Сказки Вильгельма Гауфа - Гауф Вильгельм (книги бесплатно полные версии .TXT) 📗
— И это все, что вы можете мне дать? — недовольным тоном спросил Петер, — я у вас прошу денег, а вы мне даете камень.
— Ну, сотенки тысяч гульденов, я полагаю, хватит тебе на первый раз. Если ловко пустишь в оборот, можешь сделаться миллионером.
— Сто тысяч! — воскликнул, ушам не веря, бедный угольщик. — Ну, ну, не стучи так — скоро расстанемся. Хорошо, я согласен: дайте мне камень и деньги, а эту вечную помеху можете взять себе.
— Я так и знал, что ты малый не глупый, — ухмыльнулся Чурбан. — Пойдем же, выпьем еще, а там — денежки отсчитаем.
Они опять сели к столу, и пили до тех пор, пока Петер впал в глубокий сон.
Он проснулся от веселых звуков почтового рожка. Он сидел в богатой дорожной карете, катил по широкому шоссе, и когда выглянул из окна, то завидел горы Чернолесья далеко назади, в синем тумане. Сначала он не верил, что это он сам сидит в карете. И платье на нем было не прежнее. Но он так ясно помнил все, что с ним случилось, что наконец убедился и очень обрадовался. Только ему странно стало, отчего это ему ни капельки не жалко родной стороны, родных гор и лесов, из которых он уезжал в первый раз в жизни; даже когда он вспомнил о старухе матери, которая сидит одна, в нужде, в горе, да еще убивается по нем, не зная, что с ним сделалось — у него не нашлось ни слезинки. «Ах да! — спохватился он, — слезы и вздохи, грусть и жалость, это все из сердца, а у меня, по милости Чурбана, спасибо ему, сердце каменное, холодное».
Он приложил руку к груди — там было совсем спокойно и тихо. — «Если он на счет ста тысяч так же сдержал слово, как на счет сердца — славно!» — подумал он и начал осматривать карету. Ему попадались белье, платье всякого рода, но денег он долго не находил. Наконец он открыл сумку, а в сумке много и серебра и золота, и кредитных писем на имя первых банкиров во всех главных городах. — «Ну вот, теперь все устроилось так, как мне хотелось», — подумал он и ловко уселся в покойной карете.
Два года ездил он по свету и ничего не видал кроме почтовых станций, домов по сторонам в городах, да вывесок гостиниц, в которых он останавливался; впрочем он всегда нанимал человека, который показывал ему достопримечательности каждого города. Но его ничто не радовало, не занимало: ни дворцы, ни картины, ни музыка, ни театры; его каменное сердце ни в чем не принимало участия, его глаза и уши притупились ко всему прекрасному. Ничто не доставляло ему удовольствия, кроме еды и спанья; так он и жил: без цели ездил по свету, со скуки ел и со скуки же спал. По временам он припоминал, что ему было лучше и веселее, когда он был бедняком, и должен был постоянным трудом кормить себя и свою мат, что в то время его радовал каждый прекрасный вид, что он любил слушать музыку и пение, что он часто по целым часам радовался приходу матери в лес, к угольной куче, с незатейливым обедом. Когда он думал о прошлом, его особенно удивляло, что он теперь не может даже смеяться, тогда как прежде хохотал от всяких пустяков. Когда другие смеялись, он из вежливости растягивал рот, но ему совсем не было смешно. Он себя чувствовал необыкновенно спокойно, но довольным не мог назваться. И не тоска по родине или печаль одолели его, и просто пустота, скука, бесцельность. Наконец он решился ехать домой.
Первое, что он сделал — отправился к Чурбану, который принял его по-приятельски.
— Ну, — сказал он ему, — путешествовал я, всего насмотрелся: все глупости, скука одна. Вообще должен я сказать, что этот камень, который вы положили мне в грудь, пренесносная вещь. Он избавляет меня от многого; я никогда не сержусь, не огорчаюсь, но и не радуюсь, не веселюсь, точно живу на половину. Нельзя ли сделать его поподвижнее? А то, всего лучше — отдайте-ка мне мое прежнее сердце. Оно хотя и беспокоило меня подчас, а все же оно было живое, веселое, доброе, словом — хорошее было сердце.
Леший злобно засмеялся.
— Ну нет, погоди; как умрешь, тогда тебе возвратится твое живое, чувствительное сердце, — на радость или на горе. Это уж ты там увидишь, а здесь на земле не получишь — и не думай. Только вот что: ездил-то ты ездил, да без толку. А ты вот что сделай: поселись где-нибудь тут, построй себе дом, женись, пусти деньги в оборот. Ты до сих пор жил без дела, от праздности соскучился, да и сваливаешь все на это невинное сердце.
Петер согласился с Чурбаном, что он хандрит только от праздности, и тут же решил посвятить себя исключительно увеличению своего состояния. Чурбан подарил ему на разживу еще сто тысяч гульденов, и они расстались приятелями.
Скоро по Чернолесью пошла молва, что Петер воротился и стал еще гораздо богаче. Все у него пошло по прежнему. Его принимали везде, льстили ему, почтительно смотрели как он играл в большую с толстым Исаком. Только он теперь завел не стекольный завод, а лесную торговлю, впрочем больше для вида; а в сущности он промышлял тем, что отдавал в рост хлеб и деньги. Половина Чернолесья понемногу задолжала ему, и он драл с бедных немилосердные проценты, а хлеб отпускал им по тройной цене. С исправником он вошел в тесную дружбу, и как только кто не платит ему в срок, так исправник мигом налетает со своей ватагой, все опишет, оценит и выгонит все семейство в лес. Сначала это доставляло богатому Петеру некоторые неприятности. Несчастные, ограбленные им, толпами осаждали его дверь, мужчины умоляли об отсрочке, женщины старались умилостивить каменное сердце, дети плакали и просили Христа ради кусочка хлеба. Но когда он завел себе пару больших, сердитых псов и стал натравливать их на кого надо было, эта «кошачья музыка», как он выражался, разом прекратилась. Всего более досаждала ему «старуха» — так называл он свою мать. Она осталась без всего, когда продали дом и завод, а сын ее, возвратившись богачом, даже не осведомился о ней. Больная, слабая, одряхлевшая, она притащится, бывало, с клюкою к нему во двор. Войти в дом она не смела, потому что ее уже три раза оттуда выгоняли, но ей больно было существовать подаяниями чужих людей, когда родной сын мог бы доставить ей безбедную, спокойную старость. Но холодное, каменное сердце не могло быть тронуто бледными, знакомыми чертами, укорительно просящими глазами, протянутой исхудалой рукою. Иногда он, сердито ворча, завертывал мелкую монету в бумагу и высылал ей чрез слугу; он слышал ее дрожащий голос, когда она благодарила и желала ему всякого благополучия, слышал как она, покашливая, уходила — но он думал только о том, что опять понапрасну истратил несколько грошей.
Наконец ему пришло в голову жениться. Он знал, что во всем Чернолесье каждый отец охотно отдаст за него свою дочь, но он был очень разборчив. Он объехал весь лес, поглядел всех невест и ни одну не нашел достаточно красивою. Вот однажды говорят ему, что первая красавица и самая хорошая девушка во всем Чернолесье — дочь бедного дровосека, живет безвыходно дома, на танцы не ходит даже в самые большие праздники, и вдобавок отличная хозяйка. Узнав об этом чуде, Петер тотчас же решился на ней посвататься и поехал. Отец красавицы Лизы очень изумился посещению такого знатного господина, но еще более изумился, узнав, что это богач Петер, и что он желает сделаться его зятем. Он не думал долго — как было не схватиться за такое счастие! Он был уверен, что наступил конец его бедности и заботам, и дал слово, даже не спрашивая дочери, которая, из покорности к отцу, беспрекословно пошла за богача.
Но невесело зажилось ей, бедной, в богатом доме мужа. Она считала себя хорошей хозяйкой, однако ничем не могла ему угодить. Ей было жалко бедных, и зная как богат ее муж, она не считала преступлением дать старухе грош или старику рюмку вина; но когда Петер это однажды заметил, то грубо крикнул на нее:
— Как ты смеешь бросать мое добро всяким бродягам и оборванцам! Сама нищая, так и принимаешь нищих? Смотри у меня, чтоб этого не было, не то…
Бедная Лиза долго плакала в своей комнатке, но не смела ослушаться жестокого мужа, и скоро прослыла еще более скупою, чем он. Но однажды она сидела на скамейке у крылечка, пряла и напевала песенку. Она была веселее обыкновенного, потому что погода была отличная, а Петер уехал в лес. Вдруг видит — идет старичок, а на спине у него большой, большой мешок, и издали уже слышно, как он тяжело дышит. Лиза с участием поглядела на него и подумала про себя, что такого старика грех так нагружать. Только что она это подумала — старичок перед самым домом споткнулся и чуть не упал со всем мешком.
