Я — легионер. Рассказы - Немировский Александр Иосифович (читать книги онлайн бесплатно без сокращение бесплатно TXT) 📗

Сто, а может быть, и двести лет назад из бескрайних степей, что над страною серов, гунны двинулись на запад. Они были верхом и в войлочных шалашах, поставленных на колёса. После долгих странствований и сражений с враждебными племенами гунны оказались у Меотиды. [106] Несколько лет Меотидские болота, считавшиеся непроходимыми, сдерживали кочевников. Но однажды гуннские охотники преследовали оленя. Он привёл их на берег пролива, соединяющего Меотиду с Понтом Эвксинским. [107] Олень бросился в пролив и поплыл. Увлечённые погоней охотники, спешившись и держась за хвосты лошадей, последовали за животным. На противоположном берегу залива они увидели богатые города и невытоптанные степи. Они поспешили вернуться, чтобы сообщить соплеменникам о своём открытии. По указанному охотниками пути гунны проникли в страну, омываемую морем. Имя её Таврика.

Гунны разгромили осевших в Таврике остготов, а затем двинулись дальше на запад, к границам Римской империи. Гуннами правил царь Руа, передавший перед смертью власть племянникам Аттиле и Бледе.

О дальнейшем возвышении Аттилы и об убийстве им Бледы я уже знал, потому попросил своего собеседника объяснить мне некоторые странные обычаи гуннов. Так, оказалось, что порезы, которыми покрыто лицо Эдекона, делались ещё в детстве. Цель их не наводить страх на врагов, как я прежде считал, а отгонять злых духов.

На десятый день пути мы подошли к Данубию. Данубий — огромнейшая река. Некоторые называют её Петром. Она принимает несколько десятков притоков и по величине превосходит все другие, кроме Нила. [108]

Самым тягостным во всём путешествии было видеть, как мучается Ильдико. Из коляски часто доносились рыдания. Это немало удивляло Эдекона.

— Почему она плачет? — спрашивал он. — Может, быть, ей не по душе брак с моим повелителем?

Это предположение показалось гунну настолько невероятным, что он рассмеялся.

— Ты знаешь, — сказал он после некоторой паузы, — Гонория, сестра императора Валентиниана, послала моему владыке кольцо, предлагая ему жениться.

— Да, это мне известно, — подтвердил я. — Но Ильдико ещё так молода, что не понимает оказанной ей чести.

Конечно, я не стал объяснять гунну, что Гонория отправила Аттиле кольцо из темницы, желая любым путём вернуть себе свободу, и что сестра императора не отличалась красотой. Что же касается Ильдико, то её красота не имела себе равных. Недаром слава о ней проникла через горы и степи и достигла самого Аттилы.

Нередко Ильдико подзывала меня к себе и засыпала вопросами: «Скажи, Аполлоний, Аттила злой? Зачем я ему нужна? Он меня отпустит?»

Что утешительного я мог сообщить этому ребёнку, наивному и чистому? Объяснить, что Аттила — чудовище, каких не видывал свет? Что он пролил моря человеческой крови? Что трава не растёт, где ступило копыто его коня?

— Выслушай меня, Ильдико, — сказал я девушке. — У римлян за пять веков, кажется, был лишь один добрый император. К его имени «Тит» прибавляли «услада рода человеческого». Но Тит царствовал лишь два года, отмеченные яростью Везувия и другими страшными бедствиями. Казалось, сама природа, враждебная смертным, не вынесла зрелища их счастья и решила своим вмешательством возместить отсутствие зла в империи. К тому же доброта никогда не украшала владыку. Аттила добр к тем, кто признаёт его власть, и беспощадно жесток к недругам.

Не знаю, успокаивали ли Ильдико мои рассуждения или просто ей было приятно присутствие человека, к ней расположенного, но последние дни пути она не отпускала меня от себя. Пришлось сесть к ней в коляску. Я не только рассказывал девушке о странах и городах, в которых мне пришлось побывать, но и слушал её. Детство она провела в Герцинских лесах, одно имя которых вызывает у римлянина или эллина ужас. Для Ильдико эти леса были вовсе не страшными. С какой теплотой она говорила о деревьях-великанах, о травах и птицах! И даже лесные звери в её рассказах выглядели так, словно это были не страшные хищники с когтями и клыками, а мудрые персонажи басен Эзопа.

На двенадцатый день пути мы выехали на мощёную дорогу. Между плитами росла трава, из чего я заключил, что по ней мало ездили. Дорога была построена при императоре Александре Севере, как говорил сохранившийся милевой столб. Но на других участках этой дороги я видел милевые столбы с именами Максимина Фракийца, Филиппа Араба, Требония Галла. [109] Кажется, каждый император хотел приписать дорогу себе.

Область, по которой мы ехали, в давние времена была заселена римлянами и составляла провинцию Паинонию. С нашествием гуннов население бежало в Италию и Галлию. О прежней жизни свидетельствовали лишь развалины.

Редкие дома были ещё заселены, и около них в кронах деревьев гнездились аисты. Однажды мои спутники бургунды готовились развести костёр. Эдекон запретил им это делать, чтобы не беспокоить птиц. Оказывается, Аттила объявил аистов священными птицами. Произошло это так. Под стенами Аквилеи вождь гуннов увидел аистов, которые, вопреки своим обычаям, уносили птенцов. Это было воспринято как предсказание падения города. Аттила распорядился начать его осаду. Аквилея была взята, разграблена, разрушена. Не знаю, заслуживает ли эта история доверия, но я решил передать её, как слышал.

Прошло ещё десять дней, и мы приблизились к селению, в котором стоял Аттила. Селение это подобно было обширнейшему городу. Деревянные стены его сделаны из досок, соединённых так крепко, что едва удавалось заметить стык между ними. Стражи, к моему удивлению, пропустили нас, не потребовав подарков. По-видимому, мы обязаны были этим покровительству Эдекона. Сразу за стеной тянулись триклинии и портики, построенные вдоль улиц, сходящихся к центру. В центре города, как мне объяснил Эдекон, находился дворец Аттилы.

Посланные Аттилою царедворцы приняли наши дары и выделили место для отдыха. Но прежде нам предложили пройти в термы. Сколько я ни ссылался на свою усталость, посланцы Аттилы были настойчивы. Наверное, никто не должен был показываться перед владыкою, не смыв вместе с потом и дорожной пылью злые умыслы.

Термы, куда меня повели, были поразительной красоты и могли бы прославить любой из городов Галлии. Через портик я прошёл в просторный вестибюль. Два окна, прорубленные под сводом, давали возможность видеть, с каким вкусом устроен потолок. На стенах, покрытых белым полированным цементом, изображены фигуры конных гуннов, повозки и остроконечные шатры. Видимо, художник хотел напомнить гуннам об их жизни, какой она была до вторжения в Европу.

Не успел я снять одежду, как ко мне подошёл пожилой человек с повязкой на бёдрах и на чистом латинском языке спросил, не нуждаюсь ли я в его услугах.

— Благодарю тебя, почтеннейший. Но я привык мыться сам, — отвечал я.

— Видимо, ты приехал издалека! — воскликнул незнакомец.

Присев на корточки, он продолжал:

— Десять лет я провёл в этих термах, но никто не назвал меня почтеннейшим. Для гуннов и их гостей я просто раб. И никто уже не знает моего настоящего имени. Никто не помнит, что эти термы сооружены мною.

— Ты архитектор? — спросил я, не пытаясь скрыть удивления.

— Да, — ответил незнакомец. — Когда-то моё имя было хорошо известно, и здания, которые я построил, до сих пор украшают мою родину. В один из набегов гунны схватили и увезли меня с собою. Мне было приказано построить терны. Я вложил в работу всё своё умение, ибо награда, на которую я рассчитывал, превосходила всё, что когда-либо мне платили. Мне казалось, что Аттила, увидев моё старание, возвратит мне свободу, и я вернусь на желанную родину, обниму жену свою и детей. Вот уже девять лет они ничего не знают обо мне… Наивно было рассчитывать на благодарность Аттилы. Меня оставили прислужником при термах. Теперь я должен тереть спины, обрезать ногти и выполнять другие прихоти посетителей терм.