История Англии для юных - Диккенс Чарльз (книги полностью .TXT) 📗
Палата общин отказалась давать королю деньги, пока тот не согласится утвердить билль о лишении права престолонаследия, но он ее и в грош не ставил, а деньги мог получить и получал от своего хозяина, короля Франции. Созвав парламент в Оксфорде, король обставил свою поездку туда как настоящий спектакль, вооружившись и приняв меры предосторожности, будто был на волосок от смерти, и тогда противники его тоже вооружились и обеспечили себе охрану, якобы из страха перед папистами, которых было немало среди королевской стражи. Между тем билль о праве на престолонаследие обсуждался с такой нешуточной настойчивостью, что король сунул впопыхах корону и мантию в портшез, следом запрыгнул туда сам, поспешил в палату лордов и разогнал парламент. После этого он умчался домой, и члены парламента тоже со всех ног понеслись домой.
Герцог Йоркский осел в то время в Шотландии и по закону, лишавшему католиков доверия общества, не имел права занимать никакую должность. Тем не менее он был открыто назначен представителем короля в Шотландии и там потешил свою холодную и мстительную душу, руководя зверской расправой над ковенантерами. Двоим священникам, Камерону и Каргилу, удалось спастись после сражения у Босуэлского моста, они вернулись в Шотландию и снова подняли на борьбу несчастных, но все таких же отважных и стойких ковенантеров, которых стали теперь называть камеронианцами. Камерон, не таясь, называл короля лживым тираном, и бедным его последователям нечего было надеяться на пощаду, после того как он пал в бою. Герцог Йоркский, питавший особую слабость к «Сапогу» и получавший редкое наслаждение, используя его, предложил сохранить кое-кому из камеронианцев жизнь, если они крикнут на эшафоте: «Боже, храни короля!» Но их родственников, друзей и соседей пытали и убивали такими варварскими способами в это веселое царствование, что они выбрали смерть и умерли. Затем герцог получил от своего веселого братца разрешение созвать в Шотлавдии парламент, который сперва принял законы, защищавшие протестантскую веру от папизма, а затем предательски объявил, что никто не может и не должен лишать права престолонаследия герцога-паписта. После столь двуличного вступления парламент сделал торжественное заявление, которое нельзя было понять: оставалось только принять как должное, что вера герцога — законная вера. Граф Аргайл, за отказ одобрить любые не согласующиеся с протестантской религией и его убеждениями перемены, как в церкви, так и в государстве, предстал по обвинению в государственной измене перед шотландским судом под председательством маркиза Монтроза и был признан виновным. В тот раз он избежал виселицы, скрывшись под видом пажа в свите своей дочери леди Софи Ливдсей. Некоторые члены шотландского совета настаивали на том, чтобы прогнать эту даму кнутом по улицам Эдинбурга. Но такое наказание показалось чрезмерным даже самому герцогу, и он повел себя по-мужски (что случалось редко), заметив, что у англичан не принято так обращаться с дамами. В те веселые времена шотландские подхалимы отличались столь же навязчивой услужливостью, что и английские.
Уладив эти мелкие дела, герцог возвратился в Англию и вскоре занял вновь свое место в совете и должность лорда Адмиралтейства — и все это при попустительстве брата и с нескрываемым пренебрежением к закону. Страна бы ничего не потеряла, если бы он утонул, когда корабль, на котором он отправился в Шотландию за семьей, сел на песчаную мель и утянул на дно две сотни душ, находившихся на борту. Но герцог удрал на лодке вместе с несколькими друзьями, а моряки были так отважны и великодушны, что трижды поприветствовали его криками, увидев, как он уплывает, хотя всем им суждено было погибнуть.
Веселый Монарх, избавившись от своего парламента, поспешил проявить себя деспотом. У него хватило жестокости казнить Оливера Планкета, епископа Армы, на основании ложного обвинения в попытке установить там папскую власть с помощью французской армии, — то есть в том, что сам царствующий предатель пытался осуществить дома. Король, хоть и безуспешно, но пробовал разорить лорда Шефтсбери и хотел прибрать к рукам корпорации по всей стране: в случае удачи он бы получил суда присяжньх, какие были нужны ему вынесения предвзятых приговоров, и вернул в парламент, кого захочет. Только в такие веселые времена верховным судьей суда Королевской Скамьи мог стать спившийся разбойник по фамилии Джефрис: краснорожее, обрюзгшее, разжиревшее чудовище, хрипящее и рычащее, таило внутри столько злобы, что было непонятно, как она там умещается. Этот Джефрис был самым большим любимцем Веселого Монарха, и в знак своего восхищения тот подарил ему перстень со своего пальца, который люди назвали «Кровавым камнем» судьи Джефриса. Судью-то король и натравил на все корпорации, начиная с лондонской, велев запугать их, или, по изящному выражению самого Джефриса, «прижать к ногтю». И он так расстарался, что вскоре все они, за исключением Оксфордского университета, проявившего себя достойным и неприступным, стали самыми ничтожными и подхалимскими учреждениями в королевстве.
После роспуска парламента лорд Шефтсбери (он, правда, быстро скончался из-за королевской травли), лорд Уильям Рассел, герцог Монмут, лорд Говард, лорд Джерси, Алджернон Сидни, Джон Хэмден (внук великого Хэмдена) и еще несколько человек стали собираться вместе и обсуждать свои возмо: жные действия в случае успеха папистского заговора короля. Лорд Шефтсбери, будучи самым непримиримым в этой компании, посвятил в тайну еще двух непримиримых людей — Рамси, бывшего солдата республиканской армии, и Уэста, юриста. Эти двое были знакомы со старым кромвелевским служакой по фамилии Рамболд, который женился на вдове солодовника и стал владельцем дома под названием «Рай-Хаус», стоявшего на отшибе неподалеку от Ходдесдона, в Хартфордшире. Рамболд уверил их, что этот его дом просто создан для того, чтобы выстрелить из него в короля, который часто ездит мимо в Ньюмаркет и обратно. Идею одобрили, и взялись за дело. Но кто-то из своих донес, и всех четверых вместе с Шепердом, виноторговцем, лордом Расселом, Алджерноном Сидни, лордом Эссексом, лордом Говардом и Хэмденом арестовали.
Лорд Рассел легко мог совершить побег, но отверг такую возможность, будучи ни в чем не виновен, лорд Эссекс мог легко совершить побег, но и он отверг такую возможность, — его исчезновение могло навредить лорду Расселу. Но лорд Эссекс терзался, думая о том, что это он, вопреки желанию лорда Рассела, привел в их совет лорда Говарда, ставшего презренным предателем. Мысли эти так его замучили, что он убил себя до того, как в Олд-Бейли начался суд над лордом Расселом.
Лорд Рассел отлично знал, что у него нет никакой надежды, он всегда мужественно защищал протестантскую веру от двух изолгавшихся братцев: того, что сидел на троне, и того, что стоял поодаль. Жена лорда Рассела, превосходная благороднейшая женщина, во время суда помогала ему как секретарь, утешала его в тюрьме и ужинала с ним вечером накануне казни, и имя ее запомнится навеки благодаря ее любви, добродетели и преданности. Разумеется, лорда Рассела признали виновным и постановили отсечь ему голову на Линкольнз-Инн-Филдз, в нескольких ярдах от его собственного дома. Он повидал перед смертью детей, а жена оставалась с ним до десяти вечера, и когда они разлучились в последний раз на этой земле, он, поцеловав ее много раз на прощанье, вспоминал в тюрьме о ее доброте. Услыхав, что хлынул дождь, лорд Рассел тихо заметил: «Такой ливень испортит завтрашнее представление — скучно будет смотреть его в плохую погоду». В полночь он лег спать и проспал до четырех, когда слуга разбудил его, но он задремал снова и не проснулся, пока него готовили одежду. К эшафоту он отправился в собственном экипаже вместе с двумя священниками — Тилотсоном и Барнетом и всю дорогу негромко напевал псалмы. Был он так спокоен и сдержан, будто выехал на заурядную прогулку. Сказав, что ему странно видеть такую огромную толпу, лорд Рассел положил голову на плаху, словно на подушку у себя на кровати, и со второго удара она отлетела. Его благородная жена даже в этот миг хлопотала ради него: она напечатала и распространила его предсмертные слова, которые он записал и передал ей. И от слов этих у всех честных англичан в жилах закипала кровь.
