Жизнь как песТня - Олейников Илья (читать книги полностью без сокращений бесплатно .TXT) 📗
Я попал в точку. Надо было ковать, пока горячо.
— Мать Валеры работает на военном заводе. Номерном! — жарко заговорил я. — Ну, не мне вам объяснять, что такое военный завод и какие у них лимиты. Там этих машин как собак недорезанных…
Капитан слушал, открыв рот. А я себя ощущал Остапом, выступающим перед жителями Васюков.
— …Деньги есть, — наговаривал я, не понижая градуса, — пожалуйста, товарищ капитан, получай свой законный заработанный «Москвич» безо всякой очереди. И главное — никому переплачивать не надо. Небось знаете, сколько хануриков бродит, лохов выискивают. Это я не про вас, товарищ капитан. Это я так, вообще. А тут, сами понимаете, военный завод. Гарантия!
— Ты это серьезно? — у Чумакова даже голова закружилась от волнения.
— Какие шутки, Альберт Никандрыч?
Иногда, в минуты особой близости, я обращался к нему по имени-отчеству. И сейчас такая минута наступила. От капитана ко мне шла такая волна умиления и тепла.
— Савельев, а вы меня на понт не берете? — обратился к Валере окрыленный внезапной перспективой получения без-очередного автомобиля капитан. Словно это был не Савельев, а некий эталон че-стности.
— Никак нет! — бессовестно соврало мерило правды.
— Ну, и сколько тебе понадобится на рекогносцировку?
— Да деньков восемь! — не моргнул глазом Савельев.
У меня начало создаваться впечатление, что мой дружок на глазах борзеет. Но что интересно: Чумаков мою точку зрения не разделял. Он уже целиком настроился на «Москвич», а потому никакой борзости в ответе подчиненного не разглядел.
— А за шесть, — подхалимски спросил он, — управишься?
— Могу и за шесть, если напрячься, — милостливо согласился Савельев и уже второй за неделю раз укатил в Москву.
Вернулся он еще более румяный, нежели из прошлой поездки. На фоне бледных лиц сослуживцев савельевский румянец выглядел настолько вызывающе, что раздражал даже меня.
«Разъелся, гнида, на домашних харчах!» — подумалось мне, а вслух я спросил:
— Как дела?
Боевой товарищ по-кулацки сосредоточенно собирал в тумбочку килограммы жратвы, заботливо заготовленные мамашей, и, полностью погруженный в это приятное занятие, даже не расслышал моего вопроса.
— Как дела-то? — погромче спросил я.
— Хреновато! — откликнулся наконец боевой товарищ и, распечатав банку с компотом, начал жадно поглощать содержимое. — Машин нет и не предвидится.
— Никаких?
— Никаких! Может, где-то, когда-то, да и то не раньше, чем через полгода, — шамкал он полным компота ртом.
— Через полгода, говоришь?
Это вселяло определенный оптимизм.
— Значит, так и скажешь. Так, мол, и так, товарищ капитан, «Москвичи» будут только через шесть месяцев. Зато есть «Волги».
— Какие еще «Волги»? — насторожился Валера и поставил вдруг ненавистную мне банку.
— А это уже не важно. Скажешь, что «Волги» есть. И мама уже договорилась с кем надо.
— А если он согласится?
— Не согласится! — уверенно сказал я. — На «Волгу» он не наскребет. Ему «Москвич» подавай.
Затянув потуже ремни, мы постучались в капитанский кабинет. Он добродушно похлопал Валеру по плечу и спросил ласково:
— Явился, ебть?
— Значит, так, товарищ капитан, — начал отчитываться Валера, — мать поговорила с кем надо, объяснила ситуацию, те пошли навстречу, так что можете вашу «Волгу» хоть завтра забирать.
— Как «Волгу»? — опешил Чумаков. — Почему «Волгу»? На хрена «Волгу»? У меня и денег-то на нее нет. Мне «Москвич» нужен.
Я оказался прав. Со свободной наличностью у капитана было туговато.
— «Волга» еще какая-то, ебть! — возмущенно бормотал он.
По всему было видно, что ему и слово-то это неприятно — «Волга»!
— Ну, что же поделаешь? Нет пока «Москвичей», — включился я. — Где же их взять, если нету? Правда, обещали, что через полгода могут быть, но знаете, как бывает…
— Через полгода? — обнадежился капитан. — Ну, полгода — это еще полбеды. Полгода можно и подождать. Не срок — полгода-то, ебть.
— А как с Валерой? — осторожненько спросил я.
— А что с Валерой? А ничего с Валерой, — похохатывал капитан, — посадим его на тарелки. Будет в тарелки бить. Какой же оркестр — без Савельева. В смысле, без тарелок. Тарелки есть важнейшая функция духового оркестра. Ведь так, Савельев? А, ебть?
Савельев, в знак согласия, мотнул головой. Так была получена долгожданная отсрочка.
Поутру мы выстукивали на плацу бравые марши, а вечерами, закрывшись в каптерке, попивали потихоньку водочку-заразу и вспоминали завистливо гражданскую жизнь. Само собой понятно, что, собравшись через полгода в очередную автомобильную командировку и благополучно вернувшись обратно, Валера с грустью вынужден был доложить капитану, что с «Москвичами» по-прежнему напряженка, но директор клятвенно обещал и даже божился (здесь Савельев, по-моему, перегнул палку), что через три месяца, может быть, что-то и проклюнется.
Чумаков выслушал внимательно, ругнулся своим излюбленным «ебть» и поверил.
А что ему оставалось делать? Прошло еще три месяца, потом еще три, и еще три, и так бы и докатились мы на вожделенном капитанском «Москвиче» до самого дембеля, если бы не вожжа под хвост. Я устал. Я устал и решил отдохнуть в госпитале. Сказав Чумакову, что у меня заболели зубы, я отпросился на несколько часов, а вернулся через три недели. Ко времени описываемых событий я уже принимал самое активное участие в ансамбле при Доме офицеров и, более то-го, стал местной «звездочкой». Не было в дивизии человека известнее меня. Второе, по известности и значимости, место занимал сам командир дивизии — генерал Пилевский. Согласитесь — почетное соседство. Используя свою популярность в корыстных целях, я пришел к знакомому хирургу, честно изложил ситуацию и попросился отдохнуть. Знакомый хирург охотно пошел навстречу, и с диагнозом «острый аппендицит» я был положен в хирургическое отделение. Но через день знакомый хирург передумал, и в моей истории болезни появилась еще одна запись: «Мениск коленной чашечки правой ноги». А еще через день я получил от капитана письмо, которое храню и по сей день как образец эпистолярного жанра, как венец человеческого мышления, как праздник русского языка, наконец. Даже потеряв, я бы все равно хранил его в своей памяти. Потому что такое невозможно забыть. Потому что, закрывая глаза, я всегда вижу каждую букву, каждую запятую, каждую каллиграфическую загогулину.
«Послушайте, вы, — писал Чумаков, — будь я даже гидроцефалом (слово-то какое нашел), каковым, как я наслышан, вы меня считаете, то и тогда я бы сумел понять, что больные зубы, аппендицит и мениск — вещи совершенно несовместимые. Ваши долбаные защитнички от медицины, эти сраные докторишки, загребли вас с одной целью — они хотят, чтобы вы за время вашей сраной болезни смогли помочь их госпитальной самодеятельности, и все это лишь для того, чтобы подорвать самодеятельность полковую, которой я имею честь руководить. Тем самым эти засранцы жаждут низвести меня до уровня сраного дирижеришки сраненького оркестрика. И вы, многоуважаемый, поспешествуете им в этом сраном деле. Но ни хрена ни у вас, ни у ваших сраных эскулапов не получится. Не на того напали. Так что выбирайте одно из двух — либо вы сейчас же прекратите заигрывания со сраным госпитальным начальством, либо одно из двух. В случае же отказа и вам, и вашему сраному благодетелю п….ц. Это я вам гарантирую и как офицер Советской Армии, и просто как интеллигентный человек».
Вы, конечно, заметили, что чаще всего Чумаков употреблял слово «сраный». Очевидно, именно оно в момент напи-сания письма больше всего соответствовало душевному состоянию капитана.
Пакет мне вручил вестовой Витек. Он был по-телеграфному краток.
— Шеф взбешен. Возвращайся.
— Что я, с ума, что ли, сошел? — ска-зал я, зная своего милого начальника как облупленного.
В минуты гнева он мог невзначай и табуреткой шибануть. А мне вовсе не хотелось, чтобы в моей истории болезни появилась еще одна запись — пролом черепа тупым предметом.
