Товарищи - Пистоленко Владимир Иванович (список книг .TXT) 📗
— Иван Захарович, разрешите мне, — вмешался в разговор Батурин.
До сих пор секретарь комитета комсомола молча стоял у окна, прислонившись к стене, и внимательно слушал, поглядывая то на одного, то на другого из собеседников. Был он высок, с широкими, богатырскими плечами. На его крупном, грубоватом лице черная повязка закрывала правый глаз. Стройность и четкость движений выдавали в нем военного. Выглядел Батурин гораздо старше своего возраста: глядя на его седые виски, трудно было поверить, что ему недавно исполнилось всего лишь двадцать три. В училище все знали, что Григорий Иванович был на передовой, командовал стрелковым взводом, потом попал в госпиталь и, выйдя оттуда, пошел работать в ремесленное номер три.
— Я вот что думаю, товарищи. Уж если ключ появился даже у Бакланова, то как хотите, а ключи есть и у всех жильцов комнаты. Заводила в этом деле, конечно, не Бакланов.
— И мне так кажется, — подтвердил Колесов.
— Я уверен в этом. А Бакланов сейчас рассказал то, о чем договорились все четверо.
— Или что приказал говорить Мазай, — подсказал Гущин.
— Правильно, — согласился Батурин. — А вообще, мне кажется, эта восьмая группа должна стать предметом особого разговора.
— Это почему же? — удивился Селезнев. — Почему у вас такое настроение вдруг появилось, товарищ секретарь?
— Мнение о группе у меня сложилось не вдруг, а постепенно. Говорю откровенно — не нравится она мне.
— Аргумент убедительный, — с иронией сказал Се-лезнев. — А мне наоборот — нравится. И все. Да-да, нравится!
— Это всем давно известно. Вы всегда се хвалите, Дмитрии Гордеевич. А хвалить-то и не за что. Средненькая группа. А среднее, как вам известно, не образец. И не потолок.
— Верно, Григорий Иванович, — поддержал Колесов. — В группе недостатков — хоть отбавляй.
— Я всегда об этом говорю, да вот не все хотят слушать. А Дмитрий Гордеевич даже спокойно говорить иа эту тему не может. Мне, например, дисциплина в группе не нравится.
— Дисциплина? Ну что ж… Правильно, бывают в группе мелкие нарушения, — согласился Селезнев. — Так тут опять же не вся группа виновата, а всего несколько человек — вот эти самые ребята, четверка, что живет здесь. Ну еще, может, три-четыре человека найдется. Зато в цеху они — орлы. Поищите таких — не скоро найдете!
— Согласен с вами, Дмитрии Гордеевич, — сказал Батурин. — Полностью согласен. Но если бы не они, эти самые ваши «орлы», совсем другой была бы и группа. Плохо они влияют на товарищей! И не только в своей группе. Берите гораздо шире.
— Как хотите, а всю группу винить нельзя. Нельзя! И никто мне не докажет.
Колесов меж тем не спеша обошел комнату, заглянул в тумбочки, под подушки, окинул взглядом все койки.
— Вы защищаете восьмую группу, Дмитрий Гордеевич, а посмотрите, что творится в этой комнате. Полный беспорядок! Кровати заправлены наспех, в тумбочках — вы только взгляните! — как иа свалочной куче у Плюшкина. На столе крошки… вон в углу какие-то бумажки валяются. Чаще всего так выглядят комнаты новичков, только что пришедших в училище.
— Правильно, Иван Захарович, очень правильно, — снова поддержал директора Гущин. — Но среди новичков бывают и такие, что этим тянуться — не дотянуться.
— А вы горой встаете, Дмитрий Гордеевич… Защищаете.
— Вы напрасно на меня так, Иван Захарович. Я не защищаю. Я говорю о том, что есть. Вот вам кажется — мои ребята на новичков похожи: и неаккуратные и неорганизованные. А я не согласен! Да разве они такими были, когда пришли в училище? Узнать же нельзя, как они изменились. Конечно, никто не отрицает: мы не все еще сделали, у ребят есть недостатки, и сколько хотите.
Но ведь не все же сразу делается. Будем больше работать — меньше недостатков останется.
— Правильно, товарищ Селезнев, — согласился с ним Батурин. — Как говорится: время и труд все перетрут.—
Он хитровато улыбнулся и, чуть прищурив глаз, добавил — А защищаете своих орлов вы прекрасно. Мне это даже нравится. Вот только беда, что немного через край.
— Григорий Иванович!.. — взмолился Селезнев.
Но Колесов не дал ему договорить:
— Давайте, товарищи, на эту тему побеседуем попозже. А сейчас возвратимся к цели нашего прихода. Здесь четыре койки: мне думается, еще одну можно поставить. Свободно. Семен Карпович, какова кубатура комнаты? Пятого можно вселить? — спросил он Гущина.
— Да тут, Иван Захарович, не в кубатуре дело… Кубатура подходящая для пятерых. И площадь пола тоже соответствует. А вселять сюда еще кого-нибудь я бы не советовал. Нельзя! Никак!
— Странно получается: кубатура соответствует, площадь пола тоже, а вселять нельзя. Ну-ка, точнее выскажите свои соображения: почему нельзя?
— Иван Захарович, да разве я возражаю? Вселяйте, если хотите, но… понимаете… пустая затея, ничего из нее не получится.
— Как — не получится? Почему не получится? — возмутился Колесов.
— Вы, Иван Захарович, — заговорил Батурин, — человек, можно сказать, новый еще в нашем училище и пока не знаете, как говорится, всей подноготной в жизни каждой группы. Так вот. В эту комнату шесть раз помещали пятого. Но каждого нового выживали. Ни один больше трех дней не вытерпел. Уходят. В другие комнаты переводятся. Проделки Мазая и вообще всей четверки. Они живут в этой комнате с тех пор, как впервые пришли в училище, и никого больше не принимают. Друзья-товарищи…
— Вот-вот! — обрадовался поддержке Гущин, —
Я об этом как раз и говорю: решить насчет вселения недолго— раз-два, и в дамках. А коснись на деле — ничего не получится. Так слова словами и останутся. Я заранее знаю.
Колесов пожал плечами:
— Мне такие разговоры кажутся странными и несолидными— «не получится»! Да как это так — «не получится»?! Получится так, как дело того требует, а не как кому-то хочется. Ведь разместить сергеевских ребят мы обязаны? Или вы по-другому думаете, Семен Карпович?
— Почему — по-другому? Думаю так, как и все думают. — Гущин неопределенно махнул рукой и вздохнул. — Ну что ж… давайте будем вселять.
— Только, мне думается, — сказал Селезнев, — паренька, которого наметим вселить сюда, нужно будет предупредить, что здесь его могут не совсем ласково принять. Кроме того, я еше и с Мазаем поговорю сегодня же. Нужно заранее подготовить группу — тогда все обойдется благополучно.
Колесов кивнул головой:
— Правильно. Поговорите.
— Иван Захарович, а вы не помните: комсомольцы среди сергеевских ребят есть? — спросил Батурин.
— Есть. А что?
— Вот и пошлем сюда комсомольца. Что вы на это скажете? Покрепче подберем парня и пошлем.
— Предложение верное, Иван Захарович, — согласился Селезнев. — Очень дельное. Вы, Григорий Иванович, хорошо придумали.
— Попытка — не пытка, — унылым голосом процедил Гущин.
Батурин рассмеялся.
— Если судить по скорбному тону, вы думаете примерно так: «Пустое затевает этот Батурин». Верно?
— И ничего не верно, — обиделся Гущин. — Я, например, тоже согласен. Следует в эту комнату и вообще в подгруппу Мазая ввести комсомольцев. А что дальше получится — увидим.
— В общем — договорились.
Колесов отметил в записной книжке и предложил:
— Пойдемте, товарищи, в другие комнаты.
КАРТИНЫ ПРОШЛОГО
«Клуб», по существу, был только зрительным залом человек на пятьсот, небольшую часть которого занимала сцена.
