Автобиография - Кристи Агата (книги регистрация онлайн бесплатно txt) 📗
– Вижу, вы не понимаете самого главного: Лен оказался таким безжалостным! Конечно, если бы здесь была женщина, все было бы по-другому. Она бы обо всем подумала.
Утром мы боялись подойти к Кэтрин, но она повела себя в своей обычной манере: улыбалась, была обворожительна, рада нас видеть, благодарна за все, что мы для нее сделали, любезна, хоть и чуточку снисходительна, и щебетала как ни в чем не бывало.
Она действительно была незаурядной женщиной. С годами я научилась немного лучше понимать ее, но все равно никогда не умела предугадывать заранее перемен в ее настроении. Из нее, думаю, вышла бы великая актриса – оперная или драматическая, – умение моментально переходить из одного состояния в другое очень пригодилось бы. Впрочем, искусству она не была чужда: скульптурный портрет королевы племени Шабад ее работы со знаменитым золотым ожерельем и головным убором даже экспонировался на выставках.
Она прекрасно вылепила голову Гамуди, самого Леонарда Вули, прелестную головку мальчика… Но Кэтрин – парадоксально! – никогда не верила в себя, вечно призывала кого-нибудь на помощь и следовала всяческим советам.
Что бы ни делал Леонард, все было не так, хоть он и выполнял малейшие ее капризы. Думаю, она немного презирала его за это, как и любая женщина на ее месте. Женщины не любят бесхарактерных мужчин. А Лен, умевший быть непререкаемым диктатором на раскопках, в ее руках оказывался глиной.
В одно воскресное утро перед отъездом из Алеппо Макс устроил мне экскурсию по молельным местам разных конфессий. Такая экскурсия требовала большого напряжения.
Мы побывали у маронитов, сирийских католиков, православных греков, несторианцев, доминиканцев и у кого-то еще, уже не помню. Служителей одной из этих религий я назвала «луковыми священниками», поскольку они носили маленькие круглые шапочки, формой напоминавшие луковицу. Больше всего напугали меня православные греки, так как в их храме я была решительно отсечена от Макса и препровождена вместе с другими женщинами на противоположный конец. Там нас согнали во что-то вроде стойла, и, протянув веревку, прижали к стене. Служба была восхитительно таинственной и проходила преимущественно в глубине алтаря за занавесом, или покровом, из-за которого доносился звучный, богатый распев и вырывались клубы курящегося ладана. Через положенные промежутки времени мы все били земные поклоны. Вскоре, однако, Макс истребовал меня обратно.
Оглядываясь на свою жизнь, я вижу, что живее и ярче всего в памяти сохранились места, где я побывала. Внезапное радостное волнение пронизывает меня при воспоминании о дереве, холме, белом домике, спрятавшемся где-то вдали у ручейка, абрисе горы… Иногда приходится напрягать память, чтобы вспомнить, где и когда. Но вот перед глазами ясно всплывает картинка – и я уже знаю.
На лица у меня никогда памяти не было. Мне дороги мои друзья, но люди, с которыми я просто встречалась однажды, почти тут же исчезают из головы. Обо мне скорее можно сказать: «Она никогда не запоминает лиц», чем: «Она никогда не забывает лиц». Но места навсегда запечатлеваются в моем мозгу. Порой, возвращаясь куда-нибудь через пять-шесть лет, я прекрасно, до мелочей вспоминаю дорогу, даже если до того побывала там всего лишь раз.
Не знаю, почему у меня такая хорошая память на места и такая слабая на людей. Быть может, от дальнозоркости. Я всегда страдала дальнозоркостью, поэтому людей, с которыми, как правило, общаешься вблизи, видела только в общих чертах, в то время как места – в мельчайших подробностях, поскольку их я рассматривала издали.
Мне вполне может не понравиться какое-то место только потому, что очертания холмов кажутся неправильными, – очень, очень важно, чтобы холмы имели нужную форму. На Сицилии большинство холмов неправильные, поэтому я не люблю Сицилию. На Корсике холмы восхитительные и в Уэльсе очень красивые. В Швейцарии холмы и горы слишком близко подступают к человеку. Горы, покрытые снегом, невероятно скучны, их оживляет лишь игра света и тени. Осматривать «виды» тоже скучно. Карабкаешься на вершину по горной тропе – и на тебе! Перед тобой действительно открывается панорама, но только и всего. Больше ничего. Ну, увидел ты ее, ну, сказал: «Грандиозно!» – и что дальше? Панорама расстилается под тобой, ты ее уже покорил.
Глава пятая
Из Алеппо мы отправились в Грецию на пароходе, по пути останавливаясь в разных портах. Лучше всего помню, как мы с Максом сошли на берег в Мерсине и провели счастливый день на пляже, купаясь в великолепном, теплом море. Он собрал тогда для меня огромный букет желтых ноготков. Я сплела из них венок, он надел его мне на шею, и мы устроили пикник среди необозримого желтого моря цветов.
Я предвкушала поездку в Дельфы в обществе Вули, рассказывавших об этом городе с таким поэтическим восторгом! Они настояли, чтобы там я считалась их гостьей – чрезвычайно любезно с их стороны. По прибытии в Афины я была счастлива и полна ожидания.
Но беда всегда приходит негаданно. Как сейчас помню: я у стойки администратора, получаю свою накопившуюся корреспонденцию, сверху – стопка телеграмм. Как только я их увидела, мучительная тревога охватила меня: семь телеграмм – это наверняка дурные вести. Я вскрыла первую – она оказалась последней по времени. Я сложила их по порядку. В телеграммах сообщалось, что у Розалинды тяжелая пневмония. Моя сестра взяла на себя ответственность забрать ее из школы и отвезти к себе в Чешир. В следующих меня ставили в известность, что положение серьезное. В последней, которую я вскрыла первой, было написано, что состояние Розалинды несколько улучшилось.
Теперь, конечно, можно попасть домой менее чем за двенадцать часов, поскольку из Пирея ежедневно летает самолет, но тогда, в 1930 году, таких средств сообщения не было. При условии, что удастся достать билет на ближайший Восточный экспресс, я могла оказаться в Лондоне не раньше чем через четыре дня.
Трое друзей горячо откликнулись на мою беду. Лен, отложив все дела, отправился в транспортное агентство, чтобы забронировать для меня место на ближайший поезд. Кэтрин искренне старалась утешить меня – Макс был молчалив, по обыкновению, но поехал вместе с Леном за билетом.
В оцепенении бредя по улице, я неосторожно попала ногой в одну из квадратных ям, приготовленных для высадки деревьев, – такие ямы вечно зияют на афинских улицах – и растянула связки. Ходить после этого мне стало трудно. Сидя в отеле и выслушивая сочувственные речи Лена и Кэтрин, я удивлялась – где же Макс? Наконец он явился и принес два плотных и один эластичный бинт. Затем спокойно сказал, что будет сопровождать меня домой, чтобы помочь с больной ногой.
– Но вы же собирались побывать еще где-то в Греции! – воскликнула я. – Разве вам не нужно там с кем-то встретиться?
– Я изменил свои планы, – ответил он. – Пожалуй, мне лучше вернуться домой, поэтому я могу ехать вместе с вами. Буду водить вас в вагон-ресторан или приносить еду в купе и делать все, что нужно.
Это казалось чересчур прекрасным, чтобы быть правдой. Я подумала тогда – и с тех пор всегда так считала, – что Макс замечательный человек. Он молчалив, скуп на выражение сочувствия, но делает то, что нужно, что нужно именно вам, и это помогает лучше всяких слов. Макс не горевал вместе со мной по поводу Розалиндиной болезни, не убеждал, что моя дочь скоро поправится, не призывал не волноваться. Он просто понимал, что у меня большая беда. Тогда еще не было сульфамидов, и пневмония представляла реальную опасность.
Мы с Максом отбыли следующим вечером. В пути он много рассказывал мне о своей семье, братьях, матери-француженке, женщине артистического склада, весьма способной художнице, об отце, который, видимо, был похож на моего брата Монти, но, к счастью, его финансовое положение отличалось большей надежностью.
В Милане случилось приключение. Поезд опаздывал. Мы вышли из вагона – теперь, с эластичной повязкой на щиколотке, я кое-как могла ковылять – и спросили проводника своего wagon lit, сколько длится стоянка. «Двадцать минут», – ответил он. Макс предложил купить апельсинов. Мы зашли во фруктовую лавку и вернулись на перрон. Думаю, прошло не более пяти минут, но поезда уже не было. Нам сообщили, что он ушел.
