Снег на сирени - Цветкова Галина (читать книги онлайн без сокращений .TXT) 📗
Нужно было писать билеты к экзаменам, но не писалось. Вернувшись из школы, Андрей садился с книгой на балконе. Хотелось перечитать Экзюпери, но Рогозина выпросила его у матери и с тех пор не возвращала.
Она что-то играла – тихое, печальное, размытое, медленно перебирала звуки. Солнце уходило, и деревья оставляли на земле ровные черные тени. Андрей шел к себе. Ночью в комнате становилось совсем холодно, и в окне стояла бледная прозрачная луна. Он просыпался, закрывал балкон, задергивал шторы. Листья внизу дрожали и шумели – весь день он слышал этот шум.
С тренировок Андрей ездил в одном трамвае со Стекловой. Лена жаловалась, что Элька пропадает на искусственном льду. Он слышал про Эльку каждый день, но не мог понять, кто такая Элька. Петька Горелов тренировки пока забросил, учил билеты на крыше, загорал, бегал по утрам один. Андрей шел рядом с Леной и видел в ее сумке лежащие сверху тапочки со стертым носком.
В трамвае они проезжали только одну остановку. В университетском саду Андрей раскачивал для Стекловой качели среди одичавших груш. Ее бант мелькал большой бабочкой. Она смеялась, что-то кричала, а он ведь видел ее после изнурительной тренировки – второй за день. У Стекловой был веселый нрав, Андрей бы после таких тренировок не смеялся.
Потом они спускались медленно в город и грызли сухой ирис. Стекловой он откалывал кусочек – больше она не брала, и в кармане у Андрея накопилось много ирисок с отломанными уголками. Вообще эти дни остались в памяти вкусом этого сухого, черствого ириса в лощеных бумажках, и не проходила та непонятная зависть, с которой он зимой смотрел на Стеклову и Петьку из окна. Словно не он, Андрей, ходил с ней вместе с тренировок, а был вроде тех десятиклассников, что здоровались со Стекловой в школе.
Было тепло, как летом. Предстоящие экзамены слегка портили настроение, точили беспокойством. Наверное, только двое в классе не прикасались к тетрадям для билетов: Рогозина, учившаяся всегда ровно, и Усов, теперь совсем не учившийся.
Письмо пришло еще с утренней почтой, но тетя вскрыла его не сразу – все равно старший братец ничего нового написать не мог и действительно не написал. Руда. Канавы. Шурфы. Если раньше тетя всегда справлялась в энциклопедии о подобных словах, то сейчас осталась сидеть. Он не приедет. Он всегда обещает приехать, но не приедет. Дурацкое было письмо. Он писал, что Лида может, например, выйти замуж, а Эльку пусть в таком случае пришлет к нему – у них в базовом поселке есть восьмилетка, а потом будет видно. Тетя пожимала плечами, пробегая письмо вновь. Во-первых, Эльку тетя не отдала бы ему в базовый поселок ни за какие сокровища, а во-вторых, обойдется как-нибудь без его советов – ей в конце концов двадцать семь, а в таком возрасте еще как будто выходят замуж. И вообще не то, не то: ей показалось, что брат намекает на Сергея, тренера Эльки, говоря о замужестве. Тетя почти заплакала, но сдержалась. Должна была прийти Рогозина, тетя ждала ее с утра, хотя играть не хотелось. Ничего не хотелось. Как-то вдруг не оказалось никакого дела, в свой выходной среди недели стало нечем заняться. Она уже вымыла окна и перечистила кастрюли – недаром Элька однажды заметила, что необычный порядок в доме ее пугает.
У тети побаливало сердце, и все-таки она пила ежедневный кофе, не в силах отказаться от этой привычки. Собственно, привычки не было, хотелось, чтоб была. Забеливала кофе молоком, убеждая себя, что молоко заглушит любое вредное действие,
В квартиру ворвалась Элька и возбужденно крикнула:
– Тетя! Мне в три нужно будет идти!
– Хорошо, – донеслось из-за прикрытой двери. – Не кричи. Я скажу, когда будет три.
У тети разламывалась голова. Давление упало. Окна были серые, в комнате темно. Проклятая погода!
Элька поднялась к себе наверх и какое-то время, странно волнуясь, не могла найти себе места. Подходила по комнате, остановилась у окна. Потом села за стол, начала писать – почти не задумываясь над словами.
– Элька, – донеслось снизу. – Тебе пора.
Элька побежала к двери. Одинокий белый лист остался на пустом столе. Она вернулась, сунула в книжку, чтобы не унес сквозняк, и умчалась на тренировку.
Почти сразу же пришла Марина, и, слушая, как ученица разыгрывается, тетя думала: конечно, можно бы взять больничный, но его полностью еще не оплатят – стажа мало… А утром был настройщик, возился с роялем и одолженным на время соседским пианино – на нем тетя играла вторую партию в концерте Баха. Музыкальная школа, с которой Марина должна была проститься этим концертом, была очень маленькой. Классов не хватало, зал был вечно занят. А нужно ведь где-то заниматься – вот от соседки и перекатили пианино, и оно загораживало теперь часть окна.
– Не гони этюд, – сказала тетя. – Оставь пока, а то загонишь. Лекарственное что-нибудь поиграй. – И показала кистью, как.
Тут раздался телефонный звонок, и одновременно очень тревожно – так показалось – позвонили в дверь.
– Одну минуту, – сказала тетя в трубку и пошла открывать.
Принесли деньги, перевод от брата, в он в письме ничего о переводе не писал. Унылое безденежье отступило, и по телефону ее звали в театр. Или в кино. Куда захочется. Договорились просто погулять. Или в театр. Было замечательно, что он позвонил, потому что не звонил давно – она же сама не пожелала с ним разговаривать,
Марина уже играла Баха одна и хорошо играла, очень хорошо, – может быть, она так своеобразно просила прощения за тот устроенный из-за Баха скандал.
– Эльки дома нет? – спросила она, закончив.
– Недавно убежала. Вечером появится.
– Я давала ей книжку, – Марина запнулась, – а она не моя. Мне нужно ее отдать.
– Ты подружилась с моей колючкой? – весело спросила тетя. – Сходи к ней наверх, найди сама, а то она на меня рычит.
Марина взяла Экзюпери со стола, распрощалась с тетей и зашла с книжкой к Усову. Его дома не оказалось, но мама пообещала передать.
Через неделю, наводя порядок в шкафу и на столе, Андрей увидел, что Экзюпери вернулся. Ну, Рогозина! Наконец-то прочитала!
Из книги выскользнул листок и, зашелестев, лег на пол. Андрей поднял. Записка? Этого еще только не хватало! Марина Рогозина начала писать ему записки.
«17 мая.
Еще вчера было тепло, а сегодня выпал снег,
У нас было три урока, и я шла домой, когда снег еще не успел растаять. Деревья и кусты были согнуты. Белые пятна лежали на зеленом. Уже цвели яблони, и было непонятно, где цветы, а где снег.
На сирени тоже лежал снег. Цветы, наверное, были теплыми – он почти растаял, стал прозрачным, как лед, и поникшая сиреневая кисть напоминала гроздь винограда, выточенную из стекла.
Снег на сирени!
И сирень пахла.
Она была в прозрачном холодном заточении, и запах был слишком тонким, не теплым.
У меня замерзли руки без перчаток. Девятого мая я тоже забыла их дома. Тогда был салют. Я вдруг увидела Усова. Он стоял и смотрел – один. Все были на площади, а он на улице. Сначала я увидела только одинокого, слегка печального мальчишку, а потом поняла, кто это.
В школе он все время усмехается, и усмешка делает его недоступным. Нельзя понять, о чем он думает. Надо отдать должное, он старается не выделяться из толпы – из всех. Но он заметен в толпе. Князь Андрей!
А сейчас усмешки не было. Он был самим собой. Стоял и смотрел… И все.
Один раз я его таким нарисовала. Шел дождь. Голубой, черный, белый, немного зелени – очень грустные цвета. Задумчивый Усов. Размытая, неясная акварель. Нарисовала до того, как увидела таким.
Я подумала, что не видела, как он смеется.
Я вернулась к сирени и стряхнула с нее снег. Освобожденные ветки тяжело закачались. Я никогда не забуду снег на сирени».
Его разбудил не будильник, а грохот под окном. Восемь часов. Именно в это время на задворках магазина начинали что-то кидать – в любой день. Даже в выходные. Но сегодня день был будний.
