Мэри Поппинс (перевод Б. Заходера) - Трэверс Памела Линдон (е книги .TXT) 📗
Глава четвёртая
Кошка, которая смотрела на короля
У Майкла был день рождения, а назавтра у него разболелись зубы. Он лежал в постели и стонал, косясь уголком глаза на Мэри Поппинс в надежде, что она обратит на него внимание.
А она сидела в старом кресле и прилежно перематывала шерсть. Джейн, присев на корточки, держала моток. Снизу, из сада, доносились крики Близнецов, игравших там под присмотром Элин. В детской было тихо и мирно. Клубок в руках Мэри Поппинс всё рос и рос. Часы самодовольно тикали, и этот звук чем-то напоминал кудахтанье курицы, которая только что снесла яйцо.
— Почему у меня болят зубы, а у Джейн нет? — хныкнул Майкл и плотнее обмотал щёку шарфом, который дала ему Мэри Поппинс.
— Потому что ты вчера съел слишком много сладкого, — безжалостно отвечала Мэри Поппинс.
— Да ведь у меня был день рождения! — возразил он.
— Это не значит, что надо забывать меру! Вот у меня не болят зубы после дня рождения!
Майкл поглядел на неё сердито. Порой ему хотелось, чтобы Мэри Поппинс не была таким безупречным совершенством. Но он никогда не осмеливался сказать об этом вслух.
— Вот возьму и умру! — пригрозил он. — Тогда пожалеете, что вы такая безжалостная.
Она только презрительно засопела, продолжая мотать шерсть.
Держась обеими руками за щеку, Майкл озирался в поисках утешения. Все вещи в детской глядели сочувственно — это были старые добрые друзья: обои, лошадка-качалка, изношенный красный ковёр.
Взгляд Майкла упал на каминную полку.
Вот компас и Королевское Фарфоровое Блюдо; вот маргаритки в банке из-под варенья, катушка от змея и градусник Мэри Поппинс. А среди них красовался вчерашний подарок тёти Флосси — белая фарфоровая кошечка, разрисованная синими и зелёными цветочками. Она сидела, сложив лапки вместе и аккуратно обернув их хвостом. Солнце освещало её фарфоровую спину; зелёные глаза её глядели важно и серьёзно.
Майкл дружески улыбнулся ей. Он любил тётю Флосси и был очень рад этому подарку.
И тут в зубе снова страшно засверлило.
— Ой! — застонал Майкл. — У меня голова лопнет!
Он жалобно посмотрел на Мэри Поппинс.
— И всем всё равно! — добавил он с горечью.
Мэри Поппинс насмешливо улыбнулась.
— Не смотрите на меня так! — захныкал он, изо всех сил держась за щеку.
— Почему? Как известно, и кошка может смотреть на короля!
— Да ведь я же не король, — проворчал он сердито, — а вы не кошка, Мэри Поппинс!
Он надеялся, что она станет с ним спорить и он забудет про зуб.
— А как вы думаете, любая кошка может смотреть на короля? Например, кошка Майкла может? — спросила Джейн.
Мэри Поппинс подняла взгляд. Её синие глаза встретились с зелёными глазами кошки. Наступило молчание.
— Любая кошка может, — сказала наконец Мэри Поппинс. — А эта кошка — особенно.
Улыбаясь про себя, она снова взяла клубок, и тут что-то зашевелилось на каминной полке. Фарфоровая кошка пошевелила своими фарфоровыми усами, подняла голову и зевнула. Ребята увидели её острые зубки и розовый кошачий язычок. Потом кошка выгнула расписанную цветами спину, лениво потянулась и, махнув хвостом, соскочила с полки на пол.
— Мурррр! — сказала кошка.
Она прошлась по коврику, подошла к Мэри Поппинс и кивнула ей головой. Потом вскочила на подоконник и выпрыгнула в окно, откуда лились потоки солнечных лучей.
Майкл забыл о зубной боли.
Джейн уронила моток.
Оба таращили глаза изо всех сил.
— К-как же т-т-т-так? — пролепетали оба. — Почему? К-куда?
— В гости к королеве, — ответила Мэри Поппинс. — Она принимает каждую вторую пятницу. Джейн, не таращи глаза! Ветер может перемениться! А ты, Майкл, закрой рот, а то застудишь зуб.
Майкл поспешно закрыл рот. Но тут же опять открыл его.
— Я же хочу знать, что это значит! — закричал он. — Она же фарфоровая! Ненастоящая! И вдруг прыгает! Я сам видел!
— А зачем она пошла к королеве в гости? — спросила Джейн.
— Ловить мышей, — спокойно отвечала Мэри Поплине. — А отчасти — вспомнить доброе старое время.
Глаза её приняли отсутствующее выражение, и руки перестали вертеть клубок.
Джейн предостерегающе посмотрела на Майкла. Он осторожно вылез из постели и подкрался к креслу. Оно заскрипело, когда он прислонился к нему, но Мэри Поппинс, казалось, ничего не заметила. Невидящими глазами она смотрела в окно или куда-то вдаль.
— Жил-был, — начала она не спеша, — жил-был в старину Король, который думал, что знает всё-всё на свете. Сколько всего он знал — или, вернее, думал, что знает, — этого ни в сказке сказать, ни пером описать. Фактов и цифр у него в голове было не меньше, чем в гранате зёрнышек.
Сколько всего он знал и был такой умный, что стал ужасно рассеянным. Он всё забывал. Вы мне, наверно, и не поверите, если я вам скажу, что он забывал порой даже своё собственное имя, а звали его Коль.
К счастью, у его Первого Министра была прекрасная память, и время от времени он напоминал Королю, как его зовут.
И больше всего на свете любил Король думать. Он думал всю ночь напролёт и думал поутру. Он думал за едой и думал в ванне. И он никогда не замечал ничего, что творилось у него под носом, потому что он, естественно, всегда думал о чём-то другом.
Вы, может быть, вообразили, что он думал о благе своего народа, о том, как сделать его счастливым, и так далее? Ничего подобного! На уме у него было совсем другое. Он думал, например, о том, сколько в Индии бабуинов, или о том, какой полюс больше — Северный или Южный, или — можно ли научить свиней петь.
И он не только сам ломал голову над такими вещами. Он заставлял всех и каждого ломать над ними голову. Всех — кроме Первого Министра, который был вовсе не Мыслящей Личностью, а просто старичком, любившим сидеть на солнышке и совершенно ничего не делать. Но он старался, чтобы этого никто не заметил — ведь Король мог отрубить ему за это голову.
Король жил во дворце, сделанном из чистого хрусталя. Когда-то, в прежние времена, этот дворец так сиял и сверкал, что прохожие жмурились, боясь ослепнуть. Но с годами хрусталь потускнел, покрывшись толстым слоем пыли, и некому было вытереть пыль, потому что все были страшно заняты: они помогали Королю думать. Все — даже повара, и горничные, и судомойки. В любую минуту каждому могли приказать бросить своё дело и помчаться по королевскому слову, скажем, в Китай — считать шелковичных червей; или на Соломоновы острова — узнать, правила ли там царица Савская…
И когда они возвращались с уймой Фактов, Сведений и Данных, Король и Придворные записывали всё в большие книги, переплетённые в кожу. А если кто-нибудь возвращался, не принеся ответа, ему немедленно отрубали голову.
И только одной Королеве нечего было делать. Весь день она сидела на своём золотом троне и вертела в пальцах ожерелье из голубых и зелёных цветов, обвивавшее её шею. А иногда она, взвизгнув, вскакивала и плотнее запахивалась в свою горностаевую мантию. Потому что во дворце было так грязно, что в нём завелись мыши, а все королевы — это вам подтвердит кто угодно — очень боятся мышей.
Порой она даже вскакивала на сиденье своего трона.
И каждый раз Король хмурился.
— Прошу потише! — говорил он раздражённо — ведь малейший шум мешал ему думать.
Тут мыши удирали, и на некоторое время в зале снова воцарялась тишина. Слышен был только скрип гусиных перьев, которыми Король и Придворные записывали новые Сведения, Факты и Данные в кожаные книги.
Королева никогда никому не приказывала, даже своим камер-фрейлинам, — ведь Король почти всегда отменял её приказ.
— Заштопать Королеве юбку? — говорил он раздражённо. — Какую ещё юбку! Зачем тратить время на разговоры о юбках? Возьмите-ка перо и запишите новые данные о птице Феникс!
И фрейлинам приходилось слушаться, а бедная Королева либо чинила юбку сама, либо так и ходила в рваной.
