Месс-Менд, или Янки в Петрограде (изд.1956 г.) - Шагинян Мариэтта Сергеевна (книги онлайн без регистрации полностью .txt) 📗
— Или же?
— Вы их проглотите!
С этими словами Бэр подбоченился и принял самую вызывающую позу.
Доктор Лепсиус миролюбиво ударил его по плечу:
— Я не отказываюсь, добрейший мистер Бэр! Но чтоб угощение не было, так сказать, односторонним, разрешите мне прихватить с собой в автомобиле плетеную корзиночку…
Он подмигнул фруктовщику, и фруктовщик подмигнул ему ответно.
Был вызвал Тоби, которому было тоже подмигнуто, а Тоби, в свою очередь, подмигнул шоферу, укладывая в автомобиль корзину с бутылями. Шофер подмигнул самому себе, взявшись за рычаг, и доктор Лепсиус помчался с фруктовщиком Бэром на Линкольн-Плас, в великолепную фруктовую оранжерею Бэра.
Здесь было все, что только растет на земле, начиная с исландского мха и кончая кокосовым орехом. Бэр приказал поднести доктору на хрустальных тарелочках все образцы своего фруктового царства, а доктор, в свою очередь, велел раскупорить привезенные бутылочки.
Спустя два часа доктор Лепсиус и Бэр перешли на ты.
— Я женю тебя, — говорил Бэр, обнимая Лепсиуса за талию и целуя его в металлические пуговицы. — Ты хороший человек, я женю тебя на гранатовой груше.
— Не надо, — отвечал Лепсиус, вытирая слезы. — Ты любишь профессора Хизертона. Жени лучше Хизертона!
— Кто тебе сказал? К черту Хизертона! Не омрачай настроения, пей! Я женю тебя на ананасной тыкве!
Приятели снова обнялись и поцеловались. Но Лепсиус не мог скрыть слез, ручьем струившихся по его лицу. Тщетно новый друг собственноручно вытирал их ему папиросными бумажками, тщетно уговаривал его не плакать — доктор Лепсиус был безутешен. При виде такого отчаяния фруктовщик Бэр в неистовстве содрал с себя бинт и поклялся покончить самоубийством.
— Н-не буд-ду! — пролепетал доктор, удерживая слезы. — Не буду! Дорогой, старый дружище, обними меня. Скажи, что ты наденешь бинт. Скажи, что проклятый Хизертон… уйдет в пещеру!
— Подходящее место! — мрачно прорычал фруктовщик, прижимая к себе Лепсиуса. — Суди сам, куда еще спрятаться человеку, которр…
Он икнул, опустил голову на стол и закрыл глаза.
— Бэрочка! — теребил его Лепсиус. — Продолжай, умоляю! Который — что?
— У которр… у которрого… туловище… — пробормотал фруктовщик и на этот раз захрапел, как паровой котел.
Опьянение соскочило с доктора Лепсиуса — как не бывало. Он в бешенстве толкнул толстяка, разбил пустую бутылку и выбежал из оранжереи на воздух, сжимая кулаки.
— Ну, погоди же, погоди же, погоди! — бормотал он свирепо. — Я узнаю, почему ты переодевался! Почему ты шлялся ко мне, беспокоясь о судьбе раздавленного моряка! Почему ты рентгенизировался! Почему ты вселил ужас в этого остолопа! Почему ты зовешься профессором Хизертоном! И почему у тебя на руке эти суставы, суставы, суставчики, черт меня побери, если они не отвечают всем собранным мною симптомам!
41. ТОРГОВОЕ СОГЛАШЕНИЕ
— Вы слышали, что произошло на бирже?
— Нет, а что?
— Бегите, покупайте червонцы! Джек Кресслинг стоит за соглашение с Россией!
— Кресслинг? Вы спятили! Быть не может!
Но добрый знакомый махнул рукой и помчался распространять панику на всех перекрестках Бродвея.
В кожаной комнате биржи, куда допускались только денежные короли Америки, сидел Джек Кресслинг, устремив серые глаза на кончик своей сигары, и говорил секретарю Конгресса:
— Вы дадите телеграмму об этом по всей линии. Горвардский университет должен составить резолюцию. Общество распространения безобидных знаний — также. От имени негров необходимо организовать демонстрацию. Украсьте некоторые дома, предположим, через каждые десять, траурными флагами.
— Позвольте, сэр, — почтительно перебил секретарь, — я не совсем вас понял: вы говорите о радостной или о печальной демонстрации?
Кресслинг поднял брови и презрительно оглядел его:
— Я провел на бирже торговое соглашение с Советской Россией. Америка должна одеться в траур.
— Ага… — глубокомысленно произнес секретарь, покраснев как рак.
В глубине души он ничего не понимал.
— Но часть интеллигенции — заметьте себе: часть — выразит свое удовлетворение. Она откроет подписку на поднесение ценного подарка вождям Советской республики. Вы первый подпишетесь на тысячу долларов…
Секретарь Конгресса заерзал в кресле.
— Вздор! — сурово сказал Кресслинг, вынимая из кармана чековую книжку и бросая ее на стол. — Проставьте здесь необходимые цифры, я подписался на каждом чеке. Подарок уже готов. Это часы в футляре красного дерева — символ труда и экономии. Озаботьтесь составлением письма с родственными чувствами, вставьте цитаты из нашего Эммерсона и большевистского профессора Когана. Подарок должен быть послан от имени сочувствующих и поднесен через члена компартии, отправленного в Россию… Довольно, я утомился.
Секретарь выкатился из комнаты весь в поту. Ему нужно было снестись с Вашингтоном. В полном отчаянии он бросился с лестницы, гудевшей, как улей.
Большая зала биржи была набита битком. Черная доска то и дело вытиралась губкой. Цифры росли. Маленький человек с мелом в руке наносил на доску новые и новые кружочки. Белоэмигранты из правых эсеров честно предупредили Джека Кресслинга, что готовят на него террористическое покушение в пять часов три минуты дня у левого подъезда биржи.
Виновник всей этой паники докурил сигару, встал и медленно спустился с лестницы. Внизу, в вестибюле, его ждали две борзые собаки и ящик с крокодилами. Он потрепал своих любимцев, взглянул на часы — пять часов — и кивнул головой лакею. Тот поднял брови и кивнул швейцару. Швейцар бросился на улицу и закричал громовым голосом:
— Машина для собак мистера Кресслинга!
К подъезду мягко подкатил лакированный итальянский автомобиль, обитый внутри лиловым шелком. Лакей приподнял за ошейник собак; они уселись на сиденье, и шофер тронул рычаг.
— Машина для крокодилов мистера Кресслинга!
Тотчас же вслед за первым автомобилем к подъезду подкатил другой, в виде щегольской каретки с центральным внутренним отоплением и бананами в кадках. Лакей со швейцаром внесли в него ящик с крокодилами, и автомобиль отбыл вслед за первым.
— Кобыла мистера Кресслинга!
Лучший скакун Америки, знаменитая Эсмеральда, с белым пятном на груди, кусая мундштук и косясь карим глазом, протанцевала к подъезду, вырываясь из рук жокея. Шепот восхищения вырвался у публики. Даже биржевые маклеры забыли на минуту о своих делах. Полисмен, чистильщик сапог, газетчик, продавец папирос обступили подъезд, гогоча от восторга. Раздался треск киноаппарата. Часы над биржей показали ровно пять часов и три минуты.
В углублении между двумя нишами мрачного вида человек в мексиканском сомбреро и длинном черном плаще, перекинутом через плечо, сардонически скривил губы.
— Бутафория! — пробормотал он с ненавистью. — Я не могу жертвовать нашу последнюю бомбу на подобного шарлатана.
И, завернувшись в складки плаща, он тряхнул длинными прядями волос, сунул бомбу обратно в карман и мрачно удалился к остановке омнибуса, где ему пришлось выдержать множество любопытных взглядов, прежде чем он дождался вагона.
А Джек Кресслинг лениво сунул ногу в стремя, оглянулся вокруг в ожидании бомбометателя, пожал плечами, и через секунду его статная фигура покоилась в седле, как отлитая из бронзы, а укрощенная Эсмеральда понеслась по Бродвей-стрит, мягко касаясь асфальта серебряными подковами.
Между тем в нью-йоркскую таможню рабочие привезли великолепно упакованный ящик. Там на него наложили круглую сургучную печать. Он был адресован в Петроград, товарищу Василеву, от целого ряда сочувствующих организаций. Дежурный полицейский пожимал плечами и недовольно бормотал себе в усы:
— Подумаешь, какие нежности! И без таможенного сбора, и без осмотра! Пари держу, что избиратели намнут бока не одному депутату за такую фантазию. Эх, Вашингтон, Вашингтон… — как вдруг странный холодок прошел по его спине, и полицейский прервал свою речь, почувствовав на себе чью-то руку.