Озеро синих гагар - Черепанов Сергей Иванович (читать книгу онлайн бесплатно без .TXT) 📗

И все-таки, хотя и силен был Горбун, дружба и вольность лебединая оказались сильнее.

Залетел лебедь выше облаков, крылья сложил и, словно камень, бросился вниз, на то место, где лебедушка упала. Так ударился, что берег дрогнул и по озеру, как в бурю, волны заходили. Горбуна глубоко в землю вбил, а Катю крылом прикрыл и тут же в камень превратился.

С тех пор и лежит на берегу нашего озера Лебедь-камень.

Весной, когда другие лебеди к нам прилетают и кружатся над бугром, где камень лежит, так и знай: это они Игнатку и Кате кланяются.

А у нас в обычай вошло: кто подружку себе на Лебедь-камне выбрал, у того дружба на всю жизнь крепкая и верная.

Серебристая шкурка

В ту зиму снегу выпало много. Крайние к поскотине избы замело до самых труб. Выедешь в поле — лошадь в сугробе вязнет, не только воз, а пустые дровнишки еле вытаскивает. В прежние зимы, бывало, в осинниках и в березовых колках весь снег следами прострочен: тут тебе и заячья тропа, и горностаева стежка, и мышки-полевушки мелкая вязь, и черного тетерева лапчатая поступь. А на этот раз под сугробами вся живность попряталась, лес опустел. Голодные волки каждую ночь начали в деревню бегать.

Вон там, видишь, где речка течет, под самым скатом бугра, стоял двор Емели Куяна. Мужичонка он был бедный, хоть и знал всякое ремесло. Пимы скатает. Сапоги протачает. Корзину сплетет. Дугу согнет и любо-дорого как изукрасит! А на богатство талану не было. Избенка покосилась. Плетни стояли, как пьяные. Сам зиму и лето в рваном тулупе ходил. Пить не пил, сладко не ел, а заработанные копейки, как вода в решете, не держались.

У этого Емели Куяна был сынишка Федот. Парень как парень. Ростом и здоровьем не был обижен, а характер весь в отца. Иные парнишки, бывало, на улице в шарик либо в бабки играют, а он дома сидит, чего-нибудь мастерит.

Вся утеха у него только в том и была, что с Кудрей возиться.

Ну, надо сказать, такую собаку, как Кудря, не в каждом дворе найдешь. Всякую она речь понимала, только что книжки читать и по-человечески разговаривать не могла. Шапку, хоть в лес унеси, спрячь, она найдет и домой принесет. Под самым носом мясо положи и скажи: «Трогать не смей!» — она с голоду подохнет, а не тронет. Морду на лапы положит, отвернется, чтобы запахом в нос не сильно ударяло, и сторожит.

Вот в эту зиму, как стали волки в деревню похаживать, Федотко собаку не уберег. Как-то ночью Кудря заскулила, зарычала, шерсть ощетинила, а парнишка возьми и выпусти ее во двор. Понадеялся на силу. Думал, Кудря волков одолеет. А их оказалось не один и не два. Не успела собака пасть открыть, как волки ее свалили, на бугор утащили и слопали. Лишь хвост от Кудри остался.

Федотко, наверно, с неделю тосковал. А потом как-то говорит отцу:

— Тятя, дай мне твою фузею [23].

— А зачем тебе? — спрашивает Емельян.

— Буду волков подкарауливать. Я им Кудрю так не оставлю!

— Смотри, как бы они тебя самого не съели.

— Не съедят. Ты только картечи в заряд положи.

Понятно, убытку от одного заряда немного. «Куда ни шло», — подумал мужик. Положил в ружье горсть пороха да горсть крупной дроби, хорошенько шомполом пыжи забил и кремень наладил.

Для порядка парня предупредил, чтобы, когда стрелять будет, сильнее к плечу приклад прижимал, а то сам с ног слетит.

Федотко в огороде засаду устроил. Выкопал в снегу ямку, сверху чащой забросал, сеном притрусил, фузею поставил на треногу, нацелил ее на бугор, на коем волки Кудрю растерзали, и стал ждать.

Одну ночь в засаде просидел, потом вторую и третью. Ночи стояли темные. Иной раз покажется, вроде тень метнулась, а вглядится — нет никого. Хотел было парень уже всю эту затею бросать. Но на четвертую ночь небо немного прояснилось, в разрывах туч месяц начал выглядывать. Как выглянет, по снежным сугробам будто иголки насыплет и огоньками их осветит.

В этом снежном мареве начало Федотку казаться: вот будто бугор зашевелился, дымок закурился, а потом обозначилось что-то, похожее на зверя. И зверь какой-то чудной: морда вострая, ушки торчком, туловище низкое и длинное, хвост пушистый. А по шкуре с головы до кончика хвоста серебряные искры то гаснут, то вспыхивают. Тряхнул Федотко головой, глаза протер. Нет! И в самом деле зверь на бугре сидит: морду поднял, туда-сюда ею водит, к разным запахам принюхивается.

— Ага-а! — обрадовался охотник. — Это ты, наверно, и слопал нашу Кудрю да опять пришел. Вот я тебе сейчас дам!

Приложился к фузее, курком щелкнул, поймал зверя на мушку и ка-а-ак бахнет! Целый сноп огня вылетел, в лесу будто сотни дровосеков топорами застучали, в плечо прикладом отдало, словно оглоблей ударило.

Подождал он немного, огляделся и видит: зверь на бугре лежит, значит, не зря фузея с ним разговаривала.

Наутро по всей деревне, из избы в избу, слух побежал. Мужики, бабы, детишки собрались во двор к Емеле Куяну чудного зверя смотреть. Руками по бокам хлопали: что за зверь, откуда такой явился? На волка не похож, смахивает больше всего на лису. Но в наших местах лисицы все рыжие, а у этой масть темная, как туча, шкурка пушистая и мягкая, словно пух, кончики волос все, как один, белые, серебристые.

Одна только бабка Дарья не похвалила Федотка. Осмотрела шкурку, поворчала, головой покачала и спрашивает:

— Ну, Федот, куда ты теперича эту невидаль девать будешь?

— Шапку сошью, — отвечает Федотко.

— Не по твоей одеже шапка-то будет.

— Тогда, стало быть, рукавицы излажу.

— Рукавицы теплые выйдут. Однако зря лишь товар испортишь. Шкурка-то, видать, не простая. Не ровен час, попадет тебе за эту шкурку от Снеговушки.

Озадачила Федотка старуха, почесал он в затылке, но большого внимания ее разговору не уделил: мало ли, дескать, чего она выдумать может…

Тем временем отец серебристую шкурку с лисички снял, очистил да присолил и сидел теперь, на пальцах прикидывал:

— Пожалуй, за нее парнишке можно пимешки справить. А если не пимы, то шубенку. Если не шубу, то штаны и рубаху бумазеевую.

Федотко побоялся о бабкиных словах отцу рассказывать. Батько-то был на руку крутой, скорый, того и гляди, рассердится, зашумит. Потому и начал его мало-помалу отговаривать. Шкурку-де продавать не к чему. Она пить-есть не просит, в лес не убежит, пусть пока дома побудет. Мне, дескать, ни пимов, ни шубы не надобно, хорошо и в старой шубенке зиму пробегаю.

Емельян послушал его, подумал и рукой махнул:

— Ладно, не будем продавать: может, самим в хозяйстве пригодится.

Принесли шкурку в избу, повесили на стенку, на гвоздь. После ужина залез Федотко на полати, старым тулупом укрылся. Вроде и спать охота, а не спится. Слова бабки Дарьи никак из ума не идут. Снеговушка, небось, шутки шутить не станет. Что-то не слыхать, чтобы она добро людям делала.

Лежит парень, с боку на бок поворачивается.

Мать ухватом погремела, посуду перемыла и начала на печи спать укладываться. Вот и отец самосаду накурился, накашлялся и улегся. Лучинка в треножке догорела, остатки ее упали в таганчик с водой, и наступила такая темнота, хоть глаз выколи. Только на стене, где шкурка повешена, голубые искорки вспыхивают.

Вскоре первые петухи пропели. Значит, время-то близко к полуночи. Лежал-лежал Федотко и задремал. Но только задремал, вдруг слышит, будто кто-то его зовет: «Федотко! Федотушко-о!»

Поднял он голову, прислушался. В избе тихо, а с улицы, и верно, кто-то его имя называет.

Соскочил он с полатей, подошел к окну, ухом приложился к стеклу и опять услышал: «Федотушко-о!»