Дягилев. С Дягилевым - Лифарь Сергей Михайлович (серии книг читать онлайн бесплатно полностью TXT, FB2) 📗
Александр Бенуа жалуется на то, что Дягилев редко посещал заседания общества и вообще не сразу стал «своим» среди друзей, живших искусством и вопросами искусства. Искусство горячо интересовало Дягилева, вопросы искусства – гораздо меньше. Раздражала членов общества (и особенно А. Н. Бенуа) «провинциальная некультурность» Дягилева, его равнодушие к их эстетическим и философским спорам; еще более раздражало их то, что А. Н. Бенуа называл «фатовством» Дягилева. «Бывали случаи, – говорит Бенуа, – когда Сережа и оскорблял нас. Так именно, в театре он принимал совершенно особую и необычайно отталкивающую осанку, ходил „задрав нос“, еле здоровался и – что особенно злило – тут же дарил приятнейшими улыбками и усердными поклонами высокопоставленных знакомых. Этот вид „тщеславного снобизма“ он сохранил, впрочем, почти на всю жизнь, и лишь в самые последние годы я заметил в нем перемену в его внешних приемах – сказывалась приобретенная им (довольно дорогой ценой) житейская мудрость».
А. Н. Бенуа пишет, что Дягилев «первые годы по прибытии из Перми вообще игнорировал искусство. Он был занят театром, общественными связями, своими музыкальными уроками, меньше всего – университетом, но он избегал выставок, совсем не ходил в музеи и как-то непоследовательно посещал наш кружок, в котором больше всего было толков как раз вокруг вопросов живописи и пластических художеств вообще». Отметив вскользь явную описку Бенуа (очевидно, он хотел сказать, что Дягилев первые годы игнорировал живопись, а не искусство вообще, ибо тут же он говорит о том, что Дягилев увлекался театром и музыкой), подчеркнем, что Дягилев «игнорировал» живопись только самые первые годы, да и для самых первых лет пребывания его в Петербурге слово «игнорировал» является слишком сильным и явно преувеличенным: Дягилев интересовался и живописью, но музыкальные увлечения доминировали над всеми другими. Тем не менее и живопись занимала большое место в жизни Дягилева, и его друзья – тот же Бенуа на первом месте – значительно способствовали его развитию в этом отношении. Что А. Н. Бенуа был первое время «учителем» Дягилева, не отрицал и сам Дягилев, писавший в своей критической статье о книге Бенуа «История русской живописи»: «…влияние Бенуа на жизнь современного русского искусства несравненно больше, чем кажется на первый взгляд. И если, оставив в стороне предубеждения, поверить в то, что действительно будущее русского искусства группируется на выставках… „Мира искусства“ и тем составляет нечто сплоченное и значительное, то в этой сплоченности и убежденной стойкости названной группы художников Бенуа играл первенствующую роль.
Если фактически мне и пришлось быть организатором этих выставок, то я должен совершенно откровенно сознаться, что, не будь влияния Бенуа на всю ту среду, из которой появились Сомов, Лансере, Бакст, Браз, Малявин и даже Серов, – не будь, повторяю я, этого влияния, все эти художники никогда не сплотились бы и брели бы каждый своей дорогой.
Этот образованный и чуткий человек всегда обладал, кроме того, одним качеством – страстью к „педагогической“ деятельности. Он, будучи еще совсем молодым человеком, невольно и беспрерывно „воспитывал“ в своих верных собеседниках ту настоящую любовь к искусству, которою он непрестанно живет и до сих пор. Мы все бесконечно обязаны ему нашими, хотя, может быть, и относительными, знаниями и нашей абсолютной верой в дело».
Нет ничего удивительного в том, что высококультурный петербуржец А. Н. Бенуа, вышедший при этом из профессиональной художественной семьи, мог помочь найти себя молодому пермяку, принадлежавшему к культурно дилетантской семье, одаренному богатейшей природой, созданному для апостольского служения искусству, но не «заеденному» никакими вопросами искусства и вообще никакими философствованиями (между тем как Бенуа и его друзья, в особенности Нувель, уже в 90-х годах могли причислять себя к «blasés» [13]), – удивительно то, что этот краснощекий и как будто ни над чем не задумывающийся «провинциал» и самый младший во всех отношениях член дружеского кружка и в этой области так скоро стал их «класть на обе лопатки», удивительно, что он так скоро стал во главе не только кружка, но и всей художественной жизни России.
Гораздо более независимым – даже на самых первых порах – был Дягилев в области музыки: когда он приехал в Петербург, он не только уже пел и прекрасно играл на рояле, но мог считать себя и серьезным музыкантом-композитором, так как в его портфеле лежало несколько собственных произведений. На почве общего увлечения музыкой он и сблизился больше всего из всех членов дружеского общества «невских пиквикианцев» с Вальтером Федоровичем Нувелем, с «Валечкой», как его называли и в «обществе», и в редакции «Мира искусства» и… в Русском балете Дягилева.
«Валечку» Нувеля знали все сколько-нибудь причастные к искусству: он был близок со всеми выдающимися деятелями искусства – может быть, ближе всего с Дягилевым, Сомовым, Кузминым, Судейкиным, Стравинским…; он всю жизнь прожил «при искусстве» и при художниках, не будучи сам ни деятелем искусства, ни художником, а всего-навсего просвещенным и преданным любителем-дилетантом. С мнением этого «дилетанта», однако, очень и очень считались, особенно в эпоху «Мира искусства»…
Верный портрет Нувеля в эту пору дает Остроумова-Лебедева в своих «Автобиографических записках»: «Молодой, необыкновенно живой и веселый человек. Страшный непоседа. Он напоминал собой шампанское, которое искрится и играет. Когда он приходил, то всем становилось веселее. Он был очень умен, по-настоящему умен. Он над всеми смеялся, подтрунивал, подшучивал, но особенно он привязывался к бедному Нуроку (нам еще придется говорить о Нуроке, одном из деятельнейших участников „Мира искусства“. – С. Л.). Как овод, он все летал вокруг него и жалил. Сначала Нурок отбивался от него, парировал его насмешки, часто ядовито и колко, но Нувель был неутомим. Он так изводил Нурока, что тот в отчаянии начинал уже вопить. Но до ссоры не доходило. Когда отчаяние Нурока достигало апогея, Нувель, довольный, начинал весело хохотать, и они мирились. Они были большие друзья. Нувель был отличный музыкант. Они оба впоследствии основали общество „Вечера современной музыки“. И оба отличались необыкновенной любовью к внутренней свободе и полным отсутствием честолюбия».
Это отсутствие честолюбия (а также и недостаточный размах) сделало то, что большая публика не знала имени Нувеля, несмотря на то, что он был одним из влиятельнейших членов редакции «Мира искусства» и одним из учредителей «Вечеров современной музыки». Но этот адогматический скептический эстет – чувство изящного было в нем развито в сто раз больше, чем в Философове, как и во сто раз он был легче тяжелого Димы – довольствовался своей ролью чиновника особых поручений при искусстве, как и в своей служебной карьере – он служил в Министерстве двора – он довольствовался тем же положением «чиновника особых поручений». Судьба посмеялась над двумя друзьями Дягилева, сделав одного, Философова, чиновника по природе, человеком свободной профессии, писателем, а другого, Нувеля, человека абсолютно свободной профессии и беспечной лени – чиновником.
Я несколько подробно и в то же время недостаточно подробно – но нам не раз еще придется возвращаться к нему – остановился на «Валечке» Нувеле – и потому, что он был другом Дягилева и притом другом-конфидентом, которому Сергей Павлович поверял свою душу и исповедовался в своих грехах, и потому, в особенности, что свободный эстетизм Нувеля был противоядием узкому догматизму Димы Философова.
Сближение Дягилева с В. Ф. Нувелем произошло на почве общего увлечения музыкой – они играли в четыре руки, вместе посещали концерты и много говорили о музыке и об их общем боге – Чайковском. В 1893 году Чайковский умер. Нувель рассказывал, как Дягилев, который жил недалеко от «дяди Пети», по нескольку раз в день заходил на квартиру умиравшего композитора и тотчас же сообщал Нувелю получаемые им сведения о состоянии здоровья Чайковского; Дягилев был первым у смертного ложа Чайковского и первый принес венок…
