Бабушкино море - Георгиевская Сусанна Михайловна (читать полную версию книги txt) 📗

Ляля смотрит на него, открыв рот. Вот какие здесь, на море, старички!..

Старик берётся за вёсла. Мерно раскачиваясь, плывёт «Ефросинья» по гладкому, тихому морю.

За нею бежит земля, поросшая камышом. Вон мелькнул мысок, где живёт кабан. И вот уж больше не видно мыска. Всюду море, море да птицы-чайки. Они летят над гладкою морской синевой, то взвиваясь в вышину, то прижимаясь грудками к неподвижной воде.

— Стоп, машина! — говорит старик, когда вокруг совсем уж больше не видно берега.

Он поднимает со дна заржавелый якорь и кидает его за борт. Лодка вздрагивает и останавливается, чуть покачиваясь. Старик закуривает.

— Скоро начнёшь? — спрашивает Степанёк.

— Своевременно, — отвечает старик.

Докурив самокрутку, он наклоняется над бортом и протягивает вперёд коричневую морщинистую руку. Ляля смотрит в ту сторону, куда потянулся старик, и видит, что в этом месте над морем торчат две балки. Они торчат, как обглоданные деревца, без сучков и веток, выросшие прямо со дна морского. Меж ними натянут канат.

— Багор подай! — командует старик.

И Степанёк, пыхтя, подаёт ему большую толстую палку с железным крючком на конце.

— Ого-го! — кричит старик и замахивается багром; он ударяет по сонной воде и, пошарив где-то за бортом, достает оттуда большую рыбу.

Бок у рыбы распорот. Она чуть шевелит взъерошенными плавниками.

— Частик, видать! — говорит Степанёк.

— Видать, что по-твоему, — отвечает старик и опять замахивается.

Ляля внимательно смотрит в воду. Она видит теперь, что на протянутом под водой канате бьются, словно выстроившись гуськом, огромные толстые рыбы. Старичок замахивается и замахивается. Он едва успевает глушить их одну за другой. Лодка кренится с боку на бок. На дне её кучей лежат рыбины с распоротыми от крючьев боками.

— Ой, гляди! — вдруг кричит Степанёк и толкает Лялю под локоть. — Гляди!.. — и он тычет куда-то вдаль коричневым пальцем.

Ляля смотрит в ту сторону.

…Под натянутыми парусами плывут в море три широкодонные лодки. Паруса вздуваются. Меж парусов мелькают чёрные пятнышки… Шапки! Такие же, как у бабушки.

— Сущевские! — говорит старик.

— Бабушка! — кричит Ляля. — Ба-а-а!

— Как же ты эдак-то вот издалече бабку-то опознала? — смеётся старик. — Видать, что глаз у тебя соколиный.

— Ба-а-бушка! — кричит Ляля.

— Пошибче крикни! — советует Степанёк.

И Ляля кричит так шибко, что на глаза у ней набегают слёзы.

Но с лодок не отзываются. Наверно, бабушка ничего не слышит, хотя её лодки уже совсем близко от «Ефросиньи». Они рассекают тихую воду, и волны, которые они разгоняют в стороны, начинают подбрасывать и качать спокойно стоящую на якоре «Ефросинью». Быть может, под «Ефросиньей» прошла та волна, которая добежала от бабушкиной лодки!

— Ба-а-а! — опять кричит Ляля. — Бабушка!

Лодки вдруг останавливаются. Они становятся на якоря у огромных и толстых свай, вколоченных в дно моря. Меж свай аккуратным квадратом протянуты четыре толстых верёвки.

— Налегай! — кричит Степанёк, прыгая на скамейке.

И люди в лодках, словно услышав его команду, приподнимают канаты.

«Рыбу будут колотить, как дед Василий», — думает Ляля и отчего-то зажмуривается.

Но когда она открывает глаза, ей становится видно, что рыбаки на бабушкиных трёх лодках и не думают колотить рыбу баграми. Перекинувшись через борта своих широкодонных лодок, они медленно приподнимают канаты. Что-то клокочет, бьётся, бурлит меж сваями. Море ходит в этом квадрате мелкою зыбью, взрывается фонтанами белой пены, словно кипит.

— Видать, косячок поймали, — с досадою говорит старик и, прижав ко лбу козырьком ладонь, внимательно смотрит в сторону бабушкиных трёх лодок.

Ляля тоже делает из ладошки козырёк и смотрит на лодки. Ей видны только согнутые спины да края чёрных морских шапок. Нет, наверно, бабушки здесь нет. Была бы она на лодке, так услыхала бы, как Ляля кричала.

— Подтягивайся к верёвке! — вдруг слышит Ляля знакомый, охрипший от ветра голос.

Медленно, словно нехотя, огибают лодки высокие сваи. Люди в лодках держатся за канаты, и вот уж борта лодок почти совсем привалились к канатам…

— Майна! — командует бабушкин голос, и все руки разом приподнимают канат.

Канат показывается над водой, и Ляле становится видно, что вслед за ним волочится из моря тяжёлая сеть. Она так и ходит, так и рвётся из рук рыбаков. Что-то плещет, кишит в сети…

— Ой-я! — кричат рыбаки на лодках. — Ой-я!..

Один молодой и высокий голос словно летит над другими, тяжёлыми.

— Гунтэри подтягивай! — командует бабушка гулким, похожим на эхо голосом.

И два рыбака берутся разом за толстую сваю.

— Хорош! — кричит бабушка. — Начинай!

Над бортом лодки взвивается первый сачок. Сачок опускается в сеть, чуть приподнятую рыбаками над морем. Он полон рыбы. Из всех трёх лодок опускаются в сеть сачки. Рыбы падают на дно лодок. И вот уже кажется, в лодках и места больше для рыбы нет, а она всё льётся да льётся в лодки из огромной сети — котла.

Рыбаки что-то громко и дружно кричат, а что, разобрать нельзя.

— У-уф! — слышится Ляле.

Ей теперь уже не кажется, что это выкрикнули разные голоса… Все руки, сколько их есть на лодках, движутся одновременно. Все голоса, слившись в длинный, протяжный и слитный голос, разом кричат: «У-уф».

Люди в лодках приподнимают в последний раз почти опустевшую сеть. На дне сети полощется рыба. Сеть подкидывают, и остаток рыбы плюхается на дно лодок. Рыбаки забрасывают обратно в море пустую сеть… Края у неё обвешаны мелкими камешками.

Сеть уходит глубоко под воду, взметнув над собой хоровод фонтанчиков.

И опять видно только, как плавают меж четырёх столбов четыре каната.

Лодки движутся к берегу. Дед Василий глядит им вслед.

— Эх, и везёт сущевским! — говорит он, вздохнув, — Улов-то какой! Видать, сплошняком судак… Первый в путину котёл выбрали…

Подумав, он печально насаживает на крючья подвешенные к канату несколько мелких рыбёшек из ведёрка и садится на вёсла. «Ефросинья» движется к берегу.

Вот уж виден мысок, поросший травою и камышом. И берег виден. Мелькает издалека длинный стан посредине берега. Вот плита… Кухарка…

— Изъясниться, чтой ли, с сущевской! — глядя на Лялю, задумчиво говорит старик.

— Чего ж не поговорить! — соглашается Степанёк.

Дед Василий задумывается. Он думает долго.

Никто не знает, что он надумал. Но поздно вечером перед самым отъездом бабушки, когда бабушка сидит рядом с Лялей на остывшем уже песке, он подходит и говорит:

— Так я к тебе, Варвара Степановна…

— Что, надоело, небось, куманёк, сидеть на крючьях на самоловных? — прищурившись, говорит бабушка.

— Да как тебе это получше выразить, выразить не могу, — отвечает старик… — Оно не то, чтобы надоело…

— Ладно, садись, — говорит бабушка. — Может, эдак будет спорней.

Старичок закуривает.

— Оно, конечно, крючок от крючка рознится, — присев рядом с бабушкой, говорит старик, — Уж кому, кому бы знать про крючок, как не старому человеку. Нынче-то у молодёжи повадка совсем другая. Не умеют крючок наставить. Разучились крючок точить.

— Да ты прямёхонько, — говорит бабушка. — Не толкуй мне о молодёжи. Пришёл о себе говорить, за себя же и говори.

— Оно, конечно, способ старинный, как говорится, изжитая метода, — вздыхает старик. — Сортность рыбы падает до класса второго. Но зачем прохватывать на собрании… Всякий знает, что нынче на самоловных рыбалит только Василий Войтенко, мы, стало быть… Так в разум взять не могу, кума, зачем тебе было меня на миру перед всем народом поганить. Стар стал, мать! Опоздала учить.

— Видать, охота тебе переброситься на невода под старость? — искоса поглядев на него, говорит бабушка.

— Отчего ж! — обрадовавшись, отвечает старик, — Могу уважить. Переброшусь на невода. Чего ж!