Звезды под дождем (сборник) - Крапивин Владислав Петрович (лучшие книги txt) 📗
— Точно, — согласился Капрал. — Посмеются да отпустят. Ну, может, пинка дадут… Да чушь это, никто не увидит. Зато от нас будет тебе вечная благодарность и защита от недругов. А?
Потом, вспоминая все, что было, Горька так и не мог понять, почему он согласился. Боялся Капрала и его дружков? Пожалуй, нет. Мстить они не стали бы, слишком мелкая он для них личность. Да и связываться с сыном милиционера — себе дороже. Пожалел Капрала? Может быть, самую чуточку. Но не настолько, чтобы идти из-за него на риск. Обрадовали слова о благодарности и защите? Пожалуй, обрадовали, но все же не в этом дело. Хотел доказать, что не трус? Кому? Себе? Про себя он и так все знал. Капралу и его компании? А зачем? Все равно они жулики…
И все же пошел. Будто его заколдовали. Вместо того чтобы кинуть в траву сумку и рвануть домой, он деревянными шагами двинулся в переулок.
От крыльца магазинчика отъехал крытый грузовик, у входа осталось несколько ящиков, в которых блестели стеклянные горлышки. Два дюжих дядьки подхватили пару ящиков, крякнули и потащили в магазин. Прохожих не было. Оглушительно звенел в ушах августовский полдень. Горька с застрявшим в горле страхом боком подошел к ящику и липкими пальцами вытянул узкую бутылку. Шагнул в сторону. Брючина зацепилась за полуоторванную жестяную полоску на ящике. Полоска задребезжала. Ее звон показался Горьке громом небесным.
Горька замер, будто надетый на громадную стальную спицу. И сквозь грохот и звон услышал:
— Ах ты, жулик проклятый!
На крыльце стояла грузная тетка и смотрела на Горьку пронзительными глазами.
Пробитый ужасом, как ударом тока, Горька дернулся и остался на месте. Бутылку он держал перед собой, не решаясь ее ни уронить, ни поставить обратно.
— Ах ты, сопляк! А ну иди сюда! — сказала тетка, будто не сомневаясь ни капельки, что Горька и в самом деле пойдет.
И он пошел. Как под гипнозом. На ослабевших ногах. По-прежнему держа бутылку в согнутой руке на уровне груди.
Тетка дождалась его, взяла за шиворот и крепко огрела сумкой, в которой лежали тугие кульки.
… Он оказался в комнатушке с письменным столом, за которым сидела молодая крашеная женщина в белом халате. Она сразу стала кричать на Горьку. Тетка, которая привела его, тоже кричала и один раз хлопнула по шее. Грузчики стояли в углу и добродушно гоготали. Потом в комнату втолкнули Шкалика. Он дернул плечом и презрительно скривил губы.
Сквозь отчаяние и страх Горька все же сообразил, что Шкалик, видимо, следил за ним, был неподалеку. Значит, его тоже заподозрили и поймали. Украдкой Шкалик показал Горьке кулак. Наверно, хотел напомнить, чтобы Горька молчал про Капрала.
Горька пытался захныкать, что больше не будет, и бормотал что-то про двенадцать копеек, но его не слушали. Женщина в халате куда-то позвонила. Через какое-то время (заполненное для Горьки безнадежным ужасом) приехал милицейский фургончик…
Потом была серая комната, где пахло клеем и едкой известкой. В окне за решеткой в виде солнечных лучей светился и звенел такой радостный и свободный мир, теперь недоступный для Горьки. За столом Горька увидел пожилую женщину в форме лейтенанта милиции. У нее было усталое и скучное лицо.
Женщина открыла серую папку, посмотрела на Горьку и Шкалика почти ласково, встряхнулась и бодро спросила:
— Ну что? Будем отпираться или сразу все скажем честненько? Как у нас насчет совести?
Шкалик закатил истерику. Он зарыдал, затопал ногами и взахлеб закричал, что стало уже невозможно выйти на улицу. Что такого он сделал? Шел мимо магазина, а его хватают как вора! Есть в Советской стране такие законы, чтобы ни с того ни с сего хватать? Да что же это такое?! В чем он виноват?! Взрослого бы небось не схватили! Взрослый знает, что делать: он и к прокурору пойдет, и в суд, и в газету напишет! А с маленьким все можно, да?
Была в слезах и ярости Шкалика такая неподдельная правота, что лейтенантша растерялась. К тому же Шкалик упал на деревянный диванчик и крепко стукнулся лбом о подлокотник. Прибежала девушка-сержант, Шкалику дали воды, велели успокоиться и отпустили. Уходя, он напомнил Горьке залитым слезами взглядом: «Не болтай»…
Горька, всхлипывая, покорно рассказал историю, как хотел сдать бутылку, чтобы получить деньги на кино.
— Так-так, — покачивая какой-то домашней, не милицейской прической, сказала лейтенантша. — С этого все и начинают. Жаль мне тебя, но родителей придется для беседы пригласить. И, возможно, оштрафовать. Где ты живешь?
Горька знал, что изворачиваться бессмысленно. Морщась от слез, назвал адрес, потом — как зовут маму и папу.
— Место работы родителей?
Услыхав о работе отца, лейтенантша отложила ручку. Что-то изменилось в ее лице.
— Как? Значит, тот самый Геннадий Сергеевич Валохин, старшина? Ну и ну… Ладно, иди домой, Горислав Валохин, а папе я позвоню. Надеюсь, папа займется твоим воспитанием…
Горька знал, что «папа займется»…
Страх у Горьки сначала поубавился, когда он оказался на улице. Все-таки кругом был простор и была свобода. Но Горька понимал, что свобода эта обманчивая. Куда он денется? Бежать? Все равно сыщут, доставят обратно через детприемник. Еще хуже будет.
От досады и отчаяния Горька закинул в траву сумку Капрала. Он знал, что на этот раз отец не будет горячиться: тут не двойка в дневнике и не ведро с мусором, которое Горька забыл вынести… Станет тйхо-тихо, мама уйдет на кухню, прижав к лицу руки, и в этой тишине отец спокойно скажет: «Ну-ка иди сюда… Значит, воровать начал? Хочешь, чтобы отца прогнали с работы? Не выйдет, лучше я тебя сам…» Потом начнут слабо звякать колечки портупеи…
Горька тихо заплакал на ходу и так, с опущенной головой, наткнулся на Егора Гладкова.
— Ты чего? — спросил Егор с усмешкой, но и с тревогой.
Егор, конечно, не был другом. Он относился к Горьке
«не очень». Кажется, даже слегка презирал. Но он был справедливый. И он был все-таки свой. Горька, ничего не скрывая, рассказал свою печальную историю.
Егор плюнул, хмыкнул и несколько раз назвал Горьку дураком и дубиной. Горька покорно молчал.
Егор привел Горьку на пустырь, где на блоках сидела вся компания, и сердито пересказал ребятам Горькины приключения.
Горька, сидя с головою ниже плеч, молча выслушал все насмешки и высказывания о его безмозглости.
— Ох и врежет ему папаша, — задумчиво проговорил Митька Бурин и поерзал, будто врезать собирались ему самому.
— Ну и правильно, — сказал беспощадный Сашка Граченко.
— Правильно или неправильно, а что делать… — заметил Егор. — Сам напросился.
Подошел Журка, увидел зареванного Горьку и серьезные лица. Спросил, конечно, что случилось. Журке сумрачно и подробно рассказали. Журка недоуменно и, кажется, с испугом взглянул на Горьку. Они на миг встретились глазами, и Горька еще ниже опустил голову: надеяться на дружбу с внуком Юрия Григорьевича теперь не приходилось… Сашка Лaвенков сказал:
— А Капрал ох и скотина. Не мог сам-то пойти, дурака со стороны позвал.
— Шкалик тоже шкура, — заметил его брат Вовка. — Унес ноги и рад.
— Так он же и правда ничего не делал, — усмехнулся Митька. — Когда они мопед от школы угнали, он тоже… Помните?
Все, кроме Журки, кивнули: помнили. И Горька помнил. Но что ему какой-то мопед, что ему Шкалик? С ним-то, с Горькой, что будет?
— Анальгину купи в аптеке, — вдруг посоветовал Митька Бурин. То ли шутя, то ли по правде. — Таблетку слопаешь, боль задерживает. У меня когда сломанная нога болела, я так спасался.
Горька поднял глаза.
— Правда?
Митька пожал плечами: не хочешь — не верь. А Горька опять столкнулся взглядом с Журкой, и тот опять быстро опустил глаза. А позади Журки Горька увидел отца. Еще далеко. Он медленно шел к ребятам через пустырь.
Горька начал съеживаться. Все сильнее и сильнее — как проколотый воздушный шарик. Старшина Валохин подошел и негромко сказал согнутой Горькиной спине:
— Пошел домой…
Горька поднялся. Все захолонуло в нем. И мелкими шажками, не оглянувшись на ребят, он двинулся за отцом… И услышал тонкий вскрик:
