Сказки для самых храбрых - Перро Шарль (книги полностью бесплатно .txt) 📗
Наступил уже вечер, когда пришел молодой человек, который уже был сегодня у меня и даже предлагал за плащ немалые деньги. Он бросил на стол кошелек с цехинами и воскликнул:
— Ей-богу, Цалейкос, я должен получить плащ, пусть даже из-за этого я останусь нищим!
Я оказался в большом затруднении, ведь я вывесил плащ только затем, чтобы привлечь к нему взоры своего незнакомца, а теперь явился молодой глупец, чтобы купить его за огромную цену. Но что мне оставалось делать? Я уступил, потому что решил таким образом хорошо вознаградить себя за ночное приключение. Юноша надел плащ и пошел к выходу, но на пороге обернулся, сорвал какой-то листок бумаги, прикрепленный к плащу, бросил его мне и сказал:
— Здесь, Цалейкос, какая-то записка.
Я взял листок и прочитал: «Сегодня ночью, в известный час, принеси плащ на Старый Мост. Тебя ожидают четыреста цехинов!»
Меня как громом поразило. Придя в себя, я быстро схватил двести цехинов и бросился за молодым человеком, купившим плащ:
— Возьмите свои цехины назад, любезный друг, и оставьте мне плащ! Я никак не могу отдать его.
Сначала он счел это за шутку. Когда же заметил, что я говорю серьезно, возмутился, обругал меня дураком, и в конце концов дело дошло до драки. Мне удалось сорвать с противника плащ, и я уже хотел убежать с ним, но тут молодой человек позвал на помощь полицию и потащил меня в суд. Судья присудил плащ моему противнику, однако я стал предлагать юноше двадцать, пятьдесят, восемьдесят, даже сто цехинов сверх его двухсот, если он отдаст мне плащ. То, что не смогли сделать мои просьбы, сделало мое золото: юноша взял мои цехины, а я ушел с плащом.
С трудом дождавшись ночи, я в то же время, как и вчера, отправился с плащом под мышкой к Старому Мосту. С последним ударом колокола ко мне из мрака приблизилась какая-то фигура. Это несомненно был тот же человек, что и вчера, хотя я вновь не видел его лица: на этот раз его закрывала маска.
— Плащ у тебя? — спросил он.
— Да, господин, — ответил я, — но он стоил мне сто цехинов наличными.
— Я знаю это, — спокойно произнес он. — Смотри: здесь четыреста.
Он подошел со мной к широким перилам моста и стал отсчитывать золотые. Их было четыреста, они великолепно блестели при лунном свете, и их блеск радовал мое сердце. Увы! Оно не предчувствовало, что будет дальше.
— Благодарю вас, господин, за вашу доброту, — сказал я незнакомцу. — Чего вы теперь потребуете от меня? Хочу только заранее предупредить, что это не должно быть чем-нибудь незаконным.
— Излишняя забота, — ответил он, накинув плащ на плечи. — Мне нужна ваша помощь как врача, но не для живого, а для мертвого.
— Как это может быть?! — воскликнул я с удивлением.
— Я с сестрой приехал из дальних стран, — начал он рассказывать и в то же время сделал мне знак следовать за ним. — Здесь я жил с ней у одного друга. Вчера моя сестра скоропостижно умерла, и родственники хотят завтра похоронить ее. Но по старинному обычаю нашей семьи все должны покоиться в могиле отцов. Умерших в чужой стране бальзамировали и перевозили на родину. Поэтому тело сестры я отдаю своим родственникам, а отцу должен привезти по крайней мере голову его дочери, чтобы ему еще раз взглянуть на нее.
Хотя этот обычай отрезать головы любимых родственников показался мне ужасным, я поостерегся говорить об этом вслух и только сказал незнакомцу, что хорошо знаком с бальзамированием мертвых, и попросил его отвести меня к умершей, поинтересовавшись, однако, почему все должно происходить так таинственно, ночью. Он ответил мне, что его родственники, которые считают его намерение ужасным, днем ни за что не допустили бы этого, но если голова будет отнята, они уже ничего не смогут сделать. Он, конечно, мог бы принести мне голову, но естественное чувство удерживает его от того, чтобы самому отрезать ее.
Между тем мы успели подойти к большому красивому дому. Мы прошли мимо главных ворот дома, вошли в маленькую калитку, которую незнакомец тщательно затворил за собой, и затем в темноте стали подниматься по узкой винтовой лестнице. Она вела в слабо освещенный коридор; из него мы прошли в комнату, освещенную висевшей на потолке лампой.
В этой комнате стояла кровать, на которой лежал труп. Незнакомец отвернулся, чтобы, вероятно, скрыть слезы. Он указал на умершую, велел мне быстро исполнить свое дело и вышел за дверь.
Я вынул нож, который как врач всегда носил при себе, и приблизился к кровати. У умершей была видна только голова, но она была так прекрасна, что мною невольно овладело искреннее сожаление. Темные волосы спускались длинными косами, лицо было бледным, глаза закрыты. Сперва я сделал на коже надрез, как это делают врачи, когда отрезают какой-нибудь член, а потом одним взмахом перерезал горло. Но какой ужас! Покойница открыла глаза и тотчас же опять закрыла — она, по-видимому, только теперь с глубоким вздохом рассталась с жизнью. В тот же миг на меня из раны брызнула струя теплой крови — и я понял, что умертвил несчастную… От нанесенной мной раны уже нет спасения… Несколько минут я стоял в страхе, ошеломленный происшедшим. Обманул ли меня Красный Плащ или, может быть, сестра была только в летаргическом сне? Мною овладел такой ужас, что я вне себя от страха бросился из комнаты. Коридор окутывала густая тьма, потому что лампа была погашена, а от моего спутника не осталось и следа, поэтому мне пришлось в темноте наугад пробираться вдоль стены, чтобы дойти до лестницы. Наконец я нашел ее и с трудом спустился вниз. Внизу тоже никого не было, и я поспешил на улицу. Подгоняемый страхом, я примчался к своему жилищу и рухнул в постель, намереваясь уснуть, чтобы забыть о случившемся. Но сон бежал от меня, и только к утру я немного успокоился. Мне казалось невероятным, что человек, склонивший меня к этому ужасному поступку, может выдать меня, поэтому я решил идти в лавку, заняться своим обычным делом и принять, насколько возможно, беззаботный вид. Но увы! Спокойствие тут же покинуло меня, как только я заметил, что у меня не хватает шапки и пояса, а также ножа. Я не знал наверняка, оставил ли я их в комнате убитой или же потерял во время своего бегства. К сожалению, первое казалось мне более вероятным, следовательно, меня, убийцу, могут найти…
В обычное время я открыл свою лавку, и ко мне пришел сосед, как он делал это каждое утро, потому что был разговорчивым человеком.
— Что вы скажете об ужасном происшествии, — начал он, — случившемся сегодня ночью?
Я сделал вид, будто ничего не знаю.
— Как?! Неужели вы не знаете того, о чем говорит весь город? Не знаете, что прекраснейший цветок Флоренции, дочь губернатора Бианка убита в эту ночь? Ах, я видел, как еще вчера она такой веселой проезжала со своим женихом по улицам. Сегодня у них была бы свадьба!
Каждое слово соседа стрелой ранило меня в сердце. Но это было лишь начало: каждый вошедший в лавку покупатель вновь начинал рассказ об ужасном происшествии, и один рассказ был страшнее другого. Около полудня в лавку вошел полицейский и попросил меня удалить людей.
— Синьор Цалейкос, — обратился он ко мне, вынимая потерянные мной вещи, — эти вещи принадлежат вам?
Я хотел было отречься от них, но через полуоткрытую дверь увидел нескольких знакомых, которые могли, пожалуй, свидетельствовать против меня. Я решил не ухудшать свое положение ложью и признал свои вещи. Полицейский попросил меня следовать за ним и привел меня в большое здание, которое оказалось тюрьмой. Там он сказал, что я буду находиться в нем до суда.
Мое положение было ужасным. Мысль о том, что я убил человека, хотя и невольно, не давала покоя. Разумеется, я понимал, что это блеск золота омрачил мой разум, иначе я не попал бы так легко в ловушку. Через два часа после ареста меня вывели из тюрьмы. Мы спустились по нескольким лестницам и затем пришли в большую залу. Там за длинным столом, покрытым черным сукном, сидели двенадцать человек, в основном старики. По бокам залы возвышались скамьи, заполненные знатнейшими лицами Флоренции. На галереях, пристроенных вверху, густой толпой стояли зрители. Когда я подошел к черному столу, поднялся человек с мрачным, печальным лицом. Это был губернатор. Он сказал собравшимся, что как отец убитой он не может быть судьей в этом деле и на этот раз уступает свое место старейшему из сенаторов. Этому сенатору было никак не меньше девяноста лет. Он стоял сгорбившись, его виски были покрыты тонкими белыми волосами, но глаза еще пылали огнем, а голос был сильным и твердым. Он спросил меня, сознаюсь ли я в совершении убийства. Я попросил его выслушать меня и, стараясь сохранять самообладание, рассказал обо всем, что знал. Я заметил, что губернатор во время моего рассказа то бледнел, то краснел, а когда я окончил, то в бешенстве воскликнул:
