Солдатские сказки - Дорофеев Александр (книги бесплатно .TXT) 📗
Подкрепился солдат, обогрелся, распростился с хозяйкой и снова пошёл вёрсты мерить — на побывку, до дому.
А хозяйка с той поры только так кашу и варила. И до того наловчилась — уже щи из топора, компоты и, правду сказать, водку тоже из топора гонит. Накупила впрок топоров на ярмарке, завела трактир «Каша из топора».
Гостей к ней много захаживает. Особенно на Великий пост.
Ну, а сельцо-то малое превратилось в уездный город по имени Топорики.
Да всё благодаря безымянному солдату, который когда-то на побывку спешил, ногами вёрсты мерил.
Шинель и перина
Повстречался в трактире барин с солдатом. Стал солдат хвалить-нахваливать свою шинель:
— Как дело ко сну — постелю шинель, укроюсь шинелью и под голову шинель! Такая вещь незаменимая!
Ну, у барина глаза разгорелись. Просит барин продать шинель. Прилип, как банный лист, к солдату. Кое-как за двадцать пять рублей сторговались.
Пришёл барин домой и говорит жене:
— Выкидывай, матушка, перину, подушки да одеялы! Только погляди, чего укупил! И постелю, и укроюсь, и в головах положу!
Жене-матушке с первого погляда не полюбилась шинелка, не пришлась по сердцу:
— Олух ты! — говорит, — Дубина ты стоеросовая! Спи теперь, как пёс, у дверей, а на кровать и не суйся!
Ну, постелил барин шинель на лавку. И так и эдак пристраивается, извертелся. Костям жёстко, с боков дует и под головой, как ни крути, — шиш.
Промучился ночь барин, а на утро пошёл с жалобой к полковому командиру.
Позвали солдата.
— Что ж ты, брат, — говорит командир, — обманул барина?
— Никак нет, ваше благородие, — отвечает солдат.
Взял шинель, расстелил шинель, голову положил на рукав, накрылся полою.
— Куда как хорошо, — говорит, — на шинели спится!
И уже, слыхать, похрапывает.
Ну, полковой командир похвалил солдата, подарил пятак на чарочку.
А барину такое обозрение дал:
— Служивому да работящему, тому и камень — перина. А коли баклуши бить, не про вас будет сказано, так и в гробу — бессонница.
Ушёл барин ни с чем — без шинелки, без денег.
А полковой командир склонил, куда пришлось, голову, да тут же и захрапел благородно — так, словно труба в поход призывает.
Немая голубка
Охотился как-то молодой царь-государь. Погнался за красным зверем, да и заблудился. Далеко ускакал от своей свиты.
Места глухие, безвестные. Куда не повернёт — лес да лес. Куда не взглянет — сучья-бурелом. А деревья таковы, что вершинами небо подпирают. Жутковато…
Кружил царь, кружил, в рожок дудел со всех щёк — никто не отзывается. Разве что ветер угукает, или леший дразнит.
День к вечеру быстро склонился. Ни дороги, ни тропиночки. Конь устал, спотыкается. Да и сам царь отдохнуть не прочь.
Только он спешился, как слышит — неподалёку песня. Ну, вскочил на коня заново, поскакал на голос и скоро выбрался на мшистую дорожку.
У обочины одинокий солдат сидит, тянет заунывную песню.
— Здравствуй, служба! — гаркнул царь так, чтоб повеселее вышло.
— Самому здорово, молодец, — солдат отвечает.
— Откуда, братец, куда да зачем? — спрашивает царь.
— Из отпуска в полк, — говорит солдат, — Службу дальше править. А ты кто таков будешь, юнош пылкий? Из охотников что ли?
А царь решил до поры, до времени не признаваться, кто он есть.
— Точно, — говорит, — Погнался за красным зверем, да сбился с пути. А зовут меня на всякий случай Иваном.
— Значит, друг, надо нам с тобой ночлег искать, — рассудил солдат. — Сам не пойму, в какую сторону идти.
Скинул он ранец, влез на дерево:
— Вот удача! — подал голос с макушки. — Вижу, Ванюша, дым неподалёку да слыхать — будто ласковый пёсик брешет!
Спустился солдат, повёл коня под уздцы в примеченную сторону.
Пробираются напрямки, продираются сквозь кусты да валежник. Но разговор разговаривают. Царь про службу спрашивает, про войну.
— Солдатская доля — не своя воля, — сказывает солдат. — А на войне-то всяко. И жар донимает, и ветер обдувает, и дождичком мочит, и ржа сердце точит. Тянется война — конца ей краю нет. Выбраться из неё мудренее, чем из этого дремучего леса. Хорошо бы царю всё высказать, как оно есть.
— А ты, служивый, царя-то видал?
— Видать не видал, — говорит солдат, — а слыхал, будто бы справедливый. И нашим братом солдатом не брезгает!
Так они шли, шли да уткнулись в забор высокий. За ним, видать, большая изба-пятистенок. Постучали в ворота. Сразу собаки взъярились. Вот и весь привет.
Ну, солдат, не долго думая, перемахнул через забор-то. Только на ноги поднялся, видит — два страховитых пса подлетают. То ли волки, то ли медведи — хищная такая, злодейская помесь! Еле успел саблю выхватить. Махнул с присвистом и зарубил зверей — двух одним ударом.
Огляделся, ворота отпер:
— Заезжай, Ванюша! Хоть и не по сердцу мне эта избёнка, а всё от ночи-ненастья схоронимся.
Как взошли на крыльцо, отворилась тяжёлая дверь, сильно скрипучая. Навстречу им старуха.
Солдат поклонился:
— Здравствуй, бабушка, приюти дорожных людей до рассвета, — говорит. — А коли не откажешь, так поужинаем.
Но старуха скрипит да скрежещет пуще двери:
— Нечего тут, негде тут, — и норовит с крыльца спихнуть, — Некуда, незачем!
Солдату такая сердечность хуже вражьей пули.
— Не взыщи, барышня! — и отодвинул бабку в сторону. — Придётся, Ванюша, самим поглядеть, что тут совершается…
Заходят они в горницу. На лавке в углу пригожая девушка сидит, приветливо глядит.
— Собери, красавица, на стол, — улыбается солдат. — Не даром просим, за деньги! Уже животы подвело.
Заворковала девушка, как голубка-горлица, и руками взмахивает — то на печку, то на сундук указывает.
— Видать, сирота немая, — догадался солдат.
Поднял он печную заслонку и вытащил знатного жареного гуся. Открыл сундук, а там, чего только нет, всякие разносолы — и заедки, и напитки, видимо-невидимо. Не только что двое, а две дюжины сыты будут.
Знатно отужинали солдат с царём. Ещё бы слаще было, кабы старуха не бранила девушку.
— Чего гыркаешь? — спрашивает солдат. — Кто она тебе?
— Нищенка, сирота приблудная! — ярится старуха, — Дармоедка безгласная, подрезали уж язычок-то ей, так ещё бы и руки обкоротить!
— Ну, добрая бабушка! — поднял солдат тяжёлый кулак. — Это птичка Божия в твоём курятнике! Поласковей с ней!
Огляделся солдат, нету ли где перин, да вдруг сердце ему подсказало, что лучше будет на чердаке заночевать. Поднялись они с царём по приставной лесенке.
— Вижу, Ванюша, крепко ты сморился, — говорит солдат. — Ложись, а я покараулю — мало ли, какие тут крысы.
Молодой царь лишь головой соломы коснулся, сразу и уплыл во сны далёкие. А солдат приютился возле чердачного лаза с саблей наголо. Тоже умаялся, носом клевал, но ухо востро держал.
И вот слышит среди полночи — свист, шум, ворота крякнули. На дворе верховые толкуют.
— Куда девку-то девать?
— Да запри в чулан, некогда возиться!
А тут, слыхать, и старуха из дома выкатилась:
— Нагрянули лешаки! — скрипит ведьма, — Тишку и Мышку порубили. Хозяевали, как у себя запазухой.
«Вещее моё сердце! — ахнул солдат. — Подсказывало — не добрый это дом, а разбойничье логово!»
Приник к чердачному оконцу и видит — трое мужиков-разбойничков, лохматые да могучие, словно вековые ели.
— Где ж они, эти мерзавцы? — спрашивает самый дюжий. — Сейчас кровью зальются!
Старуха тычет кривым пальцем на чердак:
— Спят лешаки без задних ног…
Душегуб, что помладше, гогочет:
— Эх, братцы, сладкие, верно, сны перед смертью!
— Сперва поужинаем, — говорит средний, — А уж потом развяжемся с ними! На голодное-то брюхо скучно убийствовать!
