Ледяна колокольня - Писахов Степан Григорьевич (читать хорошую книгу .txt) 📗
Стерлядь
Ко мне в избу генерал инстервентский заскочил. От ярости трепещется, криком исходится. Подай ему живу стерлядь!
У меня только что поймана была, не сколь велика – аршина три с гаком. Спрятать не успел, держу рыбину под мышкой, а сам трясусь, коленки сгибаю, оторопь проделываю, быдто уж очень я пужлив, а сам стерлядь тихонечко науськиваю.
Стерлядь, ты сам знашь, с головы остриста, со спины костиста.
Вот инстервент пасть разинул, чтобы дыху набрать да криком всю Уйму напугать.
Я стерлядь ему в пасть! Стерлядь скочила и насквозь проткнула. Головой по ногам колотит, а хвостом по морде хлещет!
Генерал инстервентский ни дыхнуть, ни пыхнуть не может. Стерлядь его по деревне погнала, солдаты фрунт делали да кричали:
– Здравья желам!
От крику стерлядь пуще лупила инстервента, он шибче бежал.
Стерлядь в воду – и пошла мимо городу, инстервент лапами всема четырьмя по воде хлопат, воду выкидыват, как машина кака.
В городу думали, что нова подводна лодка идет. Флагами да свистками честь отдавали и все спорили, какой нации новый водяной аппарат!
А как распознать инстервентов? Все на одну колодку. Тетка моей жоны, старуха Рукавичка, сказывала:
– Не вызнать даже, кто из них гаже!
А стерлядь мимо Маймаксы да в море вышла. По морю к нам еще инстервентски военны пароходы шли и тоже нас грабить. Увидали в подозрительну трубу стерлядь с генералом, думали – мина диковинна на них идет, закричали:
– Гляньте-ко – русски каку-то смертоубийственну машину придумали!
В большом страхе заворотились в обратну дорогу, да порато круто заворотились: друг дружке боки проткнули и ко дну пошли. Одной напастью меньше!
Зелена баня
Запонадобилась мне нова баня: у старой зад выпал да пол провалился. За сосновым али еловым лесом ехать далеко. А тут у нас наотмашь за деревней, на сыром месте ивы росли. Я их и срубил, четыре столба сваями под углы вбил, поставил баню всю ивову. Да в свежу, нову мыться пошел. Баню жарко натопил. Вот моюсь да окачиваюсь, а про веник позабыл.
– Охти мнеченьки, как же париться без веника!
Отворил дверь из бани, глянул – а я высоко над деревней!
Умом раскинул и в разуменье пришел: ивовы столбы от теплой воды проросли да и выросли деревами и вызняли меня в поднебесну, да и вся баня зеленью взялась. Я от стен да от косяков дверных ивовых веток свежих наломал, веник связал. И так это я в полну меру напарился!
Из бани вышел, жона догадалась лесенку приставить. А банный пар из бани тучей выпер, поостыл да дождиком теплым и пал. Это дело я стал в уме держать.
Вот стало время жарко-прежарко, а без дождя. Хлеба да травы почали гореть.
Вижу – поп Сиволдай с конца деревни обход начинат, кадилом машет и вопит во всю глотку:
– Жертвуйте мне больше, я вам дождь вымолю!
Я забежал с другого конца деревни и тоже заорал:
– Не давайте Сиволдаю ни копейки, ни грота! Я вам дождь через баню достану, приходите, кому париться охота!
Баню натопил самосильно. Старики да старухи у банной лесенки стабунились, дожидают моего зову в баню карабкаться. Я велел им стать чередом парами и здыматься по две пары париться.
А я парю-хвощу да пар поддаю. Старье только покрехтыват от полного удовольствия.
Как отпарю две пары, на веревке вниз спущу. Двери банны настежь отворю, пар стариковский толстой тучей выпрет. А родня стариков, что парились, подхватит тучу вилами да граблями и волочет на свое поле. Там туча поостынет и дождем теплым падет.
Столько в тот год у нас наросло, что сами были сыты и всю округу прокормили.
Оглушительно ружье
Сказывал кум Ферапонт – мы его Ферочкой звали, – сказывал про свое ружье. Ствол, мол, широченной, калибру номер четыре.
Это что четыре! У меня вот ружье, тоже своедельно – ствол калибру номер два!
Кабы еще чуть пошире, я бы в ствол спать ложился. А так в ем, в стволе ружейном калибру номер два, я сапоги сушил, провиант носил.
Опосля охоты, опосля пальбы ствол до большой горячности нагревался, и жар в ем долго держался.
В зимни морозы, в осенню стужу это было часто очень к месту и ко времени. От устали отдыхать али зверя дожидать на теплом стволе хорошо! Приляжешь и поспишь часок другой-третий, как на лежанке.
Чтобы тепло попусту не тратилось, я к стволу крышку сделал. Выпалю для тепла, крышкой захлопну и ладно.
Бывало, сплю на теплом ружье, на горячем стволе, а Розка, собачонка, около сторожем бегат. Как какой непорядок: полицейского, волка или другого какого зверя почует, ставень от ствола оттолкнет в сторону, меня холодом разбудит. Ну, я с ружьем своим от всякого оборону имею. Мое ружье не убивало, а только оглушало, тако оглушительно было.
Раз я дров нарубил, устал, на ружье, на теплом стволе спать повалился.
Лесничий с полицейским заподкрадывались. Рубил-то я в казенном лесу. Розка тихомолком ставень откинула, меня холодом разбудило. Кабы малость дольше спал, меня бы сцапали и с дровами и с ружьем.
Я вскочил, стряхнулся, выпалил да так хорошо оглушил лесничего с полицейским, что у них отшибло и память и всяко пониманье, а движенье осталось. Я на лесничем, на полицейском, как на заправской паре дрова из лесу вывез. Оглушенных в деревне на улице оставил, сам в лес воротился. Мне и ответ держать не надо.
С этим оглушительным ружьем я на уток охотился. В саму утрешну рань нашел озерко, на ем утки плавают, в туманной прохладности покрякивают, меня не слышат.
Ружье-то утки видят, таку махину не всегда спрячешь. Видят утки ружье, да в своем утином соображении ствол калибру номер два и за ружье не признают. Это мне даже сквозь туман явственно понятно.
Утки оглушительно ружье за пароходну трубу сосчитали: думали, труба в отпуску и прогуливат себя по лесу. Не все ей по воде носиться, а захотела по горе походить. Утки таким манером раздумывают, по воде разводье ведут, плясом кружатся. Туман тоньшать стал, утки в мою сторону запоглядывали. Я пальнул. Разом все утки кверху лапками перевернулись и стихли.
Надо уток достать, надо в воду залезать, а мне неохота, вода холодна. Кабы Розка, собака, была, она бы живо всех уток вытащила. Да Розка дома осталась.
Жона шаньги житны пекла. Об эту пору у Розки большое дело – попа Сиволдая к дому не допускать. А поп по деревне бродил, носом поводил, выискивал, чем поживиться.
Розка – умна животна: пока все не съедено, пока со стола не убрано, ни попа, ни урядника полицейского, ни чиновника (не к ночи будь помянуто, чтобы во снах не привиделся) и близко не подпустит. Коли свой человек идет: кум, сват, брат, Розка хвостом вилят, мордой двери отворят.
Сижу, про собаку раздумываю, трубку покуриваю, про уток позабыл.
К уткам понятие и все ихны чувства воротились. Утки зашевелились, в порядок привелись, крылами замахали и вызнялись. «Вот, – думаю, – достанется мне от жоны за эко упущенье».
Утки вызнялись, тесно сбились, совещание ведут. Я опять пальнул. Уток оглушило, они на раскинутых крыльях не падают, не летят, на месте держатся.
Тут-то взять дело просто. Я веревку накинул и всю стаю к дому потащил.
Дождь набежал. Я под уток стал и иду, будто под зонтиком. Меня вода не мочит, меня дождь не берет. Дождь пробежал, солнышко припекло, я под утками иду – меня жаром не печет.
Дома утки отжились, ко двору пришлись. Для уток у меня во дворе пруд для купанья, двор да задворки для гулянья. Как замечу уткински сборы к полету-отлету, я оглушительно ружье покажу, утки хвосты прижмут, домашностью займутся. Яйца несут, утят выводят.
Вскорости у всех уемских хозяек утки развелись. Всем веселы хлопоты, всем сыто.
Поп Сиволдай выбрал время, когда собаки Розки дома не было, пришел ко мне и замурлыкал таки речи:
– Я, Малина, не как други прочи, я не прошу у тебя ни уток, ни утят, дай ты мне ружья твоего, я сам на охоту пойду, скоро всех больше всех разбогатею.
