Рассказы о Данилке - Соболев Анатолий Пантелеевич (лучшие книги читать онлайн бесплатно без регистрации txt) 📗
- Ты чего? - испугался Данилка.
- Это же Ван-Гог, - тихо отозвался Сашка. - Это его последняя картина. Он написал ее и застрелился.
- Зачем? - почему-то шепотом спросил Данилка.
- Ефим Иванович говорит, что душа не выдержала. У каждого гения в груди напряжение создается, сила внутренняя такая.
Сашка задумчиво смотрел на открытки Ван-Гога.
- Научиться бы так писать! - тихо сказал он. - Знаешь, у меня все время на душе свербит - хочется так написать картину, чтобы все ахнули. Ну, не ахнули, а как бы это сказать, - он взглянул на Данилку серьезно, по-взрослому, - чтобы она была написана, как у Ван-Гога. Мне все время кажется, что я чего-то недоделал. Пишу, а сам думаю - плохо. Даже не так. Когда пишу, то нравится, а когда напишу - смотреть не могу.
Горел в груди Сашки тот огонь таланта, который не дает художнику успокоения, заставляет его переделывать картины бессчетный раз, быть вечно недовольным своими произведениями; тот огонь, который заставлял больных и голодных, гонимых и преследуемых непризнанных творцов идти своей дорогой, тяжкой и светлой. Был этот огонь в груди Сашки. Он заставлял его помногу раз переделывать свои рисунки. Однажды Данилка спросил, зачем столько раз перерисовывать уже нарисованное, когда и так все хорошо. Сашка ответил:
- Надо, чтобы еще лучше было. Чтобы рисунок был прост и ясен.
- И так уже все просто и ясно.
На это Сашка сказал:
- Федотов, который "Сватовство майора" написал, говорил: "Переделаешь раз со сто - будет просто". Понял?
Своими рассуждениями о живописи Сашка поражал Данилку. В остальном он был мальчишка, как и все другие. Любил кататься на лыжах, ходить в кино, удирать с уроков, вздыхал по Аньке Скоробогатовой - вертлявой белокурой сокласснице. Писал ей записки, тайком клал их в карман ее пальто в раздевалке. Любил петь под гитару песенку: "И понравился ей укротитель зверей, чернобровый красавец Андрюшка..." Младший брат его, пятиклассник, всегда при этом расплывался в улыбке. Его звали Андреем.
- Ты знаешь, - сказал однажды Сашка, широко и удивленно раскрыв глаза. - Я все время удивляюсь: как это так! Берешь краски, выдавливаешь, делаешь мазок - раз-раз! - и получается картина. Это ж - чудо! А? Вот дерево, я на него смотрю, а потом - раз! - и на холст или бумагу. И делаю его таким, каким вижу. А другой видит его по-другому. А если бы все одинаково видели - скучно было бы. Я вот рисую, а у меня сердце замирает. Даже страшно становится, что я могу кистью сделать.
Однажды Сашка принес на урок рисования - а рисование в классе вел все тот же Ефим Иванович - портрет своего пятилетнего племянника. Выполнен рисунок был акварелью в розовых тонах. Лицо карапуза будто бы выплывало из акварельного тумана. Но самым поразительным на портрете были глаза. Они были устремлены и вовне, и в то же время внутрь, в себя, будто бы этот пухлогубый мальчишка размышлял, напряженно думал о чем-то, смотрел на мир не только с детским любопытством, а хотел понять и осмыслить этот окружающий его мир.
Все притихли перед портретом и вроде бы сами задумались над тем же, о чем думал и мальчишка, неясно выплывающий из разноцветной гаммы акварели.
Ефим Иванович вывесил рисунок на доску и долго и задумчиво смотрел на него.
А потом, уже во время урока, Данилка видел, как Ефим Иванович внимательно и растерянно глядел на склоненную голову Сашки, рисовавшего в это время кувшин, стоящий на столе.
- Теперь буду только на пленэре работать, - сказал Сашка, когда они шли домой из школы.
- На каком планере? - удивился Данилка и даже остановился.
- Не на планере, - засмеялся Сашка, - а на пленэре. Это французское слово такое. На воздухе, значит, с натуры писать. В прошлом веке французские художники такое правило себе сделали. И у нас Саврасов тоже своих учеников на пленэр водил, у него Левитан учился.
И как отрезал. Не стал даже Ван-Гога копировать.
На Сашкиных акварелях появились городские улицы после дождя; вечерние трамваи, когда в лужах переливают огни; заводские трубы, будто врезанные в зеленое небо; горбатый железный мост через речку, рассекающую город на две части; городской сад на утренней зорьке. И все это было выполнено нервным мерцающим мазком или штрихом. При взгляде на эти акварели возникало в груди чувство радости и тревоги одновременно. Акварели Сашки были горячи, взбудоражены, полны света, и Данилке самому хотелось рисовать, рисовать и рисовать.
А Сашка искал все новые и новые уголки города и, забравшись куда-нибудь на крышу или пристроившись у ограды, тут же схватывал на лету пеструю толпу на улице, одинокую лошадь у горкома или драку в детском саду.
Раз как-то он пришел поздно вечером к Данилке и позвал его "смотреть ночь".
Они выехали за город к реке и расположились неподалеку от рыбаков. На другой стороне, на высоком обрывистом берегу, смутно белела старая крепость, поставленная казаками, покорителями этого края еще при Борисе Годунове. Через реку был перекинут железнодорожный мост, по которому проходили поезда. Ребята сидели возле самой воды, чувствуя прохладу, ощущая невидимый в темноте бег реки. В городе гасли огни, но завод под горой продолжал грохотать, и сюда доносилось его мощное дыхание. Темное небо время от времени озаряло пламя в полнеба - это выливали на отвале шлак доменных печей.
Ребята сидели молча, и Данилка вспомнил деревню, своих дружков Ромку и Андрейку, вспомнил, как гонял с ними в ночное лошадей и как дед Савостий рассказывал им про колчаковщину, как наказывал любить свою землю, видеть и понимать ее красоту. Сладко и грустно защемило сердце. Что-то делают сейчас его дружки - может, опять сидят в ночном у костра, только теперь уже без деда Савостия. Еще зимой отец получил из деревни письмо от своего товарища, который и сообщил, что дед утонул, спасая колхозную телушку, и похоронен как заслуженный труженик, как человек, которого любила вся деревня.
Не было у деда Савостия детей, судьба обделила, вот и припадал он сердцем ко всем ребятишкам, хороводился с ними, а пуще всего выделял троицу - Ромку, Андрейку и Данилку.
Вспомнил его Данилка, и повлажнели глаза - так захотелось в родное село, в знакомые поля, к своим дружкам, в ночное, и чтоб дед Савостий был жив, и чтоб старый мерин Серко был с ними, и чтоб кони паслись и горел костер, а дед Савостий рассказывал бы про гражданскую войну.
