Конрад, или ребёнок из консервной банки - Нёстлингер Кристине (книги без сокращений txt) 📗
Господин Эгон смотрел на Конрада с большой благосклонностью. Раньше он никогда не смотрел на детей с большой благосклонностью, не смотрел даже просто с благосклонностью.
Но благосклонность переросла в восторг, когда мальчик спросил:
— Скажите, пожалуйста, а не пора ли уже идти спать?
— Ты устал? — спросила госпожа Бартолотти.
— Дело не в этом, — ответил Конрад. — Дети редко бывают уставшими, когда им пора идти спать.
О том, когда детям надо идти спать, госпожа Бартолотти знала так же плохо, как и о том, когда им можно есть мороженое. Она лишь помнила, что ребенком вопила, как сумасшедшая, когда её посылали спать, а потом долго всхлипывала в постели. Поэтому сказала Конраду:
— Сиди, сколько тебе захочется. Ты сам заметишь, когда захочешь спать! — На этом слове госпожа Бартолотти вспомнила, что детская кровать, которую она купила, еще не привезли, и добавила: — С тобой все ясно. Ты пойдешь спать, когда привезут кровать.
И Конрад согласился на это.
Конраду до сих пор не хотелось спать по-настоящему.
— Может, съешь конфет? — спросила госпожа Бартолотти.
— Сладости вечером, перед сном, очень-очень вредны, — ответил он.
Но госпожа Бартолотти все равно поднесла ему ко рту шоколадную конфету с малиновой начинкой и миндалем. Она держала ее перед губами Конрада до тех пор, пока он не раскрыл их, потом быстро засунула конфету ему в рот.
— Ты, Берточка, ничего не понимаешь! — упрекнул ее господин Эгон. — Мальчик разумнее тебя, знает, какой вред сладости приносят зубам. Рад, что у тебя такой ребенок!
Госпожа Бартолотти пробормотала что-то похожее на «глупости». Она внимательно вглядывалась в лицо Конрада, хотела не пропустить тот момент, когда он засияет от удовольствия, — ведь конфета была на удивление вкусная. Однако лицо у мальчика не засияло, а наоборот, помрачнело. Он доел конфету и сказал:
— Спасибо, конфета вкусная, но мне тяжело.
— Пустяки, — засмеялась госпожа Бартолотти. — От маленькой конфеты не бывает тяжело в животе. Чтобы было тяжело, надо съесть их целый мешок!
Конрад покачал головой и объяснил, что ему от конфеты тяжело не в животе, а на душе, поскольку есть конфеты перед сном запрещено. Ему, сказал он, всегда тяжело от того, что запрещено. Это в нем заложено. Он с грустью сказал, что до сих пор всегда гордился, когда после нарушения запретов ему было тяжело, ведь один из самых важных учебных предметов, которые они проходят в отделе окончательной обработки.
— Это называется «чувство вины», — пояснил Конрад, — и уже готовые дети, которые этого не усвоили, вообще не выходят с фабрики.
Сказав это, он испуганно замолк, потому что не имел права говорить о фабрике, если для этого не было крайней необходимости.
— Какой ужас! — пробормотала госпожа Бартолотти.
Зато господин Эгон воскликнул:
— Такого чудесного мальчика я сроду не видел! Если бы все дети были такие, я бы давно завел себе дочку или сына! Такой воспитанный, ласковый, учтивый, вежливый семилетний мальчик — просто сокровище!
— Эгончик, ты глупый, — сказала госпожа Бартолотти.
Но господин Эгон не слушал её, он восторженно рассуждал о добродетелях Конрада.
Господин Эгон говорил еще долго, не замолк даже тогда, когда наконец-то привезли детскую кровать. Говорил, пока госпожа Бартолотти натягивала наволочку на подушку, пока она застилала простынею матрас, пока она заправляла в пододеяльник самое красивое и самое легкое свое одеяло. Говорил все время об одном и том же: что такой чудесный, воспитанный, послушный ребенок, как Конрад, — большая редкость и что такой ребенок требует присмотра, особенного ухода, которое ему не может дать госпожа Бартолотти.
Госпожа Бартолотти кивала, ведь, взбивая подушку и заправляя постель, она не очень прислушивалась к его словам. Но когда она уловила в этой длинной речи трижды произнесенные через короткие промежутки слово «отец»», то перестала кивать. Она крикнула ему:
— Минуточку, Эгончик!
Потом затащила кровать в спальню, вернулась, села напротив господина Эгона в кресло-качалку и спросила:
— Скажи мне, Эгончик, что ты плел об отце?
— Мальчику непременно нужен отец, — ответил господин Эгон.
— У него же он есть! — воскликнула госпожа Бартолотти. — Об этом написано в метрике! Его отец — Конрад Август Бартолотти!
— Если Конрад Август Бартолотти его отец, — возразил господин Эгон, и на лбу у него появились четыре глубокие морщины, — Пусть он немедленно возвращается и берет на себя воспитание этого чудесного ребенка! Это его обязанность.
Услышав такое, госпожа Бартолотти рассердилась.
— Мне не надо никакого Конрада Августа Бартолотти! — Я когда-то послала его к чертовой матери, и туда ему и дорога, пусть там сидит!
— Если так, то должен кто-то его заменить, и я… — начал господин Эгон, но не закончил, потому что на пороге появился голый Конрад и спросил, где бы он мог бы умыться и есть ли в доме для него зубная щетка.
Зубной щетки для Конрада в доме не было.
Но госпожа Бартолотти, вздохнув, решила, по крайней мере, вытащить из умывальника джинсы и пуловер, чтобы мальчик мог умыться.
— Подожди минутку, — сказала она, — Я сейчас уберу в ванной комнате.
И она еще трижды вздохнула. Ей было жалко себя, ведь уборку она считала самой худшей работой в мире.
Когда она вернулась в гостиную, господин Эгон и Конрад сидели рядом и улыбались.
— Я уже его отец, — заявил господин Эгон. — Конрад согласился на это.
Мальчик кивнул. Госпожа Бартолотти взглянула на Эгона, потом на Конрада и, вздохнув, сказала:
— Ну что ж, мне все равно…
Глава четвертая
По правде ей было не все равно. Во-первых, она не была уверена, что семилетнему мальчику непременно нужен отец. А во-вторых, подумала она, если и нужен, то не такая зануда, как Эгон. Приятелем два дня в неделю он еще может быть, но не отцом!
Впрочем, Конрад так радостно улыбался, что она снова сказала:
— Ну что же, мне все равно!
Спустя несколько минут Конрад лежал в постели и спал, словно ангелочек, как выразился господин Эгон. Госпожа Бартолотти сидела со своим гостем в гостиной.
— Завтра тебе придется пойти с Конрадом в школу и записать его туда, — сказал господин Эгон.
— Завтра воскресенье, — ответила госпожа Бартолотти. — В школе нет уроков.
— Ну, так послезавтра, — произнес господин Эгон.
И добавил, что он уже предчувствует эту огромную отцовскую радость, какую ему в будущем доставит Конрад, когда будет приносить домой одни пятерки. Госпожа Бартолотти ничего не сказала о своей материнской радости по поводу будущих оценок Конрада. Она хотела посмотреть по телевизору детектив, но господин Эгон не дал ей.
— Брось этот глупый телевизор! Мне нужно серьезно с тобой поговорить. Сказать тебе несколько слов.
Поэтому госпожа Бартолотти не включила телевизор, а слушала, что ей говорил аптекарь. А он сказал не несколько слов, а сто тысяч, и когда, наконец, закончил, то было уже за полночь. Госпожа Бартолотти зевнула и сказала:
— Бывай, Эгончик.
Она дала ему ключ, чтобы он закрыл за собой дверь, а сама тихонько легла на свою кровать — боялась разбудить Конрада. Но хоть она была очень уставшей, она не могла заснуть. В голове у неё звучали слова Эгона:
«Ты должна образумиться, стать совсем иной, серьезной, как и полагается матери! Ты должна заботиться о своей внешности, не мотаться по городу в таком чудном наряде!
Ты должна убираться в квартире, каждый день готовить еду, учитывать каждое свое слово, говорить только то, что можно перед семилетним мальчиком, что ему полезно слышать!
Ты должна, ты должна, ты должна…»
Когда эти поучения две тысячи раз прокрутились у неё в голове, все сто тысяч эгоновых слов смешались в кучу. Она заснула, но и во сне, в глубоком сне, громко стонала и бубнила: «Ты должна, ты должна…»
На другой день госпожа Бартолотти проснулась намного раньше, чем обычно. Она протерла глаза и посмотрела на кровать Конрада напротив. Она была пустой. Госпожа Бартолотти испуганно вскочила с кровати, — на миг ей показалось, что Конрад только приснился. Она помчалась в гостиную и увидела мальчика там в углу среди игрушек. Он уже умылся, причесался и теперь складывал кубики. Складывая их, он произносил:
