Инженеры - Гарин-Михайловский Николай Георгиевич (читать книги онлайн бесплатно без сокращение бесплатно TXT) 📗
- Если все равно, - ответила Маня, - то пусть и говорит правду.
- Я и говорю всегда правду.
- Ну уж...
- Аделаида Борисовна, разве я лгу?
- Я вам верю во всем! - ответила просто Аделаида Борисовна.
- Пожалуйста, не верьте, потому что как раз обманет.
- Аделаиду Борисовну? - Никогда!
Это вырвалось так горячо, что все и даже Маня смутились.
Карташеву было приятно, что в глазах Аделаиды Борисовны он является авторитетным. Она внимательно его слушала и доверчиво, ласково смотрела в его глаза. Он очень дорожил этим и старался заслужить еще больше ее доверие.
Десять дней быстро протекли, и Евгения Борисовна стала настаивать на отъезде.
Как ни упрашивали ее, она не согласилась, и в назначенный день все, кроме Сережи, выехали обратно в город.
- Праздники кончились! - сказала Маня, сидя уже в вагоне и смотря на озабоченные лица всех.
Евгения Борисовна опять думала о своих все обострявшихся отношениях с мужем.
Аделаида Борисовна на другой день после возвращения собиралась ехать к отцу и жалела о пролетевшем в деревне времени.
Мане предстояла опять надоевшая ей работа по печатанью прокламаций.
Карташев тоже жалел о времени в деревне и думал о том, что он сидит без дела, и казалось ему, что так он всю жизнь просидит.
Он смотрел на Аделаиду Борисовну и думал: "Вот, если бы у меня была служба, я сделал бы ей предложение".
Но в следующее мгновение он думал: разве такая пойдет за него замуж? Маня Корнева - еще так... А то даже какая-нибудь кухарка. А самое лучшее никогда ни на ком не жениться.
И Карташев тяжело вздыхал.
Дома скоро все вошло в свою колею.
Накануне отъезда поехали в театр и взяли с собой Ло, так как шла опера, а Ло любил всякую музыку и пение.
Был дебют новой примадонны, и успех ее был неопределенный до второго действия, в котором Ло окончательно решил ее судьбу.
Артистка взяла напряженно высокую и притом фальшивую ноту. Музыкальное ухо Ло не выдержало, и он взвизгнул на весь театр бессознательно, но в тон подчеркивая фальшь.
Ответом было - общий хохот и полный провал дебютантки.
Бедная артистка так и уехала из города с убеждением, что все это было умышленно устроено ее врагами.
Уехала Аделаида Борисовна, и прощание ее с Карташевым было натянутое и холодное.
"Эх, - думал Карташев, - надо было и мне, как Сереже, остаться в деревне, тогда бы иначе попрощались! С Сережей даже поцеловалась тогда на прощанье..."
IX
После отъезда Аделаиды Борисовны Карташев скучал и томился. Однажды Маня, сидя с ним на террасе, спросила с обычной вызывающей бойкостью, но с некоторым внутренним страхом:
- Говорить по душам хочешь?
Карташев помолчал и, поборов себя, неуверенно ответил:
- Говори.
- Мы влюблены? То есть - не влюблены, но нами владеет то сильное и глубокое чувство, которое единственно гарантирует правильную супружескую жизнь. Мы глубоко симпатизируем, мы уважаем; отсутствие дорогого существа для нас - тяжелое лишение, и мы сознаем, что она, конечно, была бы лучшим украшением нашей жизни. Помни, что быть искренним - главное достоинство, и поэтому или отвечай искренне, или не унижай себя и лучше молчи.
- Я буду отвечать искренне, - серьезно и подавленно ответил брат. Несомненно сознаю, что лучшим украшением жизни была бы она. Я не решился бы формулировать свои чувства, но мне кажется, что, узнав ее, никогда другую уже не захочешь знать. И я не буду знать: ни другую, ни ее. Для меня она недосягаема по множеству причин. Она чиста, как ангел, я - грязь земли. Мало этого: я прокаженный, потому что, что бы ни говорили доктора, по твердой уверенности нет, что болезнь прошла. Если не во мне, то в детях она может проявиться. Дальше: она богата, а у меня ничего нет, потому что от наследства я отказался, воровать не буду, а при моем характере, даже при хорошем жалованье, ни о каких остатках и речи быть не может. При таких условиях я - бревно, негодное в стройку, в лучшем случае - годное на лучины, чтобы в известные мгновенья посветить при случае кому-нибудь из вас. И все-таки я очень благодарен Аделаиде Борисовне, потому что ее образ настолько засел во мне, что она отгонит всех других, и я тверже теперь пойду по тому пути, по которому должен идти.
Маня сидела, слушала, и - чем ближе к концу - она пренебрежительнее кивала головой.
- Ты так же знаешь себя, как я китайского императора. Запомни хорошенько: прежде всего ты - эгоист и один из самых ужасных эгоистов, которого природа одела в красивые перья, наделила лаской, внешней как будто беззащитностью. И с этим качеством ты многое выманишь у жизни. У тебя и хорошие есть стороны: ты хорошо и искренне сознался, что ты - грязь, а она ангел. И эта искренность, которая в тебе несомненно есть и хоть post factum, но всегда явится и может сослужить тебе службу...
Маня затруднялась в выражениях.
- Ну, хоть в смысле познания, что такое человек, из каких противоположностей он создан. На этой почве я даже допускаю мысль, что из тебя мог бы выработаться и писатель. Но только не скоро, очень не скоро. Когда перебурлит, когда вся грязь сойдет, когда мишура жизни будет сознана, а честолюбие - у тебя его бездна - все-таки останется. И вот тогда, может быть, твоим идеалом и явится Жан-Жак Руссо. И то, впрочем, если твоя жизнь сложится так, что будет молотом, дробящим эту мишуру, а то так и расплывется в ней без остатка. И тогда ты будешь окончательная дрянь, которую в свое время и отвезут, как падаль, на кладбище те, которые к этому делу приставлены.
При всем своем неверии будешь и крест целовать, словом, можешь, как сложится жизнь, превратиться, полностью превратиться в одну из тех гадин, которые неуклонно, каждая с своей стороны, охраняют существующую каторгу всей нашей жизни. Вся надежда, повторяю, на твою искренность, которая, просыпаясь от поры до времени, будет, помимо, может быть, и твоей воли, разрушать то, что уже будет создано тобой. А может быть, я и ошибаюсь. Во всяком случае, я теперь посылаю Аделаиде Борисовне книги и пишу ей; от тебя кланяться?
- Кланяйся, конечно. Но, умоляю тебя, не затевай ничего из области неисполнимого. Понимаешь?
