной сетке, которая изображала параллели и меридианы… А о таком вот, “хрустальном”, я только мечтала. Года два назад прозрачные глобусята на блестящих желтых подставках появились в сувенирных магазинах и стоили бешеных денег. Потом их стали продавать на Рябиновом бульваре, куда художники и мастера выносят для покупателей свой товар: картины, камнерезные шкатулки и сувениры, берестяные туески и гипсовые копилки. Здесь стеклянный глобус-малютку можно было купить подешевле, но все равно не меньше, чем за семьдесят рублей.
— Ой, Лоська… где ты его взял?
— Разумеется, на бульваре… Да не бойся, не украл, — сказал он холодновато.
— Я понимаю, но он же дорогущий. Деньги-то откуда?
Лоська опять глянул исподлобья: “Притворяешься или правда не понимаешь?”
— Опять играл. Да?
— А что такого? Все играют. Я не для себя, а для подарка…
— Ох Лоська-Лоська…
И вдруг я опомнилась. Даже дала себе мысленно оплеуху. Дура! Человек старался, прибежал поздравить от всей души…
— Спасибо, Лосенок! Он будет самый замечательный в коллекции! Будет сверкать, как бриллиантовый!
Лоськино лицо сразу засветилось.
— Да… и он знаешь какой? Не только, чтобы любоваться, но и для всякой пользы. Ведь океанов-то на Земле больше, чем суши, а они здесь прозрачные…
— Да… красиво.
— Не в том дело, что красиво. Они всё увеличивают почти как микроскоп. Смотри. Царапинка крохотная, а если глянешь — вон какая… — Лоська согнул левый мизинец, поднес к нему глобус. И чуть заметная ссадинка на костяшке, увиденная сквозь толщу стеклянных океанов, сделалась как здоровенная короста на коленке.
— Удивительно… — вежливо сказала я.
— А еще им можно выжигать, как линзой. Я уже пробовал. Был вчера там… у дерева… и выжег на скамейке целое слово.
— Какое слово, Лоська?
Он глянул удивленно:
— Ну… разумеется, “Умка”.
Мы погрустили несколько секунд, думая об Умке. Потом я взяла глобусенка левой рукой, а правой — Лоську за плечо.
— Пойдем, Лосик. Хочешь чаю с тортом?
— Да. С удовольствием, — он сбросил у порога ременчатые “лапти”.
Мы устроились на кухне, скромненько. Не накрывать же ради двоих большой стол. Лоська сидел на табурете, покачивая синими носочками и смотрел то на сверкающий посреди подоконника глобус, то на меня. Я включила чайник и поставила торт. А себе еще раньше, до Лоськи, я сделала бутерброды с помидорами и майонезом.
Лоська вдруг сказал:
— Женя, ты сегодня красивая.
Я чуть палец ножом не отхватила.
— Ну, Лось! Высказался!
— Женя, я говорю серьезно.
Кстати, он всегда говорит серьезно и правдиво. И я… сперва я хотела ответить, что сколько ни обматывай швабру мишурой, новогодней елкой она не станет. Но спохватилась. Что делать, если я и правда кажусь Лоське такой …
С утра я натянула мамин подарок — красные с черными мушками колготки, — черную плиссированную юбку и тонкий вишневый джемпер с черным узором на груди. И надела цепочку с похожим на вишенку родонитовым шариком (тоже почти глобусенок). Никого я не ждала, но… все таки именинница. Конечно, этот наряд и толкнул Лоську на его высказывание. “Ладно, пусть”, — вздохнула я. И вспомнила:
— Ох, Лоська, а откуда ты узнал про мой день рождения? Я тебе не говорила.
— Люка сказала. Я ее вчера встретил в овощном магазине. Я покупал капусту, а она бананы. Дала мне банан и сказала про тебя. Наверно, она тоже скоро придет.
“Это уж само собой”, — подумала я. И Лючка словно откликнулась на вызов, позвонила у двери.
Она чмокнула губами мою щеку, прошла впереди меня на кухню, сказала “Лоська, салют” и протянула мне косметичку из клеенки, похожей на крокодиловую кожу.
— Поздравляю. Расти большой я тебе не желаю, хватит и того, что есть. А за внешностью следить пора как следует. Ты в классе единственная, кто ни разу не красился. Из девчонок, конечно…
Тут я наконец сказала про швабру и мишуру.
— Ты просто закомплексована, — заявила Люка. — Вбила себе в голову, что уродина. А при некоторых усилиях ты могла бы иметь очень импозантную внешность.
— Чево-чево? — сказала я Илюхиным тоном. — Лоська, дай мне вон тот кусок торта, я засуну его Лючке за шиворот.
— Можно я лучше его съем?
— Ешь на здоровье. А я засуну ей этот бутерброд…
Люка покосилась на бутерброд.
— Ты так и будешь сидеть на своей дурацкой диете, без грамма сладкого?
— Так и буду…
Еще год назад я была не только большая, но и… так сказать, чересчур кругловатая. Это меня доводило до отчаяния. И наконец я дала себе страшную клятву, что с этого дня — никаких пирожных, кексов, тортов, жирного печенья, шоколада, сладких пирожков и всего такого прочего. Мама была в панике. Илья утверждал, что, во-первых, я не выдержу больше недели, а во вторых, если и выдержу, это все равно не поможет. Но я выдержала, и это помогло. Рост, конечно, не убавился, но я сделалась “скелет в шкафу” (по Илюхиным словам). Мама повздыхала и махнула рукой, а брат сказал: “Моя степень уважения к тебе возросла на порядок”. А потом я… да, я поняла, что сладостей, о которых я раньше обмирала, мне уже не хочется. Даже нарочно попробовала шоколад и слоеное пирожное — и ноль впечатления. Теперь мне нравились майонез, селедка и маринованные рыжики. Вот такая история…
Люка требовала, чтобы я немедленно попробовала на себе косметику, но я показала глазами на Лоську и крутнула пальцем у виска.
Лоська в наши разговоры деликатно не встревал. Молча глотал чай, расправился со спасенным куском торта, потом еще с одним и еще… Он старался есть аккуратно, ложечкой, но иногда забывался, спешил и вытирал пальцы о свои многострадальные штаны. Мы с Люкой тоже сели к столу. Люка вдруг посмотрела на Лоську.
— Слушай, ты заболеешь. Один ребенок не может сразу съесть столько торта.
— Я же не совсем уже ребенок, — миролюбиво разъяснил он и глянул на меня: можно еще?
Я наконец сообразила:
— Лосенок, ты, наверно, не завтракал!
Он посопел и кивнул:
— Мама, когда уходила, сказала “пожарь картошку”. А мне было лень чистить.
— Давай я тебе яичницу сделаю, это лучше чем торт.
Он покачал опять синими носочками и сказал шепотом:
— Если не трудно…
Я поставила на газ сковородку, покрошила молочную колбасу, залила ее белками и желтками. Скоро Лоська, уже не думая о торте, уплетал глазунью, и его щеки (и без того чумазые) украсились желтыми полосками. А мы с Люкой пили чай, и та продолжала разговор о подаренной косметике. О том, какая она качественная, французская и популярная. Мне оставалось только кивать.
Лючка — она не то чтобы красавица, но уж-жасно обаятельная (это все говорят). С золотистыми кудрями, алым ртом, зелеными глазами. Вся такая тоненькая, будто девочка Суок из “Трех толстяков”. И улыбаться умеет так, что мальчишки млеют. Манеры у Люки отработаны. Она занимается в эстрадном детском ансамбле “Гадкие утята”, манерам там специально учат. И косметикой пользоваться учат. В ансамбле это не мода, а необходимость — чтобы танцоры и певцы выразительнее смотрелись на сцене. Так не раз объясняла Люка.
