Будь счастлив, Абди! - Закруткин Валерий Витальевич (книги без сокращений .txt) 📗
Вот что такое здешние вулканы пелейского типа. Они торчат огромными «пальцами» километровой высоты. Этими черными и белыми пиками (французы их называют питонами) утыкано все черное высокогорное плато. Абсолютная высота их от 2500 до почти 3000 метров. Они совершенно неприступны. Стены их отвесны, и нельзя придумать им более образного названия, чем туарегское название «палец». Это именно гигантские черные пальцы, направленные куда-то в белесое небо.
Все здесь необычно, в этом диком краю. Поверхность столбов-вулканов ребристая, как коринфская колонна. И кажется, что эти коринфские колонны подпирают небесный свод. А камни, куски застывшей лавы, иссине-черной или голубовато-серой, издают особые звуки. (Эти породы называются фонолитами, от греческих слов «фонос» — звук и «литос» — камень). Фонолиты звенят. Звенят на разные лады: мелкие камни тоненько и мелодично, крупные — как большой соборный колокол протяжно и басовито. Когда машина, кряхтя, натруженно перекатывается по фонолитам, то из-под колес несется причудливая неземная мелодия. Эта мелодия вырывается из-под колес, наполняет веселыми и траурными звуками все ущелье, возносится куда-то вверх и долго еще звучит где-то у верхушек вулканических ребристых колонн.
А может быть, в каждом ущелье, в каждом камне действительно живет туарегский джин! Тогда они вовсе не злые, как изображают их туареги, а, наоборот, очень веселые и музыкальные парни. Они даже, очевидно, не лишены эмоций: их мелодии звучат весело и бравурно, пылко и зажигательно. Только в некоторых звучит какая-то тягучая нечеловеческая тоска. Другие полнятся легкой грустью.
А может, это и не джины? Может быть, как говорил однажды маленький Шикула, это поют души погибших туарегов, души каменных людей, живущих в этих каменных суровых краях! Может быть. И я вспоминаю красные угли голубеющего дымом костра на полу туарегского дома и звенящие звуки тягучей песни, которую пел вчерашней ночью сидящий у моей кровати Шакари.
29. I
Интересно, какие чувства будет испытывать москвич, видящий туарега в его своеобразном костюме, медленно едущем на верблюде в часы пик по улице Горького?
Приблизительно те же чувства я испытал вчера в центре черного безжизненного вулканического плато, по которому наши безукоризненные всепроходящие джипы ползли с трудом. В центре этого плато мы увидели фигуру загорелого парня в шортах, черных модных очках, с рыжей, аккуратно подстриженной бородой и с трехлетним малышом на плечах. Парень спокойно шел нам навстречу. Мы с Фабриесом вытянули головы вперед, застыли на несколько секунд. Потом непонимающе посмотрели друг на друга. Фабриес выронил из пересохших потрескавшихся губ сигарету и прохрипел: «Чертовщина какая-то! Ничего не понимаю!» Я тем более не понимал ничего. Изумленные, подъехали мы к парню. Тот оскалил желтые прокуренные зубы, поднял в приветствии руку и сказал ординарным голосом: «Хелло!» За большим камнем стояла крохотная (поменьше нашего «Запорожца») ярко-красная элегантная машинка. А из-за поворота показалась такая же, вторая двухместная, крохотная ярко-желтого цвета, из которой вышла молодая дама, коротко стриженная, одетая в светлые брюки и светлую нейлоновую куртку. Парень по-французски не знал почти ни слова. Жена его с сильным акцентом начала отвечать на наш град вопросов.
Они итальянцы. Проехали на своих машинках всю Северную Америку, от Аляски до Флориды, о чем красноречиво говорила надпись на красном фиате: ALASKA. А теперь решили прокатиться по Африке, о чем тоже гласила надпись на желтом фиатике: SAHARA. Но… Сахара не Америка с ее трансконтинентальными шоссе. Они выехали из Таманрассета вчера на рассвете. На тридцатом километре у миниатюрного фиатика что-то отказало. Они провозились целый день с машиной и к вечеру им что-то удалось сделать. Вдобавок ко всему выяснилось, что техническая эрудиция парня позволила ему что-то прикрутить проволокой и на этом все его знания механики были исчерпаны. За сегодняшний день они проехали еще километров тридцать, но снова что-то не ладилось, теперь уже со второй машиной. Каби открыл капот, поковырялся там пару минут и вынес приговор: у вас до безобразия перетянут ремень динамо. Парень был страшно благодарен и, осмелев, обратился еще с одной просьбой. Кое-как объяснил, что хотел: «Видите ли, месье, у меня полон багажник запасных частей к этим машинам, но я не знаю, какую из них куда нужно приставлять и присоединять. Не могли бы вы мне в этом помочь разобраться». Не глядя на всю воспитанную поколениями французскую галантность, вся наша компания разразилась громовым неприличным хохотом. Ну, как еще можно было прореагировать на это признание?! Тоненько попискивал миниатюрный Каби, низко ржал Бертран, трясся в хохоте, вытирая слезы, Фабриес, закрыв лицо руками, закатывался Витель. Когда успокоились немного, помогли нерадивым и легкомысленным итальянцам.
Мадам в это время играла с ребенком в маленький мячик. Мячик закатился под низкую машину. Подлезть под машину нельзя — слишком низко. Палки в пустыне не валяются. Заводить машину и сдвигаться с места мадам не хотелось. Поэтому мне пришлось взять легонькую машинку за передок, повернуть ее на 90 градусов, достать мячик, снова поднять машинку и поставить ее на место. Мадам восторженно рассыпалась в любезностях. «Я всегда была франкофилкой и всегда считала французских мужчин самыми галантными. Теперь я буду говорить, что французы еще и самые сильные», — льстила мне черноглазая итальянка.
Мне ничего не оставалось, как ответить: «Я искренна завидую Франции, которая имеет таких очаровательных почитательниц. Я тоже считаю французов галантными. Но я должен огорчить мадам. Я не француз. Я русский. Советский, русский».
Мадам ответила: «Знаю, знаю. Вы, французы, еще и самые большие юмористы и шутники».
Французы, внимательно слушавшие с улыбками разговор, стали убеждать мадам, что я действительно русский. Она не верила. Я заговорил по-русски. Она все еще колебалась. Тогда пришлось полезть в машину, достать из полевой сумки свою «краснокожую книжицу» и показать ее мадам. Она округлила глаза и быстро затараторила по-итальянски, переводя своему супругу разговор. Тот прореагировал также выпученными глазами. «Русский коммунист в центре Сахары!» — итальянцам казалось это невероятным.
А французы хохотали.
Потом мы объяснили беспечным путешественникам, что такое Сахара. Мы объяснили им, что свои запасные части к идиотским драндулетам они израсходуют на первой же сотне километров. Мы объяснили им, что здесь нет заправочных колонок и мотелей, что автомеханики не ожидают их в каждом уэде, что дорога, которая им кажется ужасной, — это лучшая трасса Хоггара, что дальше пойдет дорога, которая мало подходит для прогулок с ребенком. Дальше мы хором ударились в физиологию и стали разъяснять пижонам, что для того чтобы жить, надо пить. А холодильники с кока-кола сахарской природой еще не созданы. Словом, мы все их отчитали, как школяров. Но мы тратили время зря. Безумцы вбили себе в голову, что они пересекут Сахару.
Распрощались мы благопристойно.
Но когда машина тронулась, Фабриес разразился руганью. Он орал: «Нет, вы мне скажите, где они работают? На какие средства существуют и совершают свои идиотские вояжи? Они же миллионеры, капиталисты! Сволочи, транжиры! Кретины! Тащить ребенка в Сахару! Нет, вы подумайте! Не знать, куда „присоединяются“ части от машины! Не взять с собой бензина! А! Вам нравится!! Нет, как вам это нравится!! Ребенка в Сахару! На малолитражках! Маменькины детки! Нет, вы все-таки скажите, вы видели когда-нибудь подобных идиотов? Так к вам отвечу! Вы не видели и не могли видеть подобных идиотов! Такие идиоты — редкость даже в нашем мире дураков! Это феномен!»
Он долго еще не мог прийти в себя, темпераментный южанин Жак Фабриес. Казалось, успокоившись, он вдруг снова бросал руль, бил себя по ляжкам и вскрикивал: «В Сахару! А?! В Сахару в каретках! В красненьких и желтеньких! Ну, погодите, Сахара вам покажет!» И снова всматривался в дорогу, в нелегкую каменистую дорогу. И яростно крутил руль.
