Сказки не про людей - Степанов Андрей Дмитриевич (бесплатные книги онлайн без регистрации TXT) 📗
В дверном проеме возник еще один лысый субъект — точно такой же, как первый, только в два раза шире и с моржовыми усами.
— В бога мать! — ахнул он. — Клетка-то — целый клад! С каменьями! И попугай как из сказки… А может, мы и правда жар-птицу накрыли, а, Кубышкин?
Первый, однако, усомнился:
— Для жар-птицы маловата будет, товарищ Рыбов.
— Может, птенец? — почесал лысину комиссар.
— Да, видно, молодой еще…
Помолчали, любуясь сверканием камней и огненных перьев.
— А что, товарищ Рыбов, — спросил младший, — правда, что от жар-птицы, от ней прикуривать можно?
— Предрассудок. Хотя давай, попробуй.
Кубышкин поставил свечу поближе к клетке, достал цигарку и ткнул ею Филюшу в хвост. Филюша сперва оторопел от такой наглости, а потом извернулся и клюнул чекиста в палец.
— А-а, гадло! — взревел тот, отдергивая руку.
— Что, не горит? — поинтересовался комиссар.
— Чего? А… Нет, не горит, товарищ Рыбов, — отвечал раненый, засовывая палец в рот. — Не волшебная птица, это точно.
— А я тебе сколько раз говорил: чудеса попы придумали, чтоб народу глаза запорошить.
— Так оно и есть, товарищ Рыбов.
— А коли не волшебная, то спрашивается: на кой хрен она нам сдалася? — поразмыслил вслух начальник.
— Вот и я так же думаю. Что с ним, разговоры разговаривать?
— Пролетариату нынче болтать некогда, тут ты прав, товарищ Кубышкин. Но пользу буржуйское имущество приносить должно, это ты тоже учти.
— Да какая с него польза? Шею ему свернуть, вот и будет польза. У, гад! Чем я теперь на курок нажимать буду?
Комиссар ничего не ответил. Он стоял глубоко задумавшись, а глядел при этом на Филюшин огненный хвост.
— На перья его пустим! — решил он наконец. — В коммуне недостача писчего матерьялу, пущай послужит трудовому народу.
— Точно! — согласился Кубышкин. — Будет знать, как клюв распускать. А с клеткой-то чего? Клетка-то важная. Ишь, как блестит…
— Клетку вместе с гадом реквизируем. Пиши протокол, я тебе диктовать буду.
— Так у меня ж палец… И грамоте я не очень, товарищ Рыбов. Уж лучше вы сами…
— Ну, ладно!
«Председателю ВЧК тов. Дзержинскому.
Сего 8 декабря я, уполномоченный Рыбов Н. Г., производя остаточную реквизицию в особняке бывших Нарышкиных, открыл особую в стене кладовую, где обнаружена мною спрятанная буржуазией клетка золотая с выгибонами одна, а в ней драгоценных камней на глаз штук восемьдесят, посередине которых сидела ненормальная птица с синей мордой и красным хвостом, по виду попугай или вроде птенца жар-птицы. На вопрос кто таков отвечал, что друг человечества, а потом еще по матери нас послал не по-русски. Явный враг, кидался на тов. Кубышкина при исполнении, но может, правда, чудо какое, вы, тов. Дзержинский, его допросите, вам оно виднее, а ежели не чудо, думаю надо его на перья пустить…»
Товарищ Дзержинский оторвал усталые глаза от протокола и посмотрел на сидящую перед ним на палисандровой жердочке арестованную жар-птицу.
— Ну, и кто же вы на самом деле, друг человечества? — спросил он саркастически.
Филюша выпятил кавалергардскую грудь и, подняв крыло, с большим чувством осенил себя крестным знамением. А потом отвечал голосом звонким и раскатистым:
— Аз есмь небесного града горожанин, а ты бич божий и адова кобылка!
Тусклый взгляд председателя ВЧК оживился зеленым огоньком.
— Так-с. Знакомые песенки. Значит, прав Гаврила Рыбов: враг вы явный и чувств своих не скрываете. А кто ж вас так хорошо говорить научил?
— Славься сим Екатерина!
— Это какая же Екатерина? Фамилия, адрес.
— Великая, пся крев дупа!
От польских слов товарищ Дзержинский приоткрыл было рот, но усилием железной воли тут же и защелкнул. Подумав немного, выложил на стол револьвер. Спросил тихо:
— Стало быть, вы птица бессмертная?
— Все мы смертны, — ответил Филюша серьезно, не отводя взгляда.
— Но все-таки — волшебная или нет? Жар у вас из хвоста пышет? Признавайтесь. Вы должны разоружиться перед победившим пролетариатом.
Филюша посмотрел на оружие, почесался и ответил:
— Пышет. Держи перо. Р-разоружаюсь!
Всесильный чекист взял в левую руку револьвер, а правой приоткрыл дверцу и осторожно, чтобы не обжечься, полез внутрь клетки. Филюша повернулся к дрожащей руке огненным хвостом. Задержал дыхание, прощаясь мысленно с матушкой.
И нагадил полную жменю.
С выражением гадливости на тонком лице товарищ Дзержинский захлопнул клетку, вытер руку о френч и поднял оружие. Филюша выпрямился, как оловянный солдатик, и бесстрашно посмотрел в глаза своей смерти.
Смотрели друг на друга, не моргая. Потом у железного председателя вдруг дернулась бородка, задрожали бескровные ноздри, и он отступил на шаг назад. Отбросил револьвер, прошелся несколько раз по кабинету, как по камере, поворачиваясь у самой стены, а потом решительно шагнул к клетке. Выволок Филюшу наружу, одним махом выдернул из хвоста перо, макнул в чернила и застрочил поверх рыбовского протокола:
«Повесить рядом со мной до особого распоряжения.
Дзержинский»
Повесили Филюшу в плетеной клетке на окне в последнем этаже дома на Гороховой. Посмотришь налево — виден тифозный закат над Невой, посмотришь направо — виден багровый дворец, где провел он счастливую юность. Утром и вечером давали подмокшего хлеба, а на ночь закрывали пыльным шлемом, чтоб не орал. Орать же было от чего: сны старому попугаю снились тяжелые.
Очнувшись посреди ночи от кошмаров, он сразу попадал в кромешную тьму, окруженную целым морем звуков. Дребезжали телефоны, матерились матросы, гудел во дворе мотор, глуша выстрелы. А из соседней комнаты неслись чьи-то нутряные вопли и чеканные вопросы председателя:
— Я тебе дам «штук восемьдесят»! Кто рубины в клетке ковырял? Говори!
Филюша закрывал голову крыльями, но это не помогало. Впервые за двести лет ему совсем не хотелось жить.
Читал про себя вирши:
Но от стихов делалось еще хуже.
Только под самое утро все стихало. Арестованных убирали вниз, в тюрьму, комиссары были еще на обысках, а прочие сотрудники падали с глухим стуком на пол и засыпали часа на два. Замолкали телефоны и захлебывался, наконец, проклятый мотор.
В один из таких звенящих тишиной предутренних часов с Филюшиной клетки вдруг сдернули шлем. Попугай вздрогнул и развернулся на жердочке. Прямо перед ним белело в неверном заоконном свете и без того бледное лицо председателя. Странно, но Филюше показалось, что бич божий улыбается.
— Хотел посмотреть, не приснились ли вы мне, — сказал чекист как бы про себя. — Хотя какой тут сон, когда я теперь все расстрельные указы только вашим пером и подписываю…
Он замолчал, и опять нахлынула тишина — мертвая, звенящая, зловещая. Филюша молчал и готовился к самому худшему. Но страшный человек вдруг спросил совсем неожиданное:
— Скажите, а вы сколько отсидели?
— Сто двадцать один год, — твердо ответил Филюша, глядя прямо в глаза упырю.
И вдруг он заметил, что в этих пустых глазах затеплился огонек. Только не зеленый, как на допросе, а скорее аметистовый, как когда-то у матушки.
— В одиночке?
— В одиночке.
Дзержинский потер бледный лоб и вдруг заговорил глухо и быстро:
— А я всего одиннадцать лет. Из них в одиночке два. В Варшаве, в цитадели. Там из окна почти ничего не было видно, только неба немножко. Я от этого неба чуть опять в бога не уверовал…
— А я и без неба увер-ровал, — твердо сказал Филюша.
Председатель помолчал, а потом продолжил отрывисто:
— Каждый день товарищей на казнь уводили… А теперь я сам приговоры подписываю… Красным пером… А как же иначе? Иначе нельзя. Гидра-то наглеет с каждым днем. Кто защитит счастье будущей России? Кто?
