Повесть о детстве - Гладков Федор Васильевич (читать книги онлайн полные версии txt) 📗
Только в овраге, под ветлами, идет пар от обледенелого родника, заключенного в сруб.
На реке черная многолюдная толпа. Она подается вперед и назад, распадается и опять сбивается в кучу. Мерцают искры звезд, мерцают и вьюжатся алмазные искры на снегу и в воздухе. Воздух прозрачен, звонок и жгуч. Искры колючи и вонзаются в щеки и глаза. И от этого снежного сияния и лунного морозного воздуха все кажется огромным и волшебным, как в сказке. Я люблю эти лунноснежные ночи зимы, и мне хочется лететь над снегами в хрустальном воздухе. Мне холодно, ноги мерзнут в валенках, и голяшки мои щиплет и обжигает огнем. Я бегаю среди взрослых, среди девчат, с толпою парнишек, мы боремся, катаемся по скрипящему снегу, и от него приятно пахнет лошадиным пометом. Мы, ребятишки, тоже кубарем несемся по снежному склону горы к реке за толпой девчат и парней.
- Наши погнали сторонских! Наша взяла!..
Мы неудержимо бежим вниз, в сияющую лунным снегом котловину, с Семой и моим товарищем Иванкой Кузярем, худеньким озорником. К нам пристает Наумка Архипов, наш родственник, с долгого порядка, рябой и краснолицый.
Он увалень и говорит гнусаво и тягуче, точно норовит заплакать.
И на той и на другой стороне есть свои богатыри, которые держат честь своей "стены". От них зависит успех боя. Эти бойцы становятся впереди своей стены и дерутся только с равным противником. Их дружины теснятся около них. Рядовая толпа буйной ватагой рвется вперед. Люди расталкивают друг друга плечами, задыхаясь от жажды прорваться в первый ряд и ввязаться в бой. С нашей стороны непобедимыми героями считались трое: Серега Каляганов, Филька Сусин и Тихон Кувыркин, солдат, сын кожемяки Кузьмы. Филька - огромного роста молодой парень, "лобовой", тяжелый, ленивый в шагу, добродушный "тюхтяй". Он белотел, с сонными глазами, с застывшей улыбкой на лице.
На той стороне славились как вожаки мой дядя Ларивон, кузнец Потап и Миколай Подгорное, длинноногий и длиннорукий детина. Ходил Подгорное по селу всегда вызывающе смелый, форсистый и веселый. Каждый год он уезжал на сторону - в Саратов, в Астрахань - и возвращался домой, одетый по-городски, в брюках навыпуск, в резиновых калошах, на зависть парням.
Мы летим вниз и истошно визжим "ура". Ко мне подбегает Сема и хватает меня за руку.
- Не бегай туда - сомнут. Как погонят наших, под ноги попадешь - в лепешку растопчут. Стой здесь!
Я уважаю авторитет Семы: Сема говорит сердито, как взрослый, его голос похож на голос отца, и сам он тоже похож лицом на него, хотя и без бороды.
Он кажется мне необыкновенным: прежде всего он умеет под пляс петь азбуку, и я хохочу, когда он читает, подпрыгивая на лавке: "Буки-арц-аз-ра, веди, арц-аз-ра... глагольарц-аз-ра!.."
Ребятишки убегают вперед и смешиваются с взрослыми.
Мы с Семой стоим на взгорье и следим за ходом боя. Мне хочется туда, к моим друзьям, хочется и Семе, но там, внизу, опасно. К нам подходят девчата и степенные мужики в суконных поддевках - Митрий Стоднев, Иванка Архипов, брат Наумки, правая рука Митрия - чтец на "стояниях", Серега Каляганов, в рваном полушубке, Тихон Кувыркин, двое братьев, сыновья Паруши - Терентий и Алексей, оба статные мужики. Они редко дрались, но, когда втягивали их в бой, шли не спеша и деловито, плечо в плечо.
Я бегаю вокруг Семы, стараюсь согреться.
Иванка Архипов говорит смешливо:
- Ты чего здесь егозишь? Ступай домой, а то сосулькой станешь.
Я впервые вижу на ногах Митрия Стоднева белые высокие валенки с красными крапинками и не могу от них оторваться. Эти валенки нежны, мягки, богаты. Таких нет ни у кого. Голенища широки, они дрожат, как шелковые. Их раструбы поднимаются выше колен. Пораженный, я невольно кричу в восхищении:
- Эх, чтоб тя тута-а!.. Вот так валенки! До самого пупка...
Митрий берет меня за ухо и треплет, посмеиваясь:
- А ты чей будешь, ваше степенство?
Мне радостно, вольготно: я никого не боюсь, мне хочется смеяться и показать себя смелым, и я бойко отвечаю:
- Чай, дедушки Фомы внучек...
- А-а, Федяшка. Ты, чай, и кафизмы еще не прочитал?
- Я четыре прочитал, а первый псалом наизусть знаю Я и стихи пою.
- О? Ну-ка, пропой стихи-то. Врешь, поди.
- Это я-то вру? Врать грех.
И, подражая матери и бабушке, я пою тонким голоском:
Потоп страшен умножался...
Весь народ горе собрался.
Гнев идет!
Гнев идет!
Митрий с улыбкой слушает меня, одобрительно хмыкает:
- Гоже, тоже... Ты ведь говорил, что и гласы знаешь.
Ну-ка спой: "Приидите, возрадуемся господеви" на глас седьмый радостный...
У Митрия Степаныча нет бороды и усов нет, а только торчат кое-где кудрявые волоски. Он красивый мужик, держится гордо. Нос у него немного приплюснутый, но лицо румяное, ядреное, глаза круглые, пристальные, умные. Говорит он певуче, и голос у него глубокий, приятный.
Вдруг он порывается вперед и с почтительной строгостью говорит:
- Митрий Митрич Измайлов с кем-то прискакал на санках... Должно, гостя привез со своего двора...
Все спускаются с горы на несколько шагов, зорко вглядываясь в сторону боя. Поодаль, из-за крутого обрыва, легко и быстро летит красивая, тонкотелая лошадь, запряженная в нарядные санки. Лошадь кажется синей на лунном снегу. Из ноздрей клубится пар. Так же быстро и легко останавливается на реке, за дорогой. Из саней вылезают две фигуры в шубах "полтора кафтана".
Митрий Степаныч хотя и держится с достоинством богатого, уважаемого мужика, но безбородое лицо его покрывается мелкими морщинками: он почтительно и угодливо улыбается этим крылатым шинелям и вытягивает шею. Он забыл о бое, обо всех нас и шагает вниз, к санкам, к барам, которые приехали полюбоваться на кулачный бой. За ним плетутся Иванка и другие мужики.
- Наших погнали! - испуганно кричит Сема. - Бегут!
Страшное дело!
Все встревоженно останавливаются. Даже Митрий Степаныч застывает на месте и негодует:
- Дураки стоеросовые! Силачи! Ума не хватило, чтоб догадаться: ведь сторонские обманом хотели взять. Они и побежали-то, чтобы оглушить их. Серега! Филя! Как же это без вас-то?
Серега и без того бормочет что-го про себя, передергивается и поднимает рукава полушубка то на одной, то на другой руке. Красная борода его вздрагивает, и глаза жадно впиваются в густую толпу на реке. Он задирает шапку на затылок, бьет рукавицами и взывает с лихой удалью:
- Эх, была не была! Ударим, Тиша! Покажем нашу удаль молодецкую. Это там Ларя с Миколаем чекушат...
несдобровать нашим. Филя! Грянем из засады.
И он бежит вниз, взмахивая руками. Тихон широко шагает за ним с решительностью опытного бойца. Терентий и Алексей остаются с нами.
Девки улепетывают в гору и рассыпаются в разные стороны. По деревне тревожно лают собаки. Там, далеко на горе, разлйвисто, со звоном играет гороховская гармония.
Митрий Степаныч не оглядывается и степенно шагает вниз, к барским санкам.
По нашей стороне прокатился гул. Густое ядро врезалось в середину "стенки" сторонских. Толпа заволновалась, закружилась на реке, беглецы остановились и храбро повернули назад. Кто-то кричал "ура". Перепуганные девки, карабкаясь на гору, падали и визжали.
Митрий Степаныч оглянулся, не останавливаясь, и сказал одобрительно в нос:
- Ну, теперьча наша взяла... Глядите-ка, погнали... Эх, какой боец лихой Серега-то!.. Филька только сплеча режет, от сердца, а Серега - и от ума... Тихон - с расчетцем, с хитрецой. Солдатской выучки.
И он загнусил, гордый и величавый, почтеннейший из людей деревни, учитель наш и настоятель:
"Вечернюю песнь и словесную службу тебе, Христе, приносим..."
И шел не так, как все мужики - вразвалку, а с сознанием всесильного человека: уверенно подавшись вперед, твердо, легко и широко скупая своими необыкновенными валенками по снегу. Он не замечал нас, но почтительное окружение ему было приятно: вот идут около и позади него люди и уважительно прислушиваются к каждому его слову, следят за каждым его движением и готовы услужить ему. И он принимал это как должное. Вот так же и в бакалейной лавке своей, в новом пятистенном доме, красовался он, упиваясь своим могуществом, как самый умный, самый бывалый мужик чистоплотный, нарядный, благонравный, патриархально-строгий. Жена его, Татьяна, крупнотелая, медлительно-ленивая в движениях, пышная в цветных нарядах, брезгливая к людям, тоже величавая, покрикивала на баб и на мужиков и поучала их, как надо жить "по-божьи". На нас, ребятишек, которые лепились в дверях и очарованно смотрели на всякие редкости на полках, она вперемежку с мужем покрикивала:
