Император Николай II. Жизнь, Любовь, Бессмертие - Плеханов Сергей Николаевич (лучшие книги TXT) 📗
Растаптывание личности прессой и телевидением в ту пору было невозможно не только по техническим причинам. Во многом препятствием для оболванивания толпы служила массовая неграмотность населения. Один из самых проницательных русских мыслителей Константин Леонтьев утверждал, что полуграмотность куда страшнее неграмотности.
Большевистский режим недаром начал с форсированного введения всеобщего начального образования – посредством печатного слова гораздо проще оторвать человека от традиций, изустно передаваемых из поколения в поколение.
Как бы предчувствую возможность прихода таких «цивилизаторов», главный идеолог Александра III – Константин Петрович Победоносцев – выступал за широчайшее развитие церковно-приходских школ, способных воспитать народ в духе традиций. Этот человек стал в первый период правления Николая II вдохновителем многих начинаний молодого царя. Впоследствии окружение монарха не выдвигало больше столь цельного и влиятельного мыслителя.
Победоносцев был глубоко верующим человеком, причем это была вера просвещенная – Константин Петрович досконально знал богословскую литературу, сам осуществил перевод Нового Завета с древнегреческого, выпустил перевод сочинения одного из средневековых подвижников – Фомы Кемпийского – «О подражании Христу». Наследник престола, будущий царь Николай II постигал в общении с ним священную историю и богословскую мысль, знакомился с консервативными политическими воззрениями.
Если теоретическую подготовку по части обоснования христианского правления царя дал Победоносцев, то наставником в религиозном делании стал Иоанн Кронштадский, духовник императора Александра III. Этот могучий духовидец, к которому стекались жаждущие поучения со всей России, за несколько десятилетий предсказал нашествие «красной чумы». За что тогдашнее интеллигентское общественное мнение заклеймило его как реакционера. Победоносцеву, впрочем, доставалось еще больше – иначе как обскурантом (то есть гонителем просвещения) его и не именовали: это за попытку ввести всеобщее начальное образование в духе христианской веры. Александр Блок определил время его наибольшего влияния при царском дворе: «Над Русью всей Победоносцев простер совиные крыла». Эта фраза всегда приводится как иллюстрация мрачной роли вдохновителя царей – но таков ли был приговор поэта, если вспомнить, что со времен древности сова почиталась символом мудрости?..
Внимание к мыслителям и практическим деятелям, отвергавшим идеалы либеральной и социалистической интеллигенции, способствовало выработке глубокого интереса императора Николая II к истории России, причем привязанность его к старине вступила в противоречие с официальным культом «медного всадника», указавшего стране западный путь развития. Назвав своего единственного сына Алексеем – имя, не пользовавшееся «доверием» в императорской фамилии послепетровских времен – последний русский царь подчеркнул этим выбором свой политический идеал: эпоха Алексея Михайловича, второго самодержца династии Романовых, с именем которого связаны наибольшие успехи России в XVII веке. Это же имя носил несчастный царевич Алексей, сын Петра I, казненный отцом за верность русской старине.
Император Николай II и императрица Александра Федоровна в бальных костюмах (1903 г.)
Алексей Михайлович, прозванный современниками «Тишайшим», был последним русским монархом, на деле придерживавшимся христианских заповедей и в политике, и в повседневной жизни. Видимо, чтобы подчеркнуть эту преемственность, император Николай II первым из царей послепетровской эпохи, дал разрешение на распространение своих изображений в облачении 17 века и в шапке Мономаха, служившей в те времена короной православного царства.
Известно, что министр внутренних дел Дмитрий Сергеевич Сипягин, убитый в 1902 году террористом, также был большим почитателем «Тишайшего» и даже предлагал возродить при императорском дворе традиции и церемонии, существовавшие во второй половине 17 столетия. Он приказал отделать в своей официальной резиденции в Петербурге одно из помещений в духе апартаментов древнего московского Кремля и, принимая в нем императора Николая II, придерживался всех деталей придворного этикета времен Алексея Михайловича.
Да и в самом царском дворце старорусская мода утверждалась все прочнее. Великосветские маскарады в одежде эпохи «Тишайшего» воспринималась с огромным энтузиазмом дворянской элитой.
Впрочем, начала древнерусско-православные не были только декорацией нового царствования. Николай II оказался первым из политиков тогдашнего мира, который попытался перенести в международные отношения евангельские принципы. Идея всеобщего и полного разоружения была высказана именно им – но тогда, на исходе XIX века его просто не услышали или же восприняли как некое чудачество. Европа лихорадочно вооружалась, все новые и новые орудия убийства создавались в лабораториях ученых и на фабриках промышленных магнатов.
Не имело отклика и применение на практике принципа милосердия в политике, продемонстрированного николаевской Россией. Когда после «боксерского» восстания в Китае, направленного против присутствия европейцев в этой стране, русская армия была введена в Манчжурию и быстро добилась разгрома китайцев, царь не воспользовался своей гегемонией в поверженной стране, но повелел войскам вернуться к местам дислокации, да к тому же оказал продовольственную и материальную помощь населению Манчжурии. Европа не поняла такого великодушия – не в обычае «культурных наций» было отдавать завоеванное.
Такие действия молодого императора породили надежды в славянофильских кругах, давно лелеявших идеал христианского государя. Один из публицистов этого направления Сергей Шарапов писал, осмысливая опыт первых лет царствования:
Групповой портрет некоторых участников костюмированного бала 1903 года
«Петербуржский период русской истории, характеризующийся слепою подражательностью и двухсотлетнею борьбою за торжество на Руси чуждых нашему народному духу начал, приходит, видимо, к концу. Перед нами на пороге нового века неизбежная и повелительная задача: благополучно ликвидировать старое историческое наследство, собраться с силами и начинать новую историческую полосу, – полосу самобытного творчества во всех областях (выделено автором – С. П.). Готовых образцов и шаблонов больше нет. Все вокруг нас рассыпается в прах».
Еще Конфуций сказал, что перед человеком открыты три пути к разуму: путь размышления – самый благородный; путь подражания – самый легкий; и путь личного опыта – самый тяжелый. Эти слова можно употребить и в отношении народов и государств, с той лишь поправкой, что мало кому удалось проделать какой-либо из этих путей в чистоте.
Казалось бы, император Николай II выбрал поначалу путь подражания – своему отцу, древнерусским царям, Царю Небесному. Но он привел его на такую развилку истории, когда вновь пришлось выбирать. И тогда он вступил на путь личного опыта – ни один из христианских монархов не выходил на рать с невиданной силой, которая отвергала не только Бога, но и самого человека, во имя которого будто бы ополчилась на старый порядок. Ибо отрицание прошлого, стремление строить иной мир на руинах, отрицало и прежнего человека. Недаром, придя к власти, «освободители» скрутили в бараний рог это «несовершенное» существо и принялись пестовать так называемого нового человека.
Император Николай II выбрал самый трудный путь. Но вооружился на борьбу старыми нравственными понятиями – православием, народностью, милосердием. Кто бывал в Шушенском – ссылке с курортными условиями, в которой царь дал возможность набраться сил своему будущему палачу, – тот знает меру либерализма Николая II.
Монархист Шульгин передал на страницах своих мемуаров собственные рассуждения в дни революции: «Николай I повесил пять декабристов, но если Николай II расстреляет 50000 «февралистов», то это будет задешево купленное спасение России». Но такие фразы можно было выписывать задним числом. Тогда-то он прекрасно знал, что царь ни в коем случае не пойдет на жестокость ради сохранения своей власти. В этом было главное его отличие от творцов «нового человека» [4]…
4
Ленин еще в 1906 году заявлял в журнале «Пролетарий»: «Тот, кто боится запачкать руки, не должен заниматься политикой… Наивные белоручки в политике только вредны», «Мы вполне допускаем, что с точки зрения гражданской войны можно доказывать и доказывать нецелесообразность тех или иных форм гражданской войны. Но всякое моральное осуждение ее совершенно недопустимо с точки зрения марксизма».
А когда разбуженная милюковыми стихия вознесла Ленина к власти, он и вовсе распоясался: «Мы должны спрашивать: ты за кого? За революцию или против? Если против – к стенке. Если за – иди к нам и работай».
Другой «освободитель народа» – лидер социалистов-революционеров Б. Савинков рассуждал устами своего героя (роман «То, чего не было»): «Побеждают не книжкой, а кулаками, не тем, что нюнят, Лазаря поют, а бомбами, пулеметами, кровью. Не понимают, что кровь всегда кровь, как там ее не размазывай. Поменьше, мол, крови. – Да ведь это иезуитство».
Те, кого ныне преподносят как жертв сталинского террора, не отставали от Ленина в кровожадности. Любимец партии Николай Бухарин «теоретизировал»:
«Диктатура пролетариата есть остро отточенный топор в руках рабочего… Пролетарское принуждение во всех своих формах, начиная от расстрелов и кончая трудовой повинностью является методом выработки коммунистического человека из человеческого материала капиталистической эпохи».
А Троцкий в своем сочининии «Коммунизм и терроризм» откровенничал: «Враг должен быть уничтожен… Устрашение является могущественнейшим средством политики, и надо быть лицемерным ханжой, чтобы этого не понимать».
Можно представить, каких носителей «новой морали» воспитали эти каннибалы, если уже через 10–15 лет после большевистского переворота появились «классики» пролетарской культуры вроде писателя Гладкова, который вывел в романе «Энергия» положительного героя Мирона, поучавшего: «С сердцем далеко не уйдешь. В борьбе оно должно быть вырвано к черту. В борьбе я растопчу первого, кто остановится перед стонами и кровью». А речь-то шла всего лишь о строительстве Днепрогэса!
