Рунная магия - Харрис Джоанн (электронную книгу бесплатно без регистрации .txt) 📗
В деревне Мэлбри жило около восьмисот душ. Тихое место, по крайней мере с виду, расположенное меж горных цепей в долине реки Стронд, которая рассекала Нагорье, беря начало в Диких землях на севере и уходя на юг, к Краю Света и Единственному морю.
Горы, носящие название Семь Спящих, хотя никто не помнил точно почему, были круглый год покрыты снегом. Существовал единственный перевал, Хиндарфьялл, да и тот был засыпан снегом три месяца в году. Такая удаленность повлияла на жителей долины; они держались особняком, настороженно относились к незнакомцам и (за исключением Ната Парсона, который однажды совершил паломничество аж к Краю Света и считал себя бывалым путешественником) мало общались с внешним миром.
В долине было с дюжину деревенек, от Фарнли-Тьяс у подножия гор до Пиз-Грин на дальнем краю леса Медвежат. Но Мэлбри была самой большой и самой важной. Она приютила единственного пастора долины, самую большую церковь, лучшие гостиницы и самых преуспевающих фермеров. Дома в ней были построены из камня, а не из дерева. В деревне были кузница, стеклодувная мастерская, крытый рынок. Ее обитатели считали себя лучше других, глядели на жителей Пог-Хилла или Фетлфилдса свысока и втайне смеялись над их обычаями. Единственное бельмо на глазу Мэлбри располагалось примерно в двух милях от деревни. Местные называли его холмом Красной Лошади и, как правило, избегали из-за историй, связанных с ним, и гоблинов, живших под его склонами.
Говорили, что когда-то на холме стояла крепость. Мэлбри была частью тех владений, ее жители выращивали зерно для правителя той земли, но все это было давным-давно, еще до Бедствия и Конца Света. Теперь там смотреть было не на что: только пара стоячих камней, слишком больших, чтобы можно было утащить их из руин, ну и конечно, Красная Лошадь, вырезанная на глине.
Холм издревле славился как оплот гоблинов. Такие места им по душе, говорили деревенские, потому что манят обещаниями сокровищ и сказками Древнего века. Но в последние годы добрый народец стал захаживать и в деревню.
А если точнее, это началось четырнадцать лет назад, в тот самый день, когда пригожая жена Джеда Смита, Джулия, умерла, рожая вторую дочь. Мало кто сомневался, что эти два факта связаны, что ржавая метка на ладошке ребенка — предвестник какого-то ужасного несчастья.
Так и вышло. С того самого дня, с месяца жнивня, гоблинов потянуло к дочке кузнеца. Повивальная бабка утверждала, что видела, как они сидят на бортике сосновой колыбельки малышки, или ухмыляются из-за грелки с углями, или ворошат одеяла. Сначала слухов почти не было. Нэн Фей — сумасшедшая, совсем как ее старая бабка, и все, что она говорит, надо делить надвое. Но время шло, и о встречах с гоблинами сообщали такие уважаемые источники, как пастор, его жена Этельберта и даже Торвал Бишоп из-за перевала. Слухи ширились, и вскоре все начали недоумевать, почему именно Смиты — Смиты, которые никогда не мечтали, ходили в церковь каждый день и скорее бросились бы в реку Стронд, чем покорились доброму народцу, — дали жизнь двум настолько разным дочерям.
Мэй Смит с ее ярко-желтыми кудряшками славилась на всю округу как самая красивая и самая приземленная девушка в долине. Джед Смит говорил, что она просто копия своей бедняжки матери и его сердце разрывается от одного ее вида, но при этом он улыбался и глаза его сияли, как звезды.
Мэдди была смуглой, совсем как чужаки, и в глазах Джеда не было света, когда он смотрел на нее, только странное оценивающее выражение, словно он прикидывал, стоит ли Мэдди своей покойной матери, и находил, что продешевил.
Джед Смит не единственный так думал. Со временем Мэдди обнаружила, что разочаровала практически всех. Неуклюжая девчонка с унылым ртом, завесой волос и склонностью горбиться, она не обладала ни милым характером Мэй, ни ее чудным личиком. Глаза у Мэдди были довольно красивые, золотисто-серые, но мало кто вообще их замечал, и все считали, что она уродина, нарушительница спокойствия, больно умная, чтобы хорошо кончить, больно упрямая — или больно ленивая, — чтобы измениться.
Конечно, люди понимали: Мэдди Смит не виновата в том, что она такая смуглая или что ее сестра такая хорошенькая. Но, как говорится в пословице, «улыбка ничего не стоит», и если бы девочка хоть немножко старалась или хотя бы демонстрировала капельку благодарности за всю помощь и бесплатные советы, которые ей давали, то, может, и остепенилась бы.
Но она не остепенилась. С самого начала Мэдди была дикаркой: никогда не смеялась, никогда не плакала, никогда не расчесывала волосы, подралась с Адамом Скаттергудом и сломала ему нос. Словно этого мало, она еще выказывала признаки наличия ума — что для девушки смерти подобно, — а ее манеру говорить смело можно было признать грубой.
Разумеется, никто не упоминал о руинном знаке. На самом деле в первые семь лет ее жизни никто даже не объяснил Мэдди, что он значит, хотя Мэй корчила рожи, называла метку «твой позор» и удивилась, когда Мэдди отказалась надеть перчатки, присланные отцу деревенскими благотворительницами — не теряющими надежды вдовами.
Кто-то должен был приструнить девочку, и наконец Нат Парсон смирился с неприятной обязанностью поведать ей истину. Мэдди многое не поняла из его речи, чрезмерно напичканной цитатами из Хорошей Книги, но уловила его презрение и спрятанный за этим страх. Все это было изложено в Книге Бедствия: как после битвы старых богов — асов сослали в Нижний мир и как они сохранились в снах, расколотые, но все еще опасные, входящие в умы нечестивых и восприимчивых, отчаянно пытающиеся возродиться…
— Их демоническая кровь продолжает жить, — произнес пастор, — переходя от мужчины к женщине, от зверя к зверю. Вот и ты страдаешь безвинно, но, пока ты читаешь молитвы и помнишь свое место, ты можешь вести такую же достойную жизнь, как и все мы, и заслужить прощение у длани Безымянного.
Мэдди никогда не любила Ната Парсона. Девочка молча смотрела на него, пока он говорил, время от времени поднимая левую руку и дерзко разглядывая пастора сквозь кольцо, образованное большим и указательным пальцами. Нату ужасно хотелось отшлепать девчонку, но одни Законы обладают сведениями, какими силами ее наделила демоническая кровь, и он хотел иметь как можно меньше дел с Мэдди. Орден бы знал, что делать с ребенком. Но здесь Мэлбри, а не Край Света, и даже такой фанатик, как Нат, поостерегся бы насаждать Закон Края Света так далеко от Универсального города.
— Ты все поняла?
Он говорил громко и медленно. Возможно, девчонка глуповата, как Полоумная Нэн Фей.
Мэдди не ответила, а вновь принялась разглядывать Ната сквозь кольцо из согнутых пальцев. Ему не оставалось ничего другого, кроме как тяжело вздохнуть и уйти.
После этого младшая дочка Джеда Смита стала дичиться еще больше, чем раньше. Она перестала посещать церковь, проводила дни напролет в лесу Медвежат и часами разговаривала сама с собой (или, скорее, с гоблинами). Пока другие дети кидали камушки у пруда и ходили в воскресную школу Ната Парсона, Мэдди убегала к холму Красной Лошади, или выпытывала сказки у Полоумной Нэн, или, что еще хуже, придумывала истории о разных страшных и невероятных вещах и рассказывала их малышам, отчего им потом снились кошмары.
Мэдди мешала Мэй, которая была веселой, как сойка (и такой же безмозглой), и сделала бы блестящую партию, если бы не ее непокорная сестра. В качестве компенсации Мэй была избалована отцом куда больше, чем стоило бы, а Мэдди росла замкнутой, неухоженной и злобной.
Она могла бы так и остаться замкнутой и злобной, если бы не то, что случилось на холме Красной Лошади в седьмое лето ее жизни.
О холме Красной Лошади почти ничего не знали. Кое-кто говорил, что его насыпали в Древний век, когда язычники еще приносили жертвы старым богам. Другие считали его могильным курганом какого-то великого вождя, содержавшим смертельные ловушки. Мэдди предпочитала верить, что холм — гигантская сокровищница, битком набитая золотом гоблинов.
