Часы и сердце - Луганский Михаил Семенович (книги txt) 📗
Часовой мастер за работой.
— Что же, вы тоже качаете кровь? — воскликнуло Сердце.
— Избави боже! — испуганно воскликнули Часы. — Я из чистого золота, но не в этом суть. Это, ведь, внешность. Я живу богатой внутренней жизнью, во мне совершенно как на мельнице. Одно колесо вертит другое, и вся штука в том, чтобы быть точными. Точность — высшая вежливости, — говорит мой хозяин и ужасно злится, когда мне случается опоздать. Но я добросовестен — недаром же меня зовут хронометром, — и на другой день немного нагоняю. И что же? Это ему также не нравится! Поистине люди неблагодарны, и сами не знают чего хотят. А ведь и я, товарищ, устроен необычайно сложно, просто ума помраченье!
Циферблат часов.
— Очень жаль, что вы не можете выйти из вашей темницы, а то ведь меня рассмотреть очень легко: стоит только открыть заднюю крышку. Вы бы увидели, что моей существенной частью является пружина, крепко навернутая на вал или цилиндрик. Свободный конец ее соединен с системой колес, — а их таки не мало! Наиболее важных четыре: «большое» колесо, потом «центральное»; потом еще одно «передаточное» колесо, и, наконец, «спусковое». Между собою они соединяются при помощи зубчиков — все они, так называемые, «зубчатые» колеса. Передаточные зубчатки называются «шестернями». Когда меня «заводят», т. е. закручивают пружину, она начинает раскручиваться и приводить в движение колеса. На оси этих колес сидят Стрелки, из которых одна движется в шестьдесят раз скорее часовой — это минутная, самая длинная. А ось секундной стрелки движется в шестьдесят раз скорее минутной. Для того, чтобы колеса вертелись равномерно, устроен «балансир» или маятник, который вращается то вправо, то влево. Так, вот у меня все и вертится, как на мельнице!
Механизм карманных часов.
— А что вы мелете на вашей мельнице? — спросило Сердце.
— Ничего не мелю, я делаю время.
— Время? — с изумлением воскликнуло Сердце, — это что за штука?
— Как вам сказать, — проскрипели Часы. — В точности я сам не знаю, но это очень драгоценная вещь, потому что мой хозяин говорит: «Время — деньги!» А деньги, говорят, управляют миром. — Я играю в жизни очень важную роль. Меня носят наркомы и президенты и во всех важных делах со мной советуются. И все же, люди по отношению ко мне так же неблагодарны, как и к вам. Судите сами, я уже двадцать лет служу моему хозяину, а это, ведь, не фунт изюму съесть! В секунду я тикаю пять, а, стало быть, в чес восемнадцать тысяч раз, а в сутки четыреста тридцать две тысячи раз. В год это выйдет сто пятьдесят восемь миллионов раз! День и ночь работаю я непрерывно. Мой маятник, о котором я упоминал, не больше кольца на пальце моего хозяина; он вращается то в одну, то в другую сторону целые годы подряд и так быстро, что его едва можно разглядеть! Если бы пустить это колесо катиться вперед, то оно в сутки пробежало бы тридцать шесть верст, а в три года, пожалуй, обошло бы весь земной шар! Все части мои так нежны и так тонки, оси мои тонки, как волосок, и столь же тонки крохотные пружинки. Я не ем и не пью. Мне нужна только раз в несколько лет капля масла — и все же люди неблагодарны, и ничем на них нельзя угодить! Если бы я только мог, я пошел бы бродить по белу свешу, — но нет, приходится сидеть на цепи, как какая-нибудь дворняжка!
— У каждого свое горе, — решило Сердце. — Я должно следить за тем, чтобы внутри все шло своим порядком. В жилах моего хозяина четырнадцать литров крови — целых семьдесят стаканов! — и всю эту кровь я перекачиваю шестьсот раз в одни сутки! Это, смею сказать, работа. И вместо того, чтобы облегчить мне ее, мой хозяин положительно доводит меня до болезни своим пивом и курением! А отдельные члены тела? То в голове слишком много крови, и в ней начинается боль; а то мой хозяин садится так неловко, что притискивает свои жилы, и у него «засыпает» нога, по ней, как говорится, «бегают мурашки», потому что кровь не может протиснуться сквозь трубочки. А иногда руки получают слишком мало крови и зябнут. И во всем я виновато!
— А вот я, например, — заметили Часы, — живу в долголетней войне со Стрелками. Они воображают себя самой важной частью механизма — и только потому, что хозяин на них смотрит; но когда колеса не вертятся — стоят и Стрелки. Между собой они вечно дерутся. Малая толстая Стрелка постоянно злится, что тонкая и длинная ее перегоняет; иногда она зацепляет длинную за фалды и идет вместе с ней, так что вся музыка портится. Но хуже всего самая маленькая Стрелка, постоянно бегающая по тесному кругу, как цирковая лошадь. Ей все хочется туда, к жирным черным цифрам, она то и дело цепляется за длинную тонкую Стрелку или от злости царапает циферблат, пока все они не останавливаются. Тогда мой хозяин с яростью берет меня в руки и постукивает о край стола так, что мне кажется, — внутренности вот-вот вылезут. Мало того, он еще бранится, говорит, что я «ни к черту не годная луковица», и если бы не был из золота, так он бы меня вышвырнул за окно!
— Тсс! — зашипело Сердце, — он просыпается!
И действительно, он проснулся, громко зевнул и обеими ногами соскочил с кровати.
Он соскочил с кровати и вынул часы.
Он вынул часы. — Половина пятого, — промолвил он. — Будем надеяться, что старая перечница показывает верно.
— Да, да, — вздохнули Часы. — Неблагодарность — удел труженика!
