Памятное лето Сережки Зотова - Пистоленко Владимир Иванович (читаем книги .TXT) 📗
- Нет, - не задумываясь, ответил Сергей. - Я вот только что...
Силыч ушел.
Интересно, зачем он спросил? Должно быть, неспроста. И посмотрел как-то... подозрительно. Куда же он потопал? Домой? Или с доносом к Манефе Семеновне?
Нужно бы в баню сходить. Нет, на этот раз можно и без бани обойтись...
Сергей вернулся в избу, убрал со стола, запер дверь, ключ положил на прежнее место и, выманив из-под крыльца Шарика, ушел с ним на бригадный двор, а оттуда снова уехал в поле.
Сергея и его Шарика в бригаде встретили шумно и радостно.
Дождливая погода затянулась. Днем обычно было пасмурно, по нескольку раз принимался лить дождь.
Косари укрывались от дождя в будках, здесь же приходилось завтракать, обедать... Было тесно, но никто не обижался - в тесноте, да не в обиде... Первые дни настроение у всех держалось хорошее, веселое. Ребята устраивали громкую читку, много пели. Но с течением времени в разговорах все чаще и чаще стало слышаться беспокойство за успешное окончание сенокоса. Тревожиться действительно было от чего: приближалось время уборки хлебов и все хорошо понимали, что если затянется непогода, с сенокосом до уборочной не управиться. А продолжать косить сено и убирать хлеб одновременно колхозу не под силу, нет рабочих рук. Значит, как только поспеют хлеба, придется приостановить сенокос. А это уже грозило бескормицей.
Обо всем этом подолгу толковали в будках. Обычно разговор вели взрослые, а ребята молча сидели, прислушивались. Но когда завязывалась беседа и среди них, то главная тема была та же, что и у взрослых.
На стан неоднократно приезжала Семибратова. Она по-прежнему держалась уверенно, не скрывала, а, наоборот, подчеркивала, что создалось исключительно напряженное положение и что выход один - как только снова наступят погожие дни, нужно работать и работать не покладая рук, как никогда не работали.
ЕЩЕ КЛЯТВА
В один из своих приездов Семибратова сказала Павлу Ивановичу, что в правлении колхоза приходила Манефа Семеновна и просила передать Сергею, чтобы, не откладывая, ехал домой.
- Ну как, отпустите напарника?
- Он же недавно ездил, - удивился Павел Иванович. - Но если зовут пускай едет. Все равно погода стоит нерабочая. А зачем он понадобился, бабка не говорила?
- Нет.
- Откровенно говоря, эта поездка мне не очень нравится.
Сказали Сергею. Он не только не обрадовался, но даже смутился. Когда узнал, что Семибратова берет его с собой и должна скоро уезжать, засуетился и стал торопливо укладывать вещи.
Павел Иванович удивился:
- Ты разве не собираешься вернуться?
- Я, Павел Иванович... я вернулся бы...
- Может, надоело здесь?
- Ну что вы! - с обидой в голосе воскликнул Сергей.
- Значит, все решено. И нечего тебе взад-вперед с вещами возиться. Вещи пускай полежат здесь.
В разговор вмешались ребята, стали уговаривать Сергея обязательно вернуться, доказывали, что дома у него ничего не случилось, да и не могло случиться. Другое дело, когда там никого не осталось, как, например, у Кости Жадова: и он, и мать - оба в поле. А у Сергея бабка.
Сергей вещей не забрал. Договорились, что в любом случае он обязательно приедет в бригаду и увезет все, когда будет уезжать совсем.
- Шарика на меня оставь, - предложила Таня.
- Не останется.
Но пес, словно понимая уговоры Тани и Сергея, остался.
...Манефа Семеновна встретила Сергея приветливо; глаза ее светились радостью, и Сергей понимал, что старуха действительно рада ему; несколько раз перекрестив, она принялась обнимать его и крепко поцеловала в лоб, что случалось, особенно за последнее время, очень редко. Казалось, что о минувшем приезде Сергея она ничего не знает.
- Худющий-то какой стал, господи-батюшка, - запричитала Манефа Семеновна, - одна кожа да кости остались.
Сергей знал, что это неправда, что, наоборот, за время дождей от длительного безделья он даже поправился, но, учитывая своеобразный характер Манефы Семеновны, возражать не стал. Он огляделся по сторонам ничего в избе не изменилось: так же висела в переднем углу потемневшая от времени икона, перед ней горящая лампада с чуть заметным крохотным язычком пламени; стол, покрытый выцветшей клеенкой, за столом деревянные лавки, на конике полотенце...
- Умывайся, Сереженька, а я ужин соберу. Поди, наголодался там на казенных харчах.
- А мы не голодали. Еды там вволю.
- Чем же вас ублажали, чем потчевали? - со скрытой усмешкой спросила Манефа Семеновна.
Сергей рассказал. Старуха недовольно поджала губы:
- То-то я и говорю - с виду весь осунулся. С такого харчу не то что поправиться, считай, ноги таскать не будешь. А вы к тому же еще и работали.
Сергей хотел было сказать, что и дома они едят не больно сладко, но опять сдержался, промолчал.
Умывшись, как ни в чем не бывало Сергей сел за стол и взялся за ложку. Но опустить ее в чашку с дымящимися щами не удалось. Манефа Семеновна вдруг нахмурилась, брови ее сурово сдвинулись, она ударила его по руке, да так, что ложка стукнулась о крышку стола.
- Ты что же это?! Лба не перекрестив - за ложку? - со строгим укором сказала Манефа Семеновна. - Или совсем уже в безбожники записался? Люди добрые сначала богу помолятся, вознесут хвалу господу, а тогда и за святой хлеб берутся.
Сергей вышел из-за стола и, как до поездки в бригаду, не спеша трижды перекрестился и снова сел на свое место. Есть перехотелось. И без того невеселое настроение стало тягостным. И комната показалась куда мрачнее, чем была раньше. И душно, не поймешь, чем в избе пахнет, не то ладаном, не то клопами. А может, богородской травой. Сергей нехотя хлебал щи - они казались ему пересоленными - и думал о бригаде, пытаясь представить, что сейчас там делается. Нет, хорошие все-таки у них ребята, вот и придрались к нему, и клятву взяли, а все же относятся как свои. С ними Сергей совсем позабыл и про наказ Манефы Семеновны насчет моления. Представив себе, как были бы поражены ребята, увидев его молящимся, Сергей не смог сдержать грустной улыбки.
- Чего раскололся? Надо плакать, а не смеяться, - прикрикнула Манефа Семеновна.
Сергей не стал пускаться в объяснения. После ужина она спросила:
- А постель твоя где?
- Там осталась.
- Или снова в обрат собираешься?
В вопросе Манефы Семеновны слышалась с трудом сдерживаемая раздраженность и даже угроза.
- Как вы скажете, - дипломатично ответил Сергей.
- А чего я еще могу сказать? Все говорено-переговорено. Не успел за порог ступить, забыл, как творить крестное знамение. Прошлый раз приехал на глаза не показался. Собаку и то выше меня поставил. Не думала, что вместо спасиба за все черную неблагодарность получу. На Степана Силыча накинулся. Седины бы его постыдился.
- Я не накидывался... - пытался оправдаться Сергей, но старуха и слушать не стала.
Перед сном Манефа Семеновна сама долго молилась и столько же продержала на молитве Сергея. А когда он уже лег, расплакалась, села у его изголовья и запричитала:
- Солнушонок ты мой! Заждалась я, кругом-то я одна-одинешенька, целый день слова некому сказать. Только и радости, что с господом посоветуюсь. И все тебя ждала, глаза насквозь проглядела.
Говорила она и говорила, и о том, что старец Никон строго наказал непременно привести Сергея, и о том, что снова был слышен глас божий, оповестивший о приближении конца света, когда погибнут все грешные люди, а останутся только те, кто верует и почитает бога; рассказала и о божьих письмах, принесенных будто святыми людьми, а в тех письмах тоже о конце света и велено всем, кто хочет спастись, бросать работу и заняться только постом и молитвой.
Слушал Сергей, и ему так хотелось, чтобы бабка поскорее замолчала, на память приходили другие слова и разговоры, совсем непохожие на эти, слова, которые он слышал в бригаде от Павла Ивановича, Тани, ребят, Семибратовой и всех-всех, с кем довелось ему встретиться на сенокосе.
