Верлиока - Каверин Вениамин Александрович (читать книги бесплатно полностью .txt) 📗
ГЛАВА XXIII,
в которой Кот Филя пугается пятен на солнце
Никому, к сожалению, не известно, как полагается хоронить слонов, оленей, альбатросов и других благородных птиц и животных, не говоря уж о неблагородных. Но Вася просто вышел из затруднительного положения. Неподалеку виднелся высокий холм, на котором росли молодые дубки, находившиеся — это было видно с первого взгляда — в прекрасных отношениях. Вася и Кот поднялись на холм, вырыли могилу и положили на сухое песчаное ложе старого Ворона, и в смерти сохранившего спокойный, представительный вид. Филя, который не столько помогал, сколько мешал хозяину, постоял возле могилы на задних лапках — это был, очевидно, почетный караул, и, к своему удивлению, Вася убедился в том, что лапками он трет глаза, едва удерживаясь от слез. Над сложным вопросом ставить ли над покойником крест — Вася задумался: старик об этом его не просил. Но отметить его могилу было решительно необходимо. И Вася вспомнил, что путешественники в таких случаях складывают гурий, — так называется каменная пирамида, отмечающая место гибели товарища или покинутое становище.
С помощью Кота, который так усердно работал, что даже вспотел, потеряв свой ослепительно-розовый цвет, Вася соорудил гурий над могилой сурового, рыцарски-благородного старика, поручившего ему исправить ошибку природы. Перед гурием они постояли — торжественная минута молчания — и, сверившись с компасом, отправились — нет, не отправились, а рванулись — к неведомому городку, отмеченному крошечным пятном на географической карте.
Здравствуйте и прощайте, леса и перелески, летящие по сторонам дороги! Привет, грозовая туча, как будто надвигающая огромный железный шлем на ясный лик утреннего неба! Мы уйдем от тебя, свинцовый дождь, которым она без суда и следствия собирается хлестать ни в чем не повинную землю. До свидания, глупые собаки, встречающие нас громким лаем и кидающиеся под колеса! До свидания, проспавшие зарю петухи в мелькнувшей справа деревне и откликнувшиеся в левой, — кто знает, может быть, на обратном пути мы еще увидимся с вами?
— Непременно увидимся! — кричит Кот. — Ведь ваше кукареку, я надеюсь, значит "желаю счастья"!
Прощайте, долины, лощины, ложбины, луга, горы, — к сожаленью, у нас нет времени, чтобы полюбоваться вами! Ведь время не останавливается, оно летит вместе с нами. Не проезжала ли, не пролетала ли мимо вас девушка, которая невольно заставляет всех улыбаться?
Вот и новый привал, короткий отдых в тени — и снова дорога, и новый привал уже превращается в старый и остается далеко позади. Прощай, уходящее сияние дня, здравствуй, медленно темнеющее небо! Покажи нам свою звездную карту, ведь мы не забыли, как любовались ею через волшебные стекла телескопа. Может быть, в эти минуты и наш Платон Платонович рассматривает ее, чтобы убедиться в том, что никуда не убежало созвездие Пса и что Большая Медведица по-прежнему нежно заботится о Малой. Как-то он? Небось беспокоится, тоскует? Полярная звезда, скромная умница, мы с тобой старые знакомые, скажи нам, пожалуйста, ведь мы не сбились с пути?
Девушки на заправочных станциях, не надо спрашивать, почему мы торопимся! Вы только ахнете — такое, грозно насупившись, брякнет вам Кот.
Поднажми, милый «москвич», ведь ты знаешь, что нам нельзя терять ни минуты! Кто знает, что случилось с Ивой? Жива ли она? Кто знает, какие замысловатые уловки, какие коварные ловушки подготовил для нас Верлиока?
Верлиока, Верлиока! Как бороться с тобой? Какие еще никому не известные волшебные средства и силы разведать, придумать, найти, чтобы освободить от тебя усталую, добрую землю?
Почему дорога, что ведет в Шабаршу, вдруг стала изгибаться, как вопросительный знак? На этот вопрос решительно отказался ответить указатель, который с удивлением рассматривал Вася. Было ли то намеком на хитрость и изобретательность шабаршинцев? Или дружеским советом серьезно задуматься, прежде чем за вами шмякнется, неумолимо отрезая прошлое, полосатый шлагбаум?
Высокий костлявый дед, почему-то повязанный красным бабьим платком с торчащими концами, вышел из дорожного домика, недоброжелательно поглядывая на приезжих. Его длинный нос под старость почти сошелся с острым подбородком, глазки тускло моргали под густыми, вьющимися, седыми бровями, из-под платка выглядывал приложенный к щеке грязный мешочек.
— Здорово, дед! — крикнул ему Филя. — А ну-ка действуй!
Держась за щеку, старик задумчиво посмотрел на Васю.
— А не влетит? — спросил он.
— За что?
— Кабы знать.
— Почему ты за щеку держишься, дедушка? — мягко спросил Вася. — Зуб болит?
— Не болит, а как бритвой режет. Третий день. Горячую соль прикладываю, а она стынет.
— А вот и не болит, — как бы между прочим сказал Вася.
Дед крепко зажмурился, открыл рот и слегка присел, как будто собираясь пуститься вприсядку.
— Помилуй мя, господи, — пролепетал он и перекрестился. Потом замер, трогая языком больной зуб. — А ведь вроде отпустило?
— Конечно, отпустило, — улыбаясь, подтвердил Вася.
Дед сорвал с головы платок, швырнул в сторону мешочек с солью, взялся за край веревки, чтобы поднять шлагбаум, — и не поднял, опустил руку.
— А может, не поедете, а? Или Кот пущай, а ты, мужчина, поживи у меня.
Это было сказано так сердечно, что наши путешественники с недоумением посмотрели друг на друга.
— Но почему? — спросили они одновременно.
Дед помолчал.
— Туда-то так, да оттуда-то как? — подняв шлагбаум, сказал он, и крошечное пятнышко на географической карте вскоре стало превращаться в населенный пункт, хотя на его улицах не было видно ни одного человека.
Известно, что уездные городки редко строились по определенному плану. Их улицы как будто падали с неба и не разбегались от центра, а, как слепые щенки, тыкались друг в друга. Ничего подобного не увидели в Шабарше наши путешественники.
Городок был похож на геометрический чертеж со всеми характерными для этой науки квадратами, углами и треугольниками. Зелени почти не было, но редкие скверы были расположены в форме круга или прямоугольника и обнесены решетками. От единственной площади, на которой, по-видимому, находились учреждения, радиусами расходились улицы, на первый взгляд ничем не отличавшиеся друг от друга.
Я совсем забыл упомянуть, что еще в Котома-Дядьке Вася купил для себя парик, а для Фили ярко-зеленую жокейскую шапочку, хотя эти предметы, казалось, не могли пригодиться в дороге. Парик был женский — мужских не оказалось, и местному парикмахеру пришлось превратить его в мужской. Но зато он был черный, как уголь, и до неузнаваемости изменял розово-свежую внешность Васи. К парику прибавилась эспаньолка, и Вася так преобразился, что даже Кот не узнал его, забился под сиденье, а узнав, обнаглел и долго смеялся.
— Но к чему все это? — спросил он. — Ведь, если не ошибаюсь, глубокоуважаемый Леон Спартакович тебя и в глаза не видел?
— Видел, Филя, видел, — Васиным голосом сказал незнакомец. — А пока условимся: никому ни слова.
Впрочем, до поры до времени и эспаньолка, и парик были сняты и исчезли в тайниках «москвича». За ними последовала жокейская шапочка, хотя Кот, которому она очень понравилась, уверял вопреки очевидности, что иногда коты носят легкие головные уборы.
Однако в Шабарше эти театральные принадлежности вновь появились и были, как говорится, использованы по назначению. Молодой человек, видимо испанец, хотя и с коротким, слегка вздернутым русским носом, уверенно вел «москвич», а рядом с ним сидел Кот в жокейской шапочке, лихо надвинутой на левое ухо. В таком виде наших путешественников с трудом узнал бы даже Платон Платоныч, не говоря уж об Ольге Ипатьевне и Шотландской Розе.
Однако на улицах стали появляться люди, которые могли бы если не узнать, так по меньшей мере заинтересоваться ими. Еще полчаса назад город был пуст, хоть шаром покати. А теперь почти из каждого дома выходили люди с портфелями, сумками, а то и просто с толстыми папками — часы «пик»! Более того, за ними послушно летели бумаги, сталкиваясь и скрещиваясь, однако стараясь не потерять из виду то лицо, в распоряжении которого они, видимо, находились.
