Беседы - Агеев Александр Иванович (книги без сокращений txt) 📗
— Так чья же разведка сейчас самая лучшая?
— Сейчас, я полагаю — американская, а в мое время это было ПГУ КГБ, восточногерманская разведка. СССР и США вели глобальную разведывательную деятельность по всему миру. Не думаю, чтобы те же иракские спецслужбы интересовало происходящее где-нибудь на юге Африки. Но свои задачи они выполняют успешно! Десять лет американцы пытаются уничтожить Саддама Хусейна, да не получается.
— Недавно вышла книга Юрия Дроздова и Василия Фартышева «Путин и Андропов». Насколько правомерна такая аналогия?
— Я думаю, что сейчас рано об этом говорить, это чисто умозрительные построения. Андропова мы знали с 1956 по 1982 год и успели составить об этом человеке определенное представление. Владимира Владимировича мы знаем около года. Различаются и социально-политические условия их деятельности: в первом случае — это закат мощнейшей системы, во втором — пока что первозданное болото. Анархией такое состояние общества назвать нельзя, но это и не демократия, и не диктатура. Я затрудняюсь найти адекватное определение политическому и экономическому строю в нашей стране. В печати идут оживленные и, как обычно, безрезультатные дискуссии. Это специфически русское, российская действительность на чужой язык не переводится. Когда у нас говорят о радикалах, либералах, консерваторах, следует помнить, что английское, французское, американское представление о них совсем другое. Термин «либерал» во Франции и в России означает абсолютно разные вещи. Например, либеральный демократ Жириновский считает, что спецслужбы и милиция должны расстреливать правонарушителей на месте. Или наши реформаторы. В последний раз столь же радикально реформировать Россию пытался Гитлер, но у него не получилось. За 10 лет преобразований мы потеряли больше, чем за годы войны. Если это — реформы, то что же тогда называть разорением?
— Возвращаясь к вопросу о необходимости и рисках, какие все-таки возможности для государства и экономики существуют сейчас? Ведь, судя по всему, Вы не слишком пессимистичны.
— Нет, конечно. Россия развивается совсем не по тем правилам, по которым развиваются Западная Европа, США или, скажем, Южная и Юго-Восточная Азия. Так было всегда. В чем состоит особенность нашего исторического пути, я не знаю. Мы гораздо позже стали частью современного постиндустриального мира, чем так называемые развитые страны. Соединенные Штаты моложе России, но они создавались на другом фундаменте. Простой пример. Человек, знающий современный английский, может без труда читать Шекспира, жившего в конце XVI-начале XVII века. Нам, чтобы познакомиться с отечественной литературой того же периода, потребуется перевод. Современному русскому языку и литературе всего 200 лет. Мы преодолели разрыв в области техники, даже в области культуры, но вот в области общественных отношений нам это, видимо, не удалось. На мой взгляд, цивилизованная страна отличается от не вполне цивилизованной характером отношений между народом и властью. На Западе власть обслуживает общество. Она инстинктивно пытается уйти из-под общественного контроля, чтобы работать на себя, и, тем не менее, ей это не удается. На Руси по вековой традиции общество существует для того, чтобы содержать власть и быть управляемым ею. Казалось бы, Октябрьская революция и события 1991 года должны были многое изменить. Однако сохранилось самое главное — отношения власти и общества. Кстати, Ключевский объясняет это историческими причинами, главным образом относящимися к области безопасности. Ни перед одним другим народом, ни в одном другом государстве на протяжении столь длительного времени не стояла так остро задача физического выживания. Татары, немцы, шведы, турки, снова немцы… И ведь речь шла не о том, чтобы сменить у нас строй, а о том, чтобы нас уничтожить. Сегодня, хотя и немного в другом ракурсе, возникает аналогичная проблема. За первый квартал 2000 года Россия потеряла около 300 тысяч человек (это практически миллион за год). Для нанесения такого ущерба нации нужна большая война. Сейчас власть делает похвальную попытку собрать государство, которое распадалось на протяжении 10 лет. Я имею в виду не СССР, развалившийся раньше, а Россию: самостоятельность губернаторов и регионов, потерю морального, политического и силового авторитета центра. Хотелось бы, чтобы наш Президент добился успеха в этом деле, иначе страну ждет горькая судьба.
— И все-таки, с чем Вы связываете надежды на лучшее будущее?
— Во-первых, с совершенно невероятной способностью русского человека выживать в самых тяжелых условиях. В 1993 или 1994 году я случайно узнал, что американский представитель, выступая на заседании НАТО, сказал: «Теперь ясно, что терпение русских бесконечно, и поэтому с ними можно делать все, что угодно». Но это не только негативная, но и позитивная черта национального характера, позволившая нашим предкам не погибнуть в совершенно чудовищных обстоятельствах. Сейчас тяжело, но, я думаю, что в 1917–1920 годах приходилось гораздо тяжелее — и развал был полный, и экономики практически не существовало. Нация — это живой организм, она живет по своим законам, особенно русская. На мой взгляд, марксизм это абсолютно не объясняет. Я специально говорю не «российская», а «русская», в конце концов 80 процентов населения России — это мы, русские. На наши плечи легла самая трудная работа по защите государства, по развитию его экономики.
Во-вторых, в критические для существования нации моменты в силу внутренних законов своего развития она выдвигает на первый план патриотов. Патриотические нотки звучали и раньше, правда, пустым звоном, у Бориса Ельцина, которого ничего, кроме власти, не интересовало, или у Березовского, для которого главное — деньги и власть. Сейчас, мне думается, появляются люди, по-настоящему озабоченные судьбой народа и государства, причем, не только во власти, но и среди предпринимателей. На Капри или в Шотландии, наверное, живется уютнее, чем в России. Но тут — Отечество, и его надо поддержать. У меня есть ощущение, что количество и влияние таких людей постоянно увеличиваются. Я не хожу в церковь, но мои предки были православными, и то, что сейчас храмы строятся за частный счет — это очень обнадеживающий признак возрождения духовности. После периода психологической неразберихи, когда национальной ценностью стал доллар, вдруг оказалось, что есть и другие приоритеты. Прошлой власти очень хотелось, чтобы общество было раздроблено, атомизировано: таким обществом управлять нельзя, но зато оно не опасно. Однако люди инстинктивно тянутся друг к другу: возникают клубы, общины, ассоциации, и в работе этих объединений всё отчетливее прослеживаются патриотические мотивы. Спасение Отечества достигается не радикальными методами, потому что каждая революция — это прыжок назад. Нужна спокойная, муравьиная работа.
— Кто из современных писателей или писателей прошлого, из духовных авторитетов, на Ваш взгляд, адекватно выражает идеи патриотизма?
— Вы знаете, я, наверное, дам несколько неожиданный ответ. Не так давно я перечитал Ивана Шмелева и открыл его для себя как источник вдохновения. «Лето господне» и «Богомолье» — вот две книги, которые меня совершенно очаровали. В них погружаешься, как в прохладную воду во время жары, и ощущаешь неспешность простой русской жизни. С книгами Шмелева перекликается «Белая гвардия» Булгакова. Казалось бы, между ними нет ничего общего, но это только на первый взгляд. У Булгакова тоже действуют обычные люди, попавшие в исключительно тяжелые обстоятельства. И все они очень, очень русские, добрые, заботливые, ненавидящие ложь. Вот так русская национальная идея отображается в литературе. Когда же на такие темы пытаются говорить журналисты или, еще хуже, политологи — это не воспринимается.
— А кинематографисты? «Он русский, и это многое объясняет»?
— Я не хожу в кино и телевизор не смотрю. Сейчас многое идеализируется, а кстати, у Булгакова герои живые: они и водку пьют, и прячутся, и негодуют, и воевать пытаются, и убегают, когда не получается.
