Борьба незримая (Книга 2) - Чудинова Елена В. (серия книг txt) 📗
- Гражданка Белоземельцева, Ксения Аполлинариевна... бывшая дворянка...
С большого фотографического портрета, появившегося здесь явно позже, чем все остальное, на Ольку весело и прямо смотрел очень молодой офицер. Даже скорее офицерик, это слово подходило больше: из тех полуофицеров-полугимназистов, которых десятками тысяч создавала в начале восемнадцатого белая идея. В этом, одном из десятков тысяч, мальчике-офицере, было, казалось, столько жизни, что он даже с портрета действительно смотрел, словно вырываясь из простой рамки. Даже на портрете было видно, что необычайно идущая к нему форма - с иголочки, и к этому очень шла безупречная короткая стрижка темных волос. Безупречный вид был придан и маленьким усикам над губой, приоткрывшей в улыбке ослепительные зубы. Казалось, офицерик и смеялся одновременно над своей свежеиспеченностью, и рисовался ею.
- Работаете в Иностранной литературе?
- Да.
- А кто на этом портрете, гражданка Белоземельцева? - с ненавистью спросила Дина, появившаяся за спиной Олега.
Женщина не ответила.
Ананьев, повернувшийся на Динин вопрос, усмехнулся, встретившись взглядом со смеющимися глазами офицера на портрете.
- Ого! Как тебе это, Абардышев?
Олег повернулся к Белоземельцевой.
- Будьте любезны ответить, кто это.
- Это мой внук Вадим, выпускник Царскосельской гимназии.
- И на нем, надо полагать, здесь как раз форма царскосельской гимназии? - с закипающим тихим бешенством спросил Олька.
- Я полагаю, что Вы сами понимаете, какая на нем форма.
- Где он?
- Вероятно, на фронте.
- Что Вам сейчас о нем известно?
- Я уже давно ничего не знаю о моем внуке.
- Так. Приступайте к обыску! - кивнул Олька.
39
"Я не могу больше. Я не могу больше ждать".
Собственно, почему ждать? Почему все тело, все мышцы натянуты, как канат... Надо расслабиться... Хоть немного. Что со мной творится, в конце концов?
Сережа начал растирать затекшую от неудобного положения ногу.
На антресолях было пыльно: через мутное, непрозрачное от грязи окно лился тусклый свет белой ночи. Лестничная площадка перед дверью, на которую выходило внутреннее незастекленное оконце, не была через него видна, но Сережа и без этого знал, что на днях доставленный из румынского посольства пулемет установлен как раз так, чтобы все пространство перед дверью попадало в поле обстрела.
"Уходить только в случае провала квартиры, но и в этом случае не уходить без боя", - снова прозвучал в ушах приказ Некрасова.
Преимущества старого дома, видимо - одного из первых квартирных домов, были налицо. К кухне примыкало нечто вроде узкой шахты - вероятнее всего, это был какой-то хозяйственный подъемник. В крайнем случае по его тросам спустятся после перестрелки Юрий с Тутти, Борис и Владимир. Некрасов и Казаров держат подъезд дома на прицеле второго пулемета. Им легче, они сейчас знают, насколько близко враги, - еще не подъехали к дому или вошли уже в подъезд. Стенич занимает позицию у черного хода.
Но Сережа уйдет не через подъемник, выходящий в подвал, смежный с подвалом соседнего дома. Он уйдет последним, когда пулемет у окна замолчит и перестрелка у черного хода прекратится, когда кончатся патроны и дверь под ним упадет, - он уйдет через антресоль на чердак и оттуда спустится в пустую и разоренную квартиру в соседнем подъезде. Там можно переждать.
Неожиданно стало легче: нечеловеческая стянутость мышц ушла наверное, потому, что внимание переключилось с нее на занывшую ногу.
40
"Белоземельцев... Где-то я слышал уже эту фамилию... С чем-то она явно связана... Может быть, с данными последних допросов?" - думал Олька, перебирая письма в вытащенном из шкафика узком длинном ящичке, специально предназначенном для хранения писем. Обыск в этой квартире Олька решил провести более тщательно, несмотря на спешность проводимой операции: в более чем подозрительной квартире белого офицера могли оказаться бумаги, которые, если не обнаружить их сейчас, дожидаться следующего визита не станут. Олька решил на свой страх и риск задержаться: впрочем, половину рабочих - десять человек - он отправил вместе с Ивченко и Ананьевым проверить две квартиры на втором этаже - дом был трехэтажным.
- Что это?
- Письма моего покойного мужа из Харбина... - Белоземельцева уже не стояла, а сидела в узком темном кресле с высокой спинкой.
- Это?
- Пекинские письма моего сына. Далее - его же из Порт-Артура, где он был тогда военным корреспондентом.
- Кто Ваш сын?
- Географ, как и покойный муж.
- Где он находится сейчас?
- Мой сын, как и мои остальные близкие родственники, кроме моего внука Вадима, находятся сейчас в Париже, где, в силу некоторых семейных обстоятельств, их застала революция.
- Если, как Вы утверждаете, все Ваши родственники, кроме внука, о котором Вы якобы не имеете известий, действительно находятся в Париже, то почему Вы не обратились во французское посольство относительно перемены подданства?
- Вряд ли я смогу Вам это объяснить, молодой человек.
- Это?
- Письма моей внучки из Екатерининского института.
Последняя в ящике стопка писем была обернута в шелковистую сиреневую бумагу (предыдущие пачки были просто перевязаны ленточками). Взглянув на сделанную карандашом поперек пачки надпись - быстрым неженским почерком, Олька почувствовал, что бледнеет.
"Письма С. Ржевского".
- Это?
- Бумаги, оставленные мне на хранение моим внуком, - Олька заметил, что на этот раз Белоземельцева явно справляется с волнением, но по-своему истолковал его причину. Впрочем, волнение, овладело и им самим.
"Так ведь Белоземельцев, Вадик Белоземельцев и был тем самым Сережкиным приятелем, к которому я его отчаянно ревновал в гимназии!"
Поспешно полуразвернув-полуразорвав бумагу, Олька едва удержал посыпавшиеся было на пол свернутые листы бумаги без конвертов. Этих свернутых листов разного цвета и формата было очень много. Один из них, упавший на пол, Олька поднял и развернул...
Листок был покрыт во всю длину чем-то, с первого взгляда напоминающим полоски странных узоров. Что-то наподобие соединенных букв глаголицы. Таким же узором были мелко исписаны и остальные листки.
