Совершенная курица - Вилинская Мария Александровна (читать книги без сокращений .TXT) 📗

Марко Вовчок

СОВЕРШЕННАЯ КУРИЦА

(СКАЗКА)

I

Жила-была курица, Авдотья Федотовна, красавица, умная, на все искусница и мастерица, храбрая, добрая, обходительная, ловкая, великодушная, все привлекающая, все побеждающая; по крайней мере, Авдотья Федотовна так думала и нисколько своих мыслей на этот счет не скрывала.

И жила-была лиса, Модеста Петровна, учтивая, предупредительная, чувствительная, самоотверженная; глаза у нее были этакие ласковые, а улыбка трогательная, несколько меланхолическая, как у добродетели, которая знает, что не всегда и не все могут оценить ее по достоинству, обхожденье самое тонкое, милое и приветливое; простая, добродушная, как бабушка с родными внуками, чистосердечная и откровенная, как дитя природы,— она могла служить олицетворением благородства, образцом бескорыстия; по крайней мере, все так думали, и если Модеста Петровна это отрицала, то единственно из скромности.

И жил-был пес, Фингал, еще не старый годами, но угрюмый, серьезный, ворчун, который часто лаял, хотя почти никогда не кусался.

Фингал служил прежде у хозяина, который гладил его, когда бывал доволен и весел, и бил, когда ему бывало скучно или на кого досадно, и который в одно прекрасное утро неловким выстрелом из ружья раздробил ему переднюю лапу. Рана, благодаренье небу, зажила, но Фингал остался хром на всю жизнь, на охоту, значит, уже не годился, был отправлен на все четыре стороны и с тех пор жил, как бог дал, без крова и приюта.Этот пес пренесносный!— говорили все и повсюду.

Хорошо еще, что хромота мешает ему рыскать по свету: будь он порезвее, так от него бы житья никому не было! Это верно!

Свет, как видите, был против Фингала.

Но свет не всегда безошибочен в своих заключениях. Фингал это знал и по этому поводу нередко погружался в самые горестные размышления и лаял...

Впрочем, чем далее, тем лай его становился тише и все больше и больше переходил в скромное, жалобное ворчанье, которое можно было принять за вздох измученной, неспокойной, но уже смирившейся твари.

Пес Фингал души не чаял в курице Авдотье Федотовне...

Но тут необходимо сделать отступление и, для уяснения отношений, обозреть кое-что из прошлого.

II

Итак, пес Фингал души не чаял в курице Авдотье Федотовне. Он привязался к ней еще в детстве, когда беспечным щенком Барбоской весело рыскал по двору своих первых наставников и тиранов, супругов Тришкиных, и играл с собственным своим хвостом.

В те дни Авдотья Федотовна была маленьким, поджарым, обдерганным цыпленком, уцелевшим, благодаря своей худобе, от целого выводка, который, вместе с родителями, пошел на угощенье, когда отец Амвросий, наш поп, праздновал женины именины.

У Фингала даже в пору ветреного отрочества сердце отличалось впечатлительностью и нежностью. Он принял горячее участие в тщедушной, трусливой сиротке, ревностно защищал ее от соседней старой косоглазой утки, неистово метался и лаял на каждого показывавшегося ястреба и усердно старался, насколько возможно, скрасить ей жизнь. Стоило пискнуть названной сестрице где-нибудь под забором, Фингал стремглав кидался и вихрем летел на ее писк.

Сиротка, казалось, глубоко ценила эту дружбу, вполне верила ей, но, по свойственной такому нежному созданию мнительности, часто кудахтала:

Ах, Барбоска! Что будет со мной, если ты меня

а

покинешь? Обещай, что ты никогда, никогда не покинешь меня! Что ты всегда будешь мне друг, всегда будешь меня защищать!

Тебя покинуть? Я? Дать тебя в обиду?—восклицал пламенный друг.— Пусть-ка тебя кто тронет!

И при одной этой мысли он заливался неистовым лаем, что, к слову говоря, редко проходило ему даром, потому что хозяйка, боявшаяся, со времени одной пропажи, воров и приучавшая Барбоску стеречь двор наускиваньем на всех входящих в ворота, ловила его и жестоко трепала за фальшивую тревогу.

Так ты меня не бросишь, Барбосочка?

Никогда!

Мы ведь оба сиротки!

Да... да«*.

У меня никого нет, и у тебя никого нет...

~ Да... да...

Сердце Барбоски окончательно подтаивало, слезы выступали на его добрых, темных глазах, и мохнатые уши слегка вздрагивали.

Путь его жизни не сплошь был усеян розами и, хотя свойственное его возрасту легкомыслие скрадывало многие темные стороны, тем не менее кое-какие печали были ему знакомы и кое-какие страдания давали себя знать.

Да,— говорил он, и его верное, преданное сердце и замирало и расширялось,— да, мы оба сироты, мы оба одиноки!.. Мы не знали родительских ласк! Мы не резвились с братьями и сестрами! Я только смутно припоминаю, что была кругом чудесная весна, на которую мы любовались из тесной, темной, грязной конуры, где лежали с матерью и где мать часто тихонько выла над нами... Я даже не могу себе ясно представить мать... Знаю только, что у нее были большие мягкие лапы, тяжелый медный ошейник на шее, длинные шелковистые уши и задушевный голос... Знаю, что она любила нас!

Вдруг одним вечером какие-то руки грубо оторвали меня от нее и унесли... Помню ее жалобный, отчаянный вой, тоненький, пронзительный лай испуганных братьев и сестер... И вот я здесь...

Голос у него прерывался от волнения, и он, желая скрыть это, начинал притворно кашлять и спешил справиться с пробудившеюся грустью, чтобы не опечалить своей дорогой названной сестрицы.

Но были бы мы с тобой вместе, цыпочка, так все будет хорошо! — добавлял он, овладев своими чувствами.

Ах, будущее так темно! — воскликнула однажды цыпочка.

Полно, цыпочка, что за мрачные мысли! Погляди-ка, как солнышко светит!

А что, если меня в кастрюлю? — воскликнула цыпочка.

И я с тобой в кастрюлю, — решительно ответил Барбоска.

Если меня на сковороду?

И я с тобою на сковороду.

Ах, нет...

Да я без тебя не хочу жить!

Ах, я не хочу в кастрюлю, не хочу на сковороду! Ах, лучше...

Что лучше?

Ты бы мог... нет, нет, ничего...

Что я бы мог? Скажи!

Ах, нет, нет...

Скажи, цыпочка! Скажи яснее!

Наконец, цыпочка выразилась довольно ясно:

Так ты со мной и на сковороду, и в кастрюлю? — спросила она, прижавшись к широкой лапе друга.

Всюду!

Так знаешь что?..

Что?

Ты лучше один... Ты такой сильный, большой, у тебя вон какая густая шерсть, тебе не больно будет... Понимаешь?

Не совсем, цыпочка!

Если ты хоть в самую большую кастрюлю вскочишь или вспрыгнешь на самую большую сковороду, так меня уже негде будет положить... Понимаешь, мне уже не будет места... А я тебя буду ждать. И когда ты всех их укусишь и все кастрюли и сковороды опрокинешь, прибегай ко мне, и мы вместе уйдем за море... За морем куры — первая птица, и их все кормят отборною пшеницей и подают им готовых червяков на серебряном блюде... Так хорошо, Барбосбчка?

Хорошо,— отвечал Барбоска, улыбаясь, хотя сердце у него немножко сжалось.Так сделаешь так, Барбосочка? Друг мой милый! Братец дорогой! Сделаешь?

Сделаю, сделаю, цыпочка! — рявкнул Барбоска. — С радостью!

Ведь тебе не будет больно?

Разумеется, не будет!

А то я буду плакать!

Полно, цыпочка! Ведь это пустяки, сущий вздор...

Барбоска, весьма вероятно, вскочил бы в кастрюлю

с кипятком или вспрыгнул на сковороду с шипящим маслом, потому что у него, как говорится, слово шло об руку с делом, но случилось происшествие, совершенно изменившее и его положение, и положение цыпочки и отнявшее на этот раз у пылкого молодца случай доказать свою преданность названной сестрице.

III

В один прекрасный летний вечер Барбоска и цыпочка увидали, что к двору хозяев Тришкиных подкатилась блестящая коляска, а из коляски вышел важный господин — грудь у него была дугою, голова, казалось, и не умела держаться, не откинувшись назад, — и нарядная, как пестрый мотылек, девочка.

Барбоска, находившийся вместе с цыпочкой и хозяевами в огороде, бросился было на прибывших, но хозяйка успела схватить его за шиворот и дала внушительный пинок, прошептав: «Цыц! Цыц!» Затем, проворно вытирая на ходу руки и оправляя платок на голове, побежала вслед за хозяином встречать гостей.