Шопен - Оржеховская Фаина Марковна (читать книги бесплатно полностью без регистрации сокращений TXT) 📗

– Это очень хорошо написано, – сказал Делакруа, когда молчание уже стало неудобным.

– Вы находите? – спросила Аврора.

– Это будет иметь большой успех.

– Безусловно, – подтвердил Шопен.

– Но я хотела бы знать, как вы находите характеры, обстоятельства… И какие здесь недостатки.

– Недостатков, по-моему, нет, – сказал Шопен.

– И по-моему также, – добавил Делакруа. Аврора перевела глаза с одного на другого. Ее губы подергивались.

– Значит, вы не хотите покритиковать поподробнее?

– Позвольте спросить, – начал Делакруа, – вы еще не посылали роман издателю?

– Уже послала, – с запинкой отвечала Аврора. – Но это ничего не значит! Я еще буду работать и многое смогу исправить.

– Желаю вам удачи! – сказал Делакруа и начал прощаться.

Шопен вызвался проводить его.

Оставшись одна, Аврора долго и неподвижно сидела за письменным столом. Как мужчины стоят друг за друга! Женщины так никогда!

Роман был закончен, и этим подписано отречение. Аврора не собиралась мстить Шопену, она описывала все так, как, по ее мнению, происходило. Ей было тяжело, она жалела, что не может умереть, как Лукреция. Но она была довольна и построением романа, и его психологической тонкостью, и верностью характеристик. Она-то не сомневалась, что образы Лукреции и Кароля, которые она так тщательно выписывала, были точными портретами ее и Шопена.

То, о чем рассказано, перестает существовать. Гёте излечился от страсти, описав страдания юного Вертера. Лукреция не могла сказать, что излечилась: она знала, что будет тосковать, тревожиться о судьбе покинутого ею, ощущать некоторое время пустоту в своей жизни. Все это она предвидела. И надеялась, что со временем все сгладится, смягчится и перейдет в спокойную дружбу. Они все еще жили под одним кровом, но Аврора собиралась на всю зиму в Ноган, а там еще куда-нибудь…

А Шопен в это время, провожая Делакруа, остановился внизу лестницы и сказал тихо, но совершенно спокойно:

– По-моему, роман хороший.

– Да, но… – Делакруа поднял голову, – там нет ни слова правды.

– Тем лучше, – ответил Шопен. – Это как раз очень хорошо.

Больше они не говорили об этом. Делакруа вышел. Шопен стал медленно подниматься наверх. Он был скорее благодарен Авроре за то, что она, сама того не подозревая, написала неправду о себе и о нем. Было бы ужасно, если бы она изобразила все как есть. Его положение было гораздо хуже и унизительнее, чем положение Кароля Росвальда.

Глава десятая

И все же Аврора просчиталась. Вместо спокойной дружбы, на которую она надеялась, наступил полный разрыв, настолько болезненный и резкий, что они сделались непримиримыми врагами на всю жизнь. Это была одна из тех человеческих трагедий, от которых не могут оградить себя самые культурные семьи, несчастье, зародыш которого развивается постепенно и вырастает быстро и неожиданно.

В Париже пробудилось внимание недругов, усыпленное восемью мирными годами. Семья Санд проводила зиму в Ногане, Шопен оставался в Париже. Он знал, что Соланж вышла замуж – не за своего ногайского поклонника, а за парижского скульптора, человека бывалого, лет на пятнадцать старше ее, и вышла как-то внезапно, очень быстро, против воли Авроры. Жених этот был несимпатичен и Фридерику, но поскольку свадьба уже состоялась, было бы неуместно высказывать запоздалые и, кстати, уже высказанные раньше мнения.

Чахлая переписка велась между ним и Авророй. Его письма были дружескими, в них пробивалась нежность. Ее письма были напыщены, полны беспокойства о его здоровье – и холодны. Она чего-то не договаривала. Писала, что в Ногане все хорошо и время проходит весело: переставлена вся мебель, устраиваются любительские спектакли. Соланж, выйдя замуж, как будто подобрела и стала вести себя лучше. А между тем в Ногане было далеко не благополучно. О поспешной свадьбе Соланж, о грубости и некультурности ее мужа, о том, что Соланж расстроила помолвку своей кузины с молодым художником Руссо, «открыв ему глаза» на якобы интимные отношения Огюстины и Мориса, о том, что в Ногане после свадьбы Соланж все обитатели дома чуть не перерезали друг друга, а мадам Санд после безобразной сцены выгнала из дома и дочь и зятя – обо всем этом уже не говорили, а кричали в Париже. Шопен, избегая встреч со светскими знакомыми, узнал обо всем от самой Соланж, которая, разумеется, описала события по-своему и рассказала кстати Шопену о новом увлечении своей матери, в которое верила только отчасти. Шопен поверил целиком. Скрыв от него семейные неурядицы, Аврора смогла скрыть и все остальное. Теперь он не мог хорошо думать о ней. Он обвинил ее в несправедливости к дочери и всецело стал на сторону Соланж: предложил изгнанной чете денег взаймы и приют у себя в доме. Этого Аврора не сумела ему простить. Она написала ему гневное письмо, в котором запретила показываться ей на глаза.

Через короткое время она узнала, что новый приступ болезни едва не свел его в могилу. Но она считала себя слишком оскорбленной, была слишком рассержена, чтобы смягчиться.

Это был конец. Больше они не писали друг другу и не виделись. Один только раз, через много месяцев, он встретил ее случайно в чужом доме и поздравил с рождением внучки. Он первый сообщил ей это известие-она ничего не знала о Соланж. Ее поразили его угасший взгляд, ледяное прикосновение руки. Она хотела что-то сказать, расспросить о нем самом. Он вежливо поклонился и отошел.

Ночью она не могла уснуть. Теперь, когда все уже было навсегда кончено, ей незачем было наедине с собой возмущаться, оправдывать себя и успокаивать. Но одна мысль все время возвращалась к ней. Она пришла ей в голову впервые и была очень горька.

За все прошедшие годы она не раз проникалась думами и симпатиями Шопена. Она дважды воссоздала его образ – в «Консуэлло» и «Лукреции Флориани», написала под его влиянием свои повести из народной жизни, посвятила ему любимую «Рождественскую сказку». Считаясь с ним, прислушиваясь к его мнению, она старалась отречься от своей напыщенности и выработать в себе трудную простоту. Как много он значил в ее жизни! А она? Было ли у него хоть одно произведение, вдохновленное ею? Была ли она хоть в какой-то степени его музой? Было ли ей хоть что-нибудь посвящено? Конечно, он мог бы сказать, что посвятил ей все, до последней ноты. Но даже эту любезную фразу он никогда не произносил! Ибо этого не было! Его музыка не имела ничего общего с ней, это был его мир, в котором он жил полной жизнью, в котором он, может быть, спасался от нее! Как она ни честолюбива, а должна признаться, что им она не была прославлена! Что же это такое? И бывает ли это в жизни художника, который любит?

Она слыхала от него, что у Бетховена была «Далекая возлюбленная» – неважно, как ее звали! Берлиоз мучительно любил актрису Гарриетту Смитсон и обессмертил ее в «Фантастической симфонии», у Моцарта была Констанция, любимая жена, воплощенная и в Церлине, и в Сюзанне, и в девушке, носящей ее имя в опере «Похищение из сераля». [30] А жена Шумана, Клара? Его душа, его жизнь! Фридерик часто рассказывал о них, и Аврора даже не могла поверить в такое полное, совершенное слияние двух душ!

А сам Фридерик? Констанция, Дельфина, Мария… Жорж Санд знала их музыкальные портреты, эти фортепианные концерты, ноктюрны, этюды. Она видела образы этих женщин, он носил их в своем сердце. А где же Аврора, та, которую он любил больше всех? Восемь лет провести рядом – и никакого следа!

Именно – рядом. Каждый по-своему. Каждый со своей отдельной жизнью. Нет, в самом деле! Если не считать детства, то Марию Водзиньскую он знал какие-нибудь два месяца. А тут восемь лет близости – и какой близости! Но что следует называть близостью? Мало ли кто бывает вместе, иногда целую жизнь!

«Вот еще пример, – думала она, увлеченная этими горькими мыслями. – Петрарка совсем не знал Лауру, никогда не целовал ее. Даже не говорил с ней, если верить преданию. Да, этому можно поверить! И мимолетная встреча с незнакомой женщиной вдохновила его на долгие годы! Вот кто был прославлен! Лаура, чужая, не его Лаура!