Запасный выход - Кочергин Илья Николаевич (читать книги онлайн бесплатно полные версии .txt, .fb2) 📗
Длинный двухмесячный преподавательский отпуск, который у него не всегда хватало терпения догуливать, распределялся на сидение со мной в деревне Агафоново в верхнем течении Москвы-реки, где родители на лето снимали половину большого деревянного дома, и байдарочными походами на Север.
Дерганье поплавка, велики, лопухи, пацаны, бабушки на лавочке. Коров уже прогнали? Ну, значит, седьмой час пошел. Томление последней недели августа и острые запахи подступающей осени.
Походы были еще слаще – я был рядом с отцом сутки напролет, здесь друг от друга нас не отвлекали ни его работа, ни мои деревенские друзья. Печальные Волчьи Тундры Кольского полуострова, беломошные поляны в карельской тайге, медведица с медвежатами, байдарка, палатка, морошка, семга, сырая тяжесть в сапогах, отцовская борода, которую он сбривал после возвращения в город, запах кожи, резины, стреляных гильз от его двустволки. Белое море с тюленями и суровыми катеристами, близкое плоское небо, шторм ночью, и я сам на качающейся палубе МРБ, вглядывающийся в ночь, следящий, как постепенно нас закрывает от ветра Пежостров, в то время как отец в грубом плаще прижимает меня к себе рукой.
Еще был довольно выдуманный, но совсем не книжный мир: программа «Время», программа «Спокойной ночи, малыши», программа «В гостях у сказки», лозунги уютного детства, горящие неоном над городскими улицами, долгое течение школьных уроков под жужжанье и равнодушное подмигиванье люминесцентных ламп, зубные врачи, папина и мамина работа – все это сливалось в надоевшую сказку для маленьких.
Реальность легко было отличить, она состояла из пройденных по лесу километров, мычания коров, запаха грибов, брезента, багульника или аромата рыбьей слизи, реальность часто ходила небритой в подвернутых болотных сапогах и умело управлялась с веслом и топором. Она была яркая, пахучая, мир широко раскидывался во все стороны и был прекрасен.
А самая-пресамая настоященская взрослая жизнь проявляла себя, когда в реальности проскальзывало что-то вычитанное, когда эта реальность выгоняла бутон, лепестки разворачивались и внутри ты видел всякие нежные тычинки и пестики, опушенные пыльцой литературной фантазии.
Я переключился на книги о Севере и Сибири, о таежных странствиях и суровых экспедициях, об охотниках и рыбаках. И впоследствии, когда я уже самостоятельно стал мотаться по стране, моя любимая реальность все больше расцветала узнаваемым вымыслом, добавлявшим ей жизненности.
Это самый настоящий кедровый стланик! – узнавал я на Камчатке кедровый стланик, которого до этого никогда не видел в глаза. Самый настоящий, я его вижу воочию, я пробираюсь сквозь него, значит, я и сам настоящий! А вот они, дорогие мои кета и голец, чир и таймень, подтверждающие мое существование во взрослой жизни! Я их ловлю и ем. Долгожданная чукотская тундра, которую я давно уже полюбил, старые знакомцы – полуостров Святой Нос и мыс Покойники на Байкале!
Лошади, которых я встречал в своей жизни, несомненно воплощали в себе соединение реального и вычитанного, как будто состояли не только из костей и мяса, но отчасти из букв, потертых обложек «Библиотеки приключений» и малинового варенья, пачкающего страницы любимых книг.
На отдаленном кордоне заповедника, куда я устроился работать, мне выдали мою первую лошадь – Саврасого. Дряхлого низенького мерина с лосиным горбом и необыкновенно короткой мордой, которая делала его похожим на лошадь Пржевальского. Хребет напоминал веревку, сильно прогнувшуюся под тяжестью желтой шкуры. Ноги держали Саврасого нетвердо, особенно на людях. При виде овса он начинал размахивать головой вправо-влево, и по сторонам летели длинные ниточки слюны.
В этом коне отчетливо проступал знакомый всем «беарнский мерин лет двенадцати, а то и четырнадцати от роду, желтовато-рыжей масти, с облезлым хвостом и опухшими бабками», который довез д’Артаньяна от гасконского городка Тарба до Сент-Антуанских ворот Парижа, только Саврасый был вдвое старше. Моя первая лошадь пришла ко мне из самой настоящей взрослой жизни, реальность и вычитанность содержались в нем в идеальных пропорциях, но я стыдился его. Мои ноги свисали низко под пузом Саврасого и цеплялись при езде за камни и пеньки на обочинах троп. Хотелось, чтобы взрослая жизнь была краше.
Ситуацию исправил отец, приехавший посмотреть, как я устроился. Он выслушал жалобы, посмотрел на меня, на Саврасого, потрепал его по шее, приобнял короткую покорную морду и сказал:
– Он не виноват в том, что он такой.
Запоминающиеся родительские фразы, сказанные в нужный момент, – это просто кино. Здесь литература уступает место кинематографу. Камера едет мимо романтически оттопыренных ушей молодого человека и наезжает на любящие, мудрые, чуть печальные глаза отца. Долгий взгляд. А потом актер, играющий родителя, допустим, это будет Морган Фримен, негромко и проникновенно говорит важную родительскую фразу. Нет, мой отец, конечно, не был чернокожим или хотя бы кудрявым, просто пожилой Фримен идеально подходит для этой роли.
Мне помогла эта несколько нескладная, но вовремя сказанная фраза. Я стал терпимее принимать несовершенства моего коня и относиться к нему более дружественно. Но теперь, когда я таким же долгим, чуть усталым и любящим взглядом смотрю на воинственно оттопырившиеся уши своего сына, то думаю, что отцовская мудрость была предназначена вовсе не мне, а подрагивающему нижней губой Саврасому. «Он не виноват в том, что он такой» – это он говорил обо мне.
Я недолго ездил на моем первом коне – с октября и до выпадения глубокого снега. Несколько раз мы сходили с ним в тайгу, он чудил и учил меня разным лошадиным хитростям, направленным на то, чтобы увильнуть от работы, боли и прочих неприятностей. А потом мы его отпустили. В хомуте он не ходил, дрова и сено мы возили на Серке. Саврасый вместе с другими конями, не занятыми работой, пасся там, где можно было добывать из-под снега траву.
В самые морозы в конце января у него замерз детородный орган. Шура Карабашева, пасшая совхозный скот по соседству, сказала об этом лесничему, но тот еще три дня ждал, пока я вернусь из тайги. Конь ходил вокруг кордона, и вывалившийся распухший член, похожий на бутылку из-под шампанского, болтался у него под брюхом.
Я завел его в денник. Долго отогревал замороженную часть тряпками, смоченными в теплой воде. Наконец конь впервые за много дней помочился. Я глядел ему в глаз и слушал долгий, глубокий стон удовлетворения. Он не мог втянуть член внутрь и удерживать его там, поэтому следующие несколько дней мне приходилось вправлять его вручную и приматывать старыми штанами и веревками.
Через неделю он смог, помочившись, втащить его обратно самостоятельно и удержать. Это был хороший день. Тут уже не до игр с реальностью или выдумкой, тут просто радуешься, когда большое бессловесное животное поправляется.
Саврасый успешно проводил ту морозную зиму, встретил весну, дожил до первой зеленой травы, но этот рубеж уже не осилил. Утром в апреле я обнаружил его на полу денника. Он еще ворочал глазом, дышал, а когда лесничий перерезал ему горло, кровь выходила удивительно долго и медленно.
Весной я пересел на Воронка, который эстетически меня вполне устраивал. Ничего нет лучше, чем спускаться из тайги верхом, наблюдая, как минуешь границу, где снег сменяется дождем. Эта граница хорошо видна на склонах гор, выше – бело-пестрое, ниже – черно-пестрое, а возле кордона уже зелено-пестрое. Ты тяжелый и неповоротливый от мокрой одежды, от телогрейки, плаща и болотников, а снова приехавший повидаться отец выходит на крыльцо в одной рубашке и смотрит, как ты рысью трюхнишь к дому.
Древние курганы кочевников там наверху, черные облака над заснеженными пиками гор, а потом вдруг пронзительное солнце, от которого лицо становится цвета кирпича. Ты как будто не спустился за два дня через Калбак-Кайю и Кёк-Коль с просторного высокогорья, а выехал на своей лошади прямо со страниц какого-нибудь романа.
А потом, когда уже не было ни отца, ни Саврасого, ни Воронка, я ездил на Пыштаке, Айгыре, Малыше, Кулате. Еще на каких-то казенных конях, имен которых не помню, имена и масти начинают смешиваться в памяти. Лошади становятся одной из составляющих твоей реальности, ты даже не заглядываешь им в глаза, просто ловишь, седлаешь, едешь, понукаешь, бьешь, расседлываешь, косишь им летом сено, возишь на них продукты, поишь, кормишь или привязываешь на поляне во время ночевки в тайге и утром, подняв голову, видишь прекрасную поляну с пасущимися лошадьми и склоны гор. Ты привыкаешь к восприятию пространства в ритме конского шага.