Повести - Голицын Сергей Михайлович (книги хорошем качестве бесплатно без регистрации txt) 📗
«Ну, да там видно будет», — подумал он про себя, рассчитывая, что Настасья Петровна даст дельный совет.
Он объяснил, в каком доме в селе живет бригадир колхоза Иван Никитич. К нему завтра как можно раньше утром надо пойти и предложить свои трудолюбивые руки. Сердечно распрощавшись со всеми, в полной тьме Георгий Николаевич начал подниматься по тропинке.
Настасья Петровна еще не спала; она сидела за столом в кухне и штопала чулки.
— Как ты долго! Я тебя ждала-ждала. Хоть и поздно, давай все же дочитай мне, — сказала она мужу. — Ну, как там у сироток, все ли в порядке?
— В порядке, в порядке! — радостно воскликнул Георгий Николаевич. Он не стал рассказывать жене про суд и про его счастливое окончание, а сразу сел за стол и начал читать.
Он прочел, как воздвигли на горе над рекой древние строители здание, стройное, изящное; все линии его тянулись снизу вверх, и оттого казалось оно и выше и воздушнее; сверкала на солнце белизна его стен. Всю душу вкладывал зодчий в свое творение, и потому оно было прекрасным.
Он прочел, как приезжал князь со своими боярами, как одежда их сверкала на солнце золотом и серебром, а серебряные бляхи блестели на конской сбруе.
Князь и его свита соскакивали с коней, шли внутрь здания, поднимались наверх, на хоры.
Косые солнечные лучи проходили через узкие окна и вонзались в обшитый медными плитами пол. Богомольцы в лаптях теснились внизу и усердно крестились. Хор певчих прославлял имя великого князя, кого называли создателем сего храма. А зодчий стоял сзади всех под хорами в своей черной одежде; никто его и не замечал.
К концу молебствия князь вспоминал о нем и посылал слугу вручить ему свой дар — золотой перстень с драгоценным голубым камнем.
В тот же день княжеский летописец выводил на листе пергамента такие строки:
«Сего же лета князь великий созда храм чюдный…»
Имя зодчего не поминалось никогда: летописец князю служил и хотел прославлять имя его навеки.
Так заканчивалась глава рукописи Георгия Николаевича.
— Я подумаю и завтра скажу тебе, что мне нравится, а что не нравится, — проговорила Настасья Петровна. — А теперь спать, спать! Уже первый час ночи.
Погасли в селе последние три окошка.
Глава пятая
ЖЕСТОКАЯ БИТВА НА ЛЕВОМ БЕРЕГУ КЛЯЗЬМЫ
Как всегда, ровно в восемь утра Георгий Николаевич забрался в свою светелочку. Утром за самоваром Настасья Петровна высказала ему много замечаний по его рукописи, замечаний частью мелких, частью серьезных.
Нужно добиться, чтобы ребята и подростки, к которым обращалась его будущая книга, поняли, какую бессмертную красоту создавали никому не известные зодчие в ту бурную эпоху, когда князья в своем не знающем меры властолюбии водили полки на полки родных братьев, когда понапрасну лилась кровь русская.
По мнению Настасьи Петровны, Георгий Николаевич недостаточно взволнованно и горячо описал те блестящие, славные и в то же время такие кровавые страницы русской истории.
Он понял, что придется согласиться с ее мнением и основательно поработать: кое-что написать заново, многое переделать, перетасовать.
Исполненный решимости, он сел за свой столик, взял авторучку, наклонился над рукописью…
Вдруг…
Опять, как тогда ночью, хрустнуло оконное стекло. И опять Георгий Николаевич вздрогнул, увидев в окошке лицо, на этот раз лохматое и бородатое.
Нет-нет, он испугался лишь на десятую долю секунды. Ведь лицо принадлежало его радульскому другу Илье Муромцу.
Старик был явно встревожен. Как всякий глухой, он заговорил чересчур громко.
— Твои-то, твои… на пойму через Клязьму перебрались. Там на моркови шкодят.
Георгий Николаевич тут же вскочил и, положив на рукопись камушек, выскочил из светелочки. Оба поспешили к месту происшествия.
За последние десятилетия левобережная клязьминская пойма все больше зарастала ольхою и разным кустарником, всё меньшие участки оставались под заливными сенокосными лугами. Тянулись эти луга узкими полянками меж густых зарослей, косить там было возможно только вручную.
И тогда человек сказал природе:
«Отдай тучные, зря пропадающие земли!»
Уже два года, как с весны и вплоть до глубокой осени, колхозный тракторист Алеша Попович своим мощным бульдозером корчевал на пойме кустарник. Расчищенные площади колхоз засевал клевером с тимофеевкой, а ближе к берегу Клязьмы земля была распахана под огороды. В прошлом году брюква там выросла, как выражался Илья Михайлович, больше самовара каждая, а некоторые кочаны капусты были чуть поменьше колеса телеги.
Сам Илья Михайлович работал главным огородником в сельской бригаде. В этом году он впервые посадил на пойме морковь, собираясь вырастить ее размером, правда, не с самовар, но со свою могучую ручищу.
Понятно, почему неожиданное появление чересчур самостоятельных московских юных туристов на левом берегу Клязьмы так встревожило старика.
С горы Георгий Николаевич увидел ребят, но далеко. Протирал он очки, протирал, но никак не мог различить — забрались ли они на морковные гряды или копошились где-то еще дальше, возле кустарника.
Как же они очутились на той стороне? Некогда и некому было задавать вопросы. Георгий Николаевич знал одно: придется все бросать и немедленно переправляться через Клязьму.
Следом за Ильей Михайловичем он поспешил к оврагу. Они почти сбежали с горы. Возле палаток никого не было. Верно, дежурные ушли в лес за дровами. Какая беспечность! Ну ладно, рыбаки-любители или папы с мамами, чьи детки живут в пионерлагерях, пройдут мимо и ничего не тронут. Но забредут колхозные телята, палатки повалят, все перетрясут, продукты подъедят, потом убытков не оберешься.
Некогда было искать дежурных. Оба поспешили к бухточке, где качались на воде принадлежавшие жителям Радуля лодки. Вся флотилия, в том числе и большой колхозный струг, были привязаны цепями к толстенной дубовой колоде.
Проворный Илья Михайлович быстро отвязал одну из лодок, сел на весла. Георгий Николаевич устроился на корме.
«Так как же ребята ухитрились переправиться на ту сторону?» — недоумевал он.
Илья Михайлович греб размашисто, весла в его ручищах мелькали, искрясь на солнце. Не так ли некогда рассекал волны богатырь Илья Муромец, когда на утлом долбленом челноке переправлялся через быстрые реки?
Вдруг старый радульский богатырь завопил страшным голосом, указывая веслом:
— Гляди, гляди! Горит!
На пойме внезапно поднялся к небу огромный столб густого черного дыма. Так горела некогда степь, подожженная дикими кочевниками половцами, а зоркий Илья Муромец, стоя на заставе богатырской, на страже Земли русской, протягивал руку вперед и вещал: «Гляди, гляди! Горит!»
Заслоняла бровка берега, нельзя было понять, далеко ли горит или близко. Ближайшая деревня находилась за двенадцать километров. Нет, горело куда ближе.
И сидевшие в лодке поняли, кто были поджигатели.
Переправились. Илья Михайлович остался привязывать лодку, а Георгий Николаевич бегом поднялся на берег.
В кустах тарахтел невидимый Алешин бульдозер. Но сейчас было не до бульдозера.
Где горело?
Дым клубился уже не черный, а светло-серый. И горело так за километр, притом не в одном месте, а прерывистой полосой, несколькими кострами. Отдельные языки пламени были хорошо заметны.
И тут Георгий Николаевич увидел, что вокруг костров прыгали и бесновались никакие не половцы, а знакомые синие фигурки.
Идти прямиком через гряды он не мог, пришлось ему обходить.
Еще в прошлом году бульдозер, расчищая площади, наворочал длинные валы вырванного с корнем кустарника, за год все это основательно подсохло. Эти-то бесформенные рогатые ветви и корни жгли ребята.
Пыльные, закоптелые, самозабвенно веселые синие поджигатели работали без устали. Из куч земли они вытаскивали отдельные ветви и целые деревца, волокли к кострам. Как муравьи мертвого жука, целая ватага их облепила упавшую сухую ветлу. Игорь и Миша туристскими топориками принялись неистово рубить цеплявшиеся за землю сучья.
