Алтайские сказки - Гарф Анна Львовна (читать книги без .txt) 📗
Тут кончается песня про Сартак-пая — строителя, про Сартак-пая — хозяина молний, про Сартак-пая — старика.
Страшный гость
Один раз ночью барсук охотился. Посветлел край неба. До солнца к своей норе спешит барсук. Людям не показываясь, прячась от собак, держится, где трава глубже, где земля темнее.
Подошел барсук к своей норе.
«Бррк, бррк…» вдруг услышал он непонятный шум.
«Что такое?»
Сон из барсука выскочил. Шерсть к голове поднялась. А сердце чуть ребра не сломило стуком.
«Я такого шума никогда не слыхивал — „бррк, бррк“… Скорей пойду, таких, как я, когтистых зверей позову, зайсану-медведю [4] скажу. Я один умирать несогласен».
Пошел барсук всех на Алтае живущих когтистых зверей звать:
— Ой, у меня в норе страшный гость сидит! Кто осмелится со мной пойти?
Собрались звери. Ушами к земле приникли. В самом деле — от шума земля дрожит.
«Брррк, брррк…»
У всех зверей шерсть вверх поднялась.
— Ну, барсук, — сказал медведь, — это твой дом, ты первый туда и лезь.
Барсук оглянулся; большие когтистые звери ему приказывают:
— Иди, иди! Чего стал?
А сами от страха хвосты поджали.
Побоялся барсук главным ходом к себе домой войти. Стал сзади подкапываться. Тяжело скрести каменную землю! Когти стерлись. Обидно родную нору ломать. Наконец проник барсук в свою высокую спальню. К мягкому моху пробрался. Видит — белеет там что-то, «Бррк, бррк…»
Это, сложив передние лапы поперек груди, громко храпит белый заяц.
Звери со смеху на ногах не устояли. Покатились по земле.
— Заяц! Вот так заяц! Барсук зайца испугался!
— Стыд свой куда теперь спрячешь?
«В самом деле, — думает барсук, — зачем я стал на весь Алтай кричать?»
Рассердился да как пихнет зайца:
— Пошел вон! Кто тебе позволил здесь храпеть?
Проснулся заяц: кругом волки, лисы, рысь, росомахи, дикая кошка, сам зайсан-медведь здесь. У зайца глаза круглыми стали. Сам дрожит, словно тальник над бурной рекой. Вымолвить слова не может.
«Ну, будь что будет!»
Приник бедняга к земле — и прыг барсуку в лоб! А со лба, как с холма, опять скок! — и в кусты.
От белого заячьего живота побелел лоб у барсука. От задних заячьих лап прошел белый след по щекам барсука.
Смех зверей еще звонче стал.
«Чего они радуются?» не может барсук попять.
— Ой, барсук, лоб и щеки пощупай! Какой ты красивый стал!
Барсук погладил морду — белый пушистый ворс пристал к когтям. Увидав это, барсук пошел жаловаться медведю.
— Кланяюсь вам до земли, дедушка медведь-зайсан!
Сам дома не был, гостей не знал. Храп услыхал, испугался. Скольких зверей я из-за этого храпа обеспокоил! Сам свой дом из-за него сломал. Теперь видите: голова и челюсти побелели. А виноватый без оглядки убежал. Это дело рассудите.
Взглянул медведь на барсука. Отошел подальше — еще раз посмотрел да как рявкнет:
— Ты еще жалуешься? Твоя рожа раньше, как земля, черная была, а теперь твоей белизне даже люди позавидуют. Обидно, что не я на том месте стоял, что не мое лицо заяц выбелил. Вот это жаль! Вот это в самом деле очень жаль!
И, горько вздыхая, побрел медведь в свой теплый, сухой аил.
А барсук так и остался жить с белой полосой на лбу и на щеках. Говорят, что он привык к этим отметинам и даже очень часто хвастает:
— Вот как заяц для меня постарался! Мы теперь с ним на веки вечные друзьями стали.
Сто умов
Встретились журавль с лисой. Опустила лиса голову:
— Бедный журавль, у тебя, оказывается, всего две ноги!
Глянул журавль вниз, а у лисы-то — раз, два, три, четыре лапы! От удивления журавль широко разинул свой клюв.
— Ой! — крикнула лиса. — Ой, бедняга-журавль, у тебя ни одного-то зуба нет! А у меня тридцать шесть зубов, сто умов, четыре ноги, два уха и замечательный хвост!
Совсем обиделся журавль. С горя еще длиннее вытянул свою длинную шею и увидел вдали человека.
— Ай, почтенная лиса, охотник идет!
Лиса поджала хвост — и юрк в барсучью нору. Журавль — за ней.
Охотник это заметил, подошел к норе и стал подкапываться.
— Ох, лиса, великая лиса, — заплакал журавль, — охотник сюда лезет! У вас четыре ноги, тридцать шесть зубов, сто умов, придумайте, как нам спастись!
— Сам догадайся. У меня только пятьдесят умов осталось.
Охотник все ближе, ближе…
— О-о-о, лиса, верная моя лиса, у вас четыре ноги, пятьдесят умов, как нам спастись?
— Сам придумай. Мои умы во все стороны бегут.
Охотник прорыл ход, ухватил журавля за длинную ногу и вытянул его из норы.
Крылья у журавля распустились, повисли, глаза — как стеклянные, даже сердце не бьется.
«Задохся, верно, в норе», подумал охотник и бросил журавля в сторону.
Еще немного покопал и видит: пушистый хвост торчком стоит, пушистый хвост дрожмя дрожит.
Ухватился охотник за этот хвост, вытащил лису, убил ее, снял шкуру и сунул в свой кожаный арчемак.
«Домой приеду — из лапок сошью шапку. Хвост привяжу на черенок плети, а из спинки выйдет знатный воротник. Пожалуй, и журавля тоже возьму. Будет собакам чем полакомиться».
Обернулся охотник, а журавля-то и нет. Высоко в небе летит он, даже стрелой не достанешь.
Так погибла лиса, у которой было два уха, четыре ноги, тридцать шесть зубов, сто умов.
А журавль одним умишком пораскинул, да и то смекнул, как спастись.
Брат и сестра
Давным-давно на Алтае жили брат и сестра. Брата звали Барабош-Ару, а сестру — Боролдой-Мерген. Они жили вдвоем в безлюдном лесу. Вот брат собрался на охоту и говорит сестре:
— Ты без меня не жарь печень марала [5], собольим одеялом не покрывайся, на лесистую гору не ходи.
Прошло семь дней, а брата все нет. Еще семь дней прошло, а брата нет и нет. Скучно стало Боролдой-Мерген одной в безлюдном лесу, вот она и подумала: «А что, если я изжарю маралью печень?»
Нанизала Боролдой-Мерген куски печени на палку, воткнула палку в землю, поближе к костру. Сама на соболье одеяло села. Сама не помнит, как уснула. Далеко ли, близко была во сне — неизвестно. Но вот проснулась и видит: из печени пузырится черная пена. Буйная пена костер залила. Испугалась Боролдой-Мерген: «Где ж теперь огня взять? Ведь огниво-то брат с собой увез».
Побежала она на лесистую гору: людей поискать, у них огня попросить. С вершины высокой горы увидала Боролдой-Мерген в синем небе тонкий, как конский волос, белый дым. Пошла туда. Стоит перед ней маленький, крытый камышом аил. Боролдой-Мерген толкнула дверь и чуть не умерла от страха. В аиле на женской половине лежала старуха: она одно ухо под себя подстелила, а другим ухом, как одеялом, покрылась. Боролдой-Мерген вперед через порог не может перешагнуть, назад за дверь убежать — нет сил.
— Э-э-э, сестрёночка, дитя мое, — сказала сладким голосом лопоухая старуха, — подойди ко мне, я тебе косы заплету!
Вежливая Боролдой-Мерген не смогла отказать старшему. Подошла, опустила голову на костлявые старухины колени.
