Молдавские сказки - Крянгэ Ион (читать книгу онлайн бесплатно без TXT) 📗

То, говорит, осенью женюсь, то зимой, то весной, то летом, то снова осенью, когда листья увянут; а между тем и сам-то вянуть начинает, — и все холостой, женитьба ни с места. А ведь как говорят? До двадцати годов сам человек женится, до двадцати пяти — другие женят; до тридцати баба сосватает; а уж после тридцати только черт с этим справится.

Так оно и случилось с нашим молодцом — ни сам не женился, ни друзьям, ни даже бабам — уж на что они бедовые, и притворщицы, и въедливы — не удалось оженить его.

Был Стан нрава молчаливого, но уж когда выдавал словечко, то была слово словом, и к месту сказывалось и не каждый с ним спорить мог.

Немало находилось охотников заполучить его в зятья, но парень был себе на уме, нелегко на уговор поддавался. Со временем наскучило это дела и бабам, и друзьям, и махнули они на него рукой, дескать, пусть сам с собой делает, что хочет.

В один прекрасный день встает парень ни свет ни заря, готовит себе мамалыгу с брынзой и что еще бог послал, кладет еду в сумку, запрягает волов, говорит «помоги, боже» и отправляется в лес по дрова. На рассвете добрался до леса, нарубил дров, нагрузил телегу доверху, веревкой стянул накрепко и, покамест волы кормились, сам присел перекусить. А когда наелся досыта, остался у него кусочек мамалыги, и, скатав его в шарик, сказал он: «Чего его домой таскать? Положу лучше на этот пенек. Может, найдет его тварь какая, съест и спасибо скажет». Положил мамалыгу на пень, запряг волов, снова «помоги, боже» сказал и к полудню двинул домой. Только из лесу выехал, буря поднялась страшная, дождь со снегом пополам — зги не видать ни впереди, ни сзади. Просто гнев божий — собаки не выпустишь во двор, не то что человека! А черту того и надо: в такую непогоду каждый терпенье может потерять и против воли в грех впасть.

В тот день Скараоский, чертов начальник, преследуя, как обычно, свои гнусные цели, дал приказ всем слугам своим разбрестись кто куда и повсюду — на море и на суше — сеять вражду между людьми и всякие мерзости творить.

Рассыпались черти с быстротой молнии во все стороны. Один из них помчался в лес — не задастся ли там всяких бед натворить: кого подстрекнуть против господа бога, кому ось или что другое в телеге сломать, кому вола покалечить, а других в драке стравить, пока не убьют друг друга, — и другие всякие подлости учинить, какие вытворяет чертова сила.

Как управились остальные черти, не знаем, но только тому, кто в лес пошел, не повезло в тот день. Уж как он из кожи ни лез, уж как ни изворачивался, пытаясь свой хвостик закрученный в людские дела сунуть, а все зря. Куда ни ходил — все впустую.

Разнюхивая то тут, то там, к вечеру, наконец, набрел он на колею. Пошел потихоньку по следу, добрался до того самого места, где Стан дрова погрузил. Только место нашел, потому что парень, как сказано, давно уже из лесу уехал.

Видя, что и тут неудача его постигла, заскрежетал чертяка зубами с досады, не зная, как быть, как с пустыми руками к Скараоскому явиться; к тому же от долгой ходьбы голова у него кругом шла, а от голода живот свело.

Стоит он мрачный, растерянный, вдруг видит на пне комок мамалыги. Обрадовался черт — проглотил мамалыгу, не пикнул. А после, решив, что делать ему тут больше нечего, поджав хвост, вернулся к хозяину. Как явился в ад, так его Скараоский спрашивает:

— Ну, сынок, как успехи? Сколько душ заарканил? Давай, отчитывайся!

— Да почти ничего, хозяин, — смущенно ответил черт, весь дрожа со страха. — Видно, в недобрый час я отправился. Уж очень была погода отвратная, только один человек в лес сегодня пошел. Да и тот улизнул от меня, слишком поздно я на его след напал. Счастье еще, что нашел я кусок мамалыги на пне и съел, потому что брюхо у меня с голоду так и урчало. А больше ничего не знаю, ваша темность.

— Ах ты, нечисть поганая! Небось, мамалыгу-то слопал, а что сказал тот, кто мамалыгу на пень положил, известно ль тебе?

— Ничего не известно, хозяин.

— О чем же ты думаешь, если даже не знаешь, что смертные говорят? Уж так и быть, расскажу тебе, хоть и не был я в лесу, как ты. Вот что молвил он: «Кто эту мамалыгу съест, пусть спасибо скажет». Сказал ли ты что-нибудь, когда съел?

— Нет, ничего не сказал, хозяин.

— Ах так?! Тебе бы в самые мысли людей проникать, а ты и того не знаешь, что они вслух говорят. Могу ли еще полагаться на вас? Ну, да ладно, найду на тебя управу! Будешь знать в другой раз. Ступай тотчас к тому человеку и служи ему верой и правдой три года, куда бы он тебя ни поставил. Жалованье деньгами не бери, а уговорись, что по истечении срока унесешь из его дома, что захочешь. И чтобы оно пригодилось тут Адовой Пятке, а то у нее все подстилки прогнили… Посмотрим, догадаешься ли взять, что нужно? А теперь марш! Готово?

— Готово, хозяин, иду!

Пробежался чертяка по аду, заглянул к Адовой Пятке, посмотрел, чего не хватает, и помчался со всех ног выполнять приказ Скараоского. А неподалеку от хаты Стана обернулся он мальчуганом лет восьми, в немецкой одежде, и побрел, съежившись, к калитке. Стан как раз, сняв котелок с огня, собирался мешать мамалыгу. Вдруг слышит, собаки на кого-то накинулись, разорвут, не иначе. Вглядывается — что такое? Мальчуган от собак на ворота забрался. Побежал Стан к воротам, кричит:

— Цыц, Хормуз! Назад, Балан! Сюда, Зурзан! Вон, чертовы шавки! А ты откуда, кроха? И чего тебе тут надобно, собачья гроза?

— Чего надобно, дяденька? Я бедный парнишка, без отца, без матери, в батраки наниматься хочу.

— В батраки? Да тебе и гусей пасти не под силу… Годков-то тебе сколько?

— Годов мне, примерно, тринадцать.

— Неужто тринадцать?.. Правильно, значит, говорят, что воробей в любом возрасте птенчик… Я бы тебе семь годков дал, от силы восемь. Верно из-за одежды нескладной своей кажешься ты еще меньше и тщедушней. Намедни ходил тут по деревне другой щеголь вроде тебя, однако чуть пригожей и по-иному одетый:

Когда он по дороге шел, штаны шли с дорогой рядом: по его словам, скупал он овчинки; у ворот моих еле спас я его от клыков Зурзана; так его Зурзан отделал, что ошметки летели; как говорится: зашел бы к вам вечерком, да с собаками незнаком. Словно и сейчас вижу его — весь оборванный, лохмотья с земли подбирает. Еще немного, и с тобой бы то же случилось. А звать тебя как?

— Отроду Кирикой звали.

— Уж не святой ли Кирика Кривой окрестил тебя, который чертей держит за волосы?

— Не знаю такого, но Кирикой меня зовут.

— Что до меня, то хоть бы кто крестил, но одно знаю, что в самую точку попал, окрестив тебя Кирикой; потому ты и в самом деле как воробушек — чик-чирик.

— Да уж как там, дядюшка, чирик не чирик, а таков я, как видишь; встречал я людей… великанов… а проку в них ни на грош. На работе человек виден. Пускай зовут меня, как зовут; вам-то что? А вас как звать?

— Станом зовут, но в детстве еще, заболев тяжело, сменил я имя на Ипата [12], и с той поры остался с двумя именами.

— Ну, так знайте же, дяденька, что и про вас песенка сложена:

— Эге-ге, тут-то обставил ты меня, мэй Кирика! Вот чертов парень! Словно ты на кладе сидишь, все знаешь. Телом, правда, не вышел, а умом горазд. Уж не отгадаешь ли, часом, мою загадку:

Широкое — на широкое, на широкое — горячее, на горячее — раскоряченное, на раскоряченное — кривизну, на кривизну — белизну, на белизну — желтизну, на желтизну — молодца.

Заулыбался Кирика, говорит:

— Ежели отгадаю, дашь ли мне тоже ломтик?