Бенито Муссолини - Хибберт Кристофер (читать книги регистрация TXT) 📗

Итальянцы клюнули. Он был самым молодым за все время премьером, и многие из них гордились им. Они с радостью восприняли восстановление 8-часового рабочего дня, резкое сокращение правительственных расходов (которые настолько возросли при предыдущих администрациях, что на 1922-1923 годы был предусмотрен дефицит в размере 6500 миллионов лир), увольнение в отставку или перевод на другие работы тысячи должностных лиц. В течение двух лет убыток от почтовых служб, равный 500 миллионам лир, был ликвидирован и, согласно подсчетам фашистов, которые никто не опровергал, образовался доход в 43 миллиона лир, а дефицит от деятельности железных дорог в 1 миллиард 400 миллионов лир превратился в доход в 176 миллионов лир. И, самое главное, итальянцы с гордостью могли сказать, что поезда ходят по расписанию.

В самом деле, итальянцы стали гордиться многими вещами. Фашизм, видимо, срабатывал. Муссолини имел народную поддержку и умело создавал впечатление, что спас их от хаоса и большевизма. На самом же деле его успеху способствовало более всего разочарование рабочих в своих социалистических лидерах, их реакция против социал-реформизма и неспособность итальянских коммунистов выработать единую линию, и Муссолини сознавал это; и сознавая это, он с гневом относился к действиям тех, кто обнаруживал и пропагандировал истину о том, что фашизм — это контрреволюция против несостоявшейся революции. «Большевизм в Италии мертв», — объявил он без особого преувеличения задолго до похода на Рим. Один из наиболее тщательно культивируемых фашизмом мифов заключался в том, что фашизм пришел к власти, чтобы спасти страну от большевизма. Второй миф, вытекающий из первого и ставший в конечном счете основной догмой фашизма, состоит в том, что лидер является суперменом, не только всемогущим, всемудрейшим «дуче фашизма», никогда не ошибающимся, но, подобно самому Богу, также справедливым, милосердным и великодушным. Ибо фашизм теперь представлял собою в той же степени моральную силу, как и политическую, хотя поначалу его пророки объявили, что это — движение, а не доктрина. «Наша программа, — как говорил Муссолини, — наши дела. У нас нет готовой доктрины». Будучи авторитарным, сильным, строгим и националистически настроенным, истинный фашист должен, как разъяснял дуче, «считать себя приверженцем веры в корпоративную дисциплину… законным наследником Цезаря». Один из интеллектуалов раннего периода профессор Альфредо Рокко, разъясняя сложные для понимания и часто заимствованные теоретические построения дуче, отмечал, что фашизм фактически «отметает демократические теории государства и заявляет, что не общество существует для личности, а личность для общества, фашизм снимает противоречие между личностью и обществом как в других, более примитивных доктринах, подчиняя личность обществу, позволяя ей свободно развивать свою индивидуальность к выгоде других людей».

Рокко, Джентиле и другие апологеты фашизма стремились доказать, что фашизм ни в коей мере не противоречит «основным направлениям итальянской истории». Гарибальди и Мадзини представлялись как фашисты душою. Однако подобные попытки дать интеллектуальное и историческое обоснование фашизма практически не оказывали никакого воздействия на итальянский народ, и сам Муссолини однажды заявил, что они рассчитаны лишь для внешнего потребления. Итальянцы, полагал он, должны пытаться не понять фашизм, а испытать его. И именно для того, чтобы поразить их эмоциональной природой фашизма, его стали представлять в виде «мистического явления» со своей символикой и тотемами, литургическими формулами и хореографическими этюдами, с древними заклинаниями, средневековой атрибутикой и предположительной близостью «классическому духу Рима». Фашизм, как отмечали его критики, является негодным суррогатом, своего рода духовным и политическим маргарином, выражаясь словами Игнацио Силоне, но Муссолини усматривал в этом его достоинство. Фашизм мог заменить истину, свободу, искусство и мысль, а также социализм и демократию, и прежде всего он мог — а для него это было самым важным — обосновать необходимость лидера и пророка.

И в нем фашизм нашел такого человека. В выступлениях, с которыми он ездил по стране, тщательно подготовленных, но произнесенных как бы спонтанно, полных легко запоминающихся реплик и фраз, он усовершенствовал то красноречие и ту замечательную силу общения, которые он практиковал задолго до этого в Романье. Диалог с толпой, восхищавший аудиторию и который Д'Аннунцио нашел столь вдохновляющим, держал в напряжении всю Италию, как бы проснувшуюся для нового и блестящего будущего под руководством человека, способного достичь любых высот. Повторяющиеся бессмысленные возгласы, как, например, придуманный Д'Аннунцио во время войны клич «эйя! эйя! алала!», ставший составной частью ритуальной истерии фашистских демонстраций, усиливали иллюзию единства и мощи, равно как и настроения низкопоклонства.

Людям втолковывали, что, несмотря на очевидную гениальность, дуче оставался простым и добрым человеком. Когда он, выступая перед голодающими крестьянами Юга, видел их морщинистую и иссушенную кожу, на его глазах наворачивались слезы. «Я позабочусь о вас, — говорил он. — Я тоже знаю, что такое голод». Они верили ему и полагались на него [9] .

Их также убеждали в его скромности. «Я не считаю себя достойным такой чести», — сказал он, когда сделался почетным гражданином Флоренции. Он согласился принять почетную степень в области права от Римского университета лишь при условии, что напишет диссертацию на эту тему, а когда ему впервые предложили цепь ордена Святой Девы — самый почетный орден Италии, — он отказался его принять. Этот отказ, как признали даже его противники, не был специально рассчитанным шагом. У него явно отсутствовал интерес к подобным вещам. Спустя годы его министр иностранных дел описал случай, когда он поинтересовался у дуче, может ли он наградить Бальдура фон Шираха орденом Сан-Маурицио первой степени. «Разумеется, — ответил с раздражением Муссолини. — Если хотите, можете также отдать ему и мои ордена». Чиано привел еще один случай, когда министерство изящных искусств никак не могло подобрать соответствующее произведение искусства для подарка рейхсмаршалу Герингу к его пятидесятилетию. «Дома у дуче имеется лишь одна хорошая вещь, — писал министр, — автопортрет Манчини… И когда он услышал, что нужно сделать подарок Герингу… он тотчас решил послать ему Манчини. Мне долго пришлось убеждать его, прежде чем он изменил свое решение… Безразличие дуче к личному имуществу умиляет меня».

Вскоре после прибытия в Рим он принял решение не принимать зарплату, причитающуюся ему как премьеру и депутату, и стал жить на деньги, получаемые за статьи, которые он продолжал писать в основном для американцев и «Пополо д'Италия» [10] .

Он глубоко презирал тех, кто только и думал о собственном обогащении. Это, по его мнению, мания, «своего рода болезнь», и он утешал себя мыслью о том, что богатые редко бывают счастливыми, и при этом с удовлетворением ссылался на пример Рокфеллера, который «последние шестнадцать лет своей жизни жил на молоке и апельсинах». Но хотя лично у Муссолини богатства не было и он к нему не стремился, он не жил аскетом. Он не был гурманом; его любовницы редко получали в подарок большее, чем пару чулок или флакон духов; его дети учились в государственных школах; жена вела простой образ жизни; сам он носил один и тот же костюм и дома, и на работе, но никогда он не отказывался потворствовать своим прихотям, руководствуясь экономией. Ранее он брал уроки летного дела в Милане и теперь, получив квалификацию пилота, заимел собственный самолет и летал на нем, когда был в настроении; он очень любил сидеть за рулем машины и заказал себе дорогостоящий спортивный автомобиль красного цвета; он получал удовольствие от езды верхом, и вскоре в его конюшнях оказалось множество лошадей; ему нравилось принимать армейские и военно-морские парады, а позднее и авиационные, и его часто обвиняли в организации этих расточительных демонстраций лишь для удовлетворения своих прихотей; он любил животных, и если было где, содержал настоящий зоопарк — не только лошадей и собак, но и газелей, обезьяну, орла, оленя, тигренка, несколько кошек, которые были его любимыми животными, даже пуму, которую он держал на привязи в своей комнате, пока однажды ночью она не сорвалась с цепи и к ужасу обслуги стала бродить по дому; ему нравились фильмы, особенно кинохроника, в которой изображалось, какое впечатление производит он на толпу, а также комедии с участием Лорела и Харди — и он построил для себя кинотеатр. Помимо приморской виллы у него были еще два больших дома — Вилла Торлония в Риме и Роккаделле-Каминате, который был преподнесен ему в подарок от провинции Форли.