Алжирский пленник (Необыкновенные приключения испанского солдата Сервантеса, автора «Дон-Кихота») - Выгодская Эмма Иосифовна

А в условленном месте на берегу их будет дожидаться целая партия пленников, человек пятнадцать. Чтобы не вызвать переполоха, Сервантес за эти два — три месяца по одному, по два переправит их из тюрьмы в укромное место на берегу. Здесь они будут дожидаться судна.

— Нам нужно только подходящее место, — договорил Сервантес, — и оно есть: у тебя в саду.

— Где? — быстро спросил Хуан.

— Пещера на склоне холма.

— Ага! — сказал Хуан. — Но она мала, её надо расширить.

— Этим придётся…

— …заняться мне, — договорил старик. — Я это сделаю.

Кади Гуссейн, хозяин Хуана, нарадоваться не мог на своего садовника. С утра до вечера старик, не прося помощника, возился в саду, копал, возил песок, чинил ограду, звякал то лопатой, то вёдрами. Работа подвигалась быстро. Сад становился неузнаваем. Поистине этот наваррец — находка и стоит заплаченных за него денег.

Старый кади не знал, что Хуан за спиной у него успевает ещё больше. Гуссейн не подозревал, что в те часы, когда он уезжает в город вершить дела алжирских граждан, его садовник натирает себе руки, углубляя и раскапывая в саду подземный грот, о существовании которого сам хозяин уже давно забыл.

«Попробую ещё раз счастья перед смертью, — думал старик, поплёвывая на ладони. — Может быть, и правда мои сыновья ещё не забыли своего отца и поджидают его из плена домой».

Глава семнадцатая

Монах-доминиканец

Дали-Мами потерял сон. Необъяснимый мор пошёл на его рабов. Они исчезали, бесшумно, непонятно, почти каждую ночь, — исчезали бесследно. Назавтра — никаких следов, ни трупа, ни знака… Допросы, палочные удары — ничто не помогало. Никто ничего не знал. И исчезали, как на подбор, самые ценные.

Дали-Мами, как тигр, ходил по своим коврам, взад и вперёд, и в ярости считал убытки.

Хуан Рамирес — двести червонцев.

Луис Кихада — четыреста.

Доминго де-Торрес — сто.

Педро Кармильяно — сто.

Луис де-Гарсия — триста.

Томас Меркадо — сто.

Тысяча с лишним червонцев пропала неизвестно куда!

Мами засёк до полусмерти двух сторожей, но виновных не нашёл.

В одном был уверен Дали-Мами: Сервантес, однорукий гордец, бунтарь, зачинщик прошлого бегства, на этот раз был ни при чём. Он стал даже весел, шутил со сторожами, учился играть на однострунной мавританской гитаре, что-то вечно напевал, днём много спал…

Много спал — это хороший признак. Верный признак, что человек успокоился.

Мами так доволен был Сервантесом, что разрешил даже снять с него кандалы и иногда в дневные часы выпускать из тюрьмы.

Так Сервантес добился, наконец, для себя свободы выходить днём. А выходить было необходимо: восьмерых товарищей, засевших в пещере, надо было снабжать продовольствием.

Всё, что мог Мигель урвать из своего скудного пайка или добыть на базаре, он носил пленникам в пещеру.

Выкуп раба в Алжире обставлялся бесконечными формальностями. До отъезда Родриго оставалось не меньше полутора месяцев. За это время надо было успеть переправить в пещеру остальных пленников, набрать запас продовольствия и засесть самому в ожидании судна.

Стояла весна, период набегов. Море кишело пиратскими судами.

Почти каждый день из гавани с пушечными выстрелами отплывал разукрашенный галеот, и хвастливый корсар-капитан обещал столпившимся на берегу горожанам богатую добычу.

В эти дни, пользуясь свободой, Сервантес много ходил по алжирским улицам, приглядывался к этому удивительному городу.

Коренное его население — мирные арабы — давно подчинилось туркам. Тон городу задавали корсары.

Беглецы со всех берегов Средиземноморья — греки, тунисцы, александрийцы, итальянцы, испанцы, сицилийцы — составляли половину населения. В большинстве это были европейцы — перебежчики, «ренегаты», как их называли. Крестьянин, обиженный сеньором, матрос, не поладивший с властями, задавленный налогами горожанин переходили на сторону ислама и бежали сюда, в вольный порт на полудиком африканском берегу.

Турки вовремя догадались взять под своё покровительство это вольное разбойничье гнездо, водрузив над ним зелёное знамя ислама, и турецкий султан каждые три года посылал туда своего наместника — пашу.

В этом городе никогда не бывало спокойно. Корсары постоянно готовы были восстать против турецкого паши, арабы — против постоя янычарских войск, разоряющих страну, рабы-европейцы — против корсаров, арабов и турок вместе.

Пленные европейцы были наиболее загнанными рабами этого пиратского гнезда. Их трудом держался весь город. Они возили тележки, носили воду, нянчили детей, клали стены, рыли каналы, гребли на судах. Богатство города держалось на их плечах. До двадцати тысяч было их здесь — французов, испанцев, итальянцев, греков.

Несмотря на разбойничьи набеги, Алжир был в ту пору центром оживлённой торговли. В порту стояли суда: английские со свинцом и медью, испанские с вином, солью и жемчугом, французские с порохом, мылом и оружием, генуэзские с бархатом и цветными тканями, венецианские с резными ларцами, стеклом и зеркалами. Со всех концов Средиземного моря богатства земли стекались в этот обменный пункт между Европой и Африкой, между Западом и Левантом. [19] Торговля объединяла всех; европейских купцов в Алжире было не меньше, чем здешних, арабских. Паша гостеприимно открывал купцам из Испании и Италии доступ в порт. Но на время стоянки в порту с европейских торговых кораблей снимались руль и паруса, иначе христианские пленники могли воспользоваться судами своих сородичей для бегства.

Как-то раз, спускаясь по крутым уличкам-лестницам к морю, Сервантес увидел в порту необыкновенное оживление. Большая толпа стояла на берегу.

— Галима! Галима! [20] — кричали в толпе и поднимали руки.

Несколько пиратских галер входили в бухту. Одна вела на буксире, кормой вперёд, разбитое испанское судно. Знамёна его волочились по воде — символ унижения для взятого в плен корабля.

Бросив якорь, пираты прежде всего собрали вёсла и отнесли их в береговой склад. Это делалось для того, чтобы гребцы-невольники не воспользовались минутой выгрузки и, ударив во все вёсла, не отчалили в открытое море.

Вновь захваченных пленников начали сводить на берег.

— Большая добыча, хорошая добыча! — кричали женщины на пристани. — Аллах акбар! [21] Мужья наши везут хорошую добычу!..

— Сто двадцать… сто семьдесят… двести тридцать… — считали в толпе.

Двести восемьдесят человек! Добыча действительно была невиданной.

Пленников разделили на партии и погнали вперёд. Сервантес пошёл рядом, приглядываясь к пленникам.

В первой партии, с краю, шёл невысокий пожилой человек, с неподстриженной, как у мавра, бородой, в тёмном платье учёного. Незаживающий рубец был у человека на шее, синий, как след виселичной петли. Лицо человека показалось Мигелю примечательным. Мигель зашагал с ним рядом.

Человек со шрамом шёл медленно и часто останавливался — ему изменяли ноги.

— Быстрее! — Надсмотрщик ударил человека палкой по плечам. Испанец зашагал быстрее.

— Дон Антонио! Дон Антонио! Погодите, я боюсь отстать от вас! — Толстый монах в коричневой рясе, с потным красным лицом, ковылял за пожилым. — Не спешите так, дон Антонио!

— Раньше, на свободе, ты не так уж старался держаться за меня, отец Сисмонио, — с усмешкой ответил дон Антонио. — Раньше ты обо мне говорил иное.

— Это не я, это отец Бланко, — затряс головой толстый монах. — Теперь уж я не отстану от вас, дон Антонио. Когда в Испании узнают, что доктор Антонио Соза в плену, ваши друзья — у вас их так много — соберут деньги и выкупят вас. Может быть, тогда и мне, смиренному монаху, удастся вместе с вами вернуться на родину.