Жизнь, театр, кино - Жаров Михаил (серия книг txt) 📗
Съемки начались на следующий день с моего подъезда к дому Железнова.
На высоком берегу Волги стояла уже, как говорят художники, обжитая декорация - высокий плотный забор и тяжелые мрачные, похожие на тюремные ворота.
Прохор Храпов, брат Вассы, подъезжает на извозчике после ночного кутежа с барышней. Расцеловавшись и цинично похлопав свою подругу, Прохор, не забыв забрать свой коллекционный амбарный замок, уходит в калитку.
Это вводная сцена наглядно освещала биографию Прохора. Сцена несложная, но "режимная", то есть снимать ее можно только в определенные часы, когда солнце светит так, как это необходимо оператору для настроения и по установленному кадру.
Вторая трудность сцены заключалась в том, что между забором и обрывом была очень узкая проезжая часть, и извозчику трудно было разворачиваться для повторных репетиций и съемок. Лошадь пугал свет ламп, они ее слепили. Она артачилась и пятилась назад. Можно было "загреметь" с довольно высокого обрыва.
Луков сохранял во всех таких случаях необыкновенное спокойствие. Когда на одном из дублей лошадь нас понесла, а мы, боясь рухнуть вниз, соскочили с пролетки, Луков подошел к нам, при всей своей грузности он был очень ловок и подвижен, и сел в коляску.
- Хорошо, что я толще вас вдвое и могу один заменить двоих - трусов! Не понимаю, что тут страшного. Смотрите, - и, взяв у извозчика кнут, стегнул лошадь, она лихо проехала по заданной трассе...
- Ну вот и все, просто, как видите, и гениально! - кричал он через минуту, когда кончили сцену.
Если сцена удавалась и дублировать ее больше не надо было, он как-то озорно кричал: "Гениально!".
Помню, как-то одна из сцен у нас долго не получалась, хотя дублей сняли много, и казалось, что вот уже все выходит, но "гениально!" не раздавалось.
Наконец, усталые и измученные, мы собрали последние силы и четко, как нам казалось, без единой накладки, в хорошем темпе провели всю сцену. Я радостно крикнул: "Вот уж теперь наверняка - гениально!". А Луков, тоже усталый и мокрый (в павильоне была невыносимая жара), оторвавшись от лупы съемочного аппарата, через который он наблюдал сцену, охрипшим от ледяного боржома (он пил его бутылками) голосом сказал:
- Гениально или нет, это мы посмотрим завтра в кадре, а сейчас съемка окончилась. Володя! Пойдем поговорим, что-то у нас с тобой не получается.
Требователен он был и к себе, и к другим.
Слова были обращены к Владимиру Раппопорту - оператору, человеку вдумчивому и с большим вкусом. Успех картины во многом определила его работа...
Приходилось вставать с первыми лучами солнца, а ложиться порой и ночью, все очень уставали, спали мало, поэтому, естественно, что-то и не удавалось. Тогда люди нервничали и злились.
Леонид Давыдович работал, как часы, как будто он и не нуждался во сне, - это было просто поразительно.
Бритый и опрятно одетый, он появлялся на съемочной площадке точно в назначенное время. Осматривал, все ли на месте, все ли приготовлено так, как надо, и только после этого начинал снимать.
В уменье организовать работу на съемочной площадке у него было что-то общее с Эйзенштейном. Глядя на Лукова, я вспомнил: однажды в ночной смене в павильоне Алма-атинской студии снимали свадьбу Ивана Грозного. Была большая массовка - одетые боярами артисты сидели за свадебными столами. Съемка одна из труднейших и по объему, и по организации кадра.
Во время перерыва, часа в два ночи, мы сидели за столом и пили чай. Эйзенштейн остановил "боярина" - на его костюме недоставало одной пуговицы. Сергей Михайлович, держа артиста за рукав, стал громко звать: "Лидия Ивановна,
позовите ко мне Лидию Ивановну!" (Это моя сестра, она была главным художником по костюмам.) Встревоженной и торопливо подошедшей Лидии Ивановне он довольно сердито сказал:
- Непорядок в вашем хозяйстве?.. Надо давать взбучку костюмерам. Почему здесь нет пуговицы?
- Сергей Михайлович, этот товарищ сидит в самом конце зала, так что не только пуговицы, а и самого-то его не видно -сказал я с единственной целью успокоить Эйзенштейна. Он очень разгорячился, и мне стало его ужасно жалко.
Эйзенштейн мне ничего не ответил, даже было непонятно, слышал ли он мои слова. Однако я ошибся: отпустив
костюмеров, которые стояли перед ним усталые и понурые, Эйзенштейн сел и совершенно спокойно, как будто ничего не случилось, сказал мне:
- Никогда, дорогой и любимый мой Малюта... Иванович, не вмешивайтесь в мои указания. Я могу вас поставить в неловкое положение, сделав вам замечание, это будет нехорошо и стыдно. Но даже и не это самое главное, - главное в дисциплине и в порядке. Вот вы будете режиссером, вам придется иметь дело с помощниками, а вы их оправдываете и говорите мне: "пуговицы не видно, он далеко". Да, сейчас актер далеко, а через минуту я его возьму на первый план, что же вы тогда и начнете искать костюмера, иголку, нитку и пришивать пуговицу! Да? На съемке должен быть порядок, и все должны быть на своих местах... Зеваете? Я понимаю, это скучно слушать, но в этом залог успеха! Когда-нибудь вспомните, дорогой! Вот если бы, например, мы продумали с костюмерами костюм Черкасова, как его быстрее снимать и одевать, то и не тратили бы дорогих часов на одевание и зашивание.
Черкасов, который сидел в гриме юного Ивана в плотном парчовом костюме, только крякнул, дав этим понять, что "да, было бы неплохо посидеть без костюма"...
Вот эта черта ответственности, внимания к кажущимся мелочам была присуща и Лукову. Его помощники знали эту его черту и следили друг за другом, выручая при беде товарища.
Луков снимал быстро, все у него было продумано заранее, и только новые находки, актерские или операторские, могли отвлечь его от намеченного рисунка.
После одной из репетиций не совсем ясно было, как же снять выход Вассы, отравившей мужа. Раппопорт предложил это сделать так: "Двери медленно открываются, и в дверях стоит потрясенная содеянным Васса, руки ее раскрыты, как на распятии, она освещена контражуром (светом за ее спиной). Будет впечатление мученичества". Лукову понравилась эта мысль, он ее режиссерски продумал, так и снял. Эта сцена в картине производит ошеломляющее впечатление.
Моя работа в театре над ролью Прохора была близка Лукову и по трактовке, и по исполнительскому темпераменту, он ее принял целиком и лишь развивал уже найденное. Работать было приятно. Останавливаться не хотелось. Паузы расхолаживали.
По приезде в Москву сделали небольшой перерыв, чтобы отдохнула Вера Николаевна, и затем съемки в павильоне возобновились также стремительно и плодотворно.
В рекордно короткий срок Леонид Давыдович закончил работу. Фильм был продан почти во все страны. Идет с большим успехом до сих пор.
В одну из своих последних работ - "Олеко Дундич", которая делалась совместно с югославами, Луков пригласил меня, предложив сыграть в интересном эпизоде древнего старика, которого Дундич, одетый для конспирации в форму белогвардейского офицера, просит показать дорогу или тропу через границу.
Старик, видя "беляка", замкнулся, и только поняв что перед ним переодетые красные партизаны (его угостили водкой и салом - "беляк угощать не будет") - он согласился провести отряд.
Однако полуголодный старик, сразу опьянел и заснул. Женщины из его семьи говорят, что теперь все погибло, он будет спать двое суток и разбудить его никак нельзя. Операция может провалиться.
Грим мы нашли прекрасный: старик казался могучим, как дуб, хотя был бел, как лунь. Луков предложил процедуру питья водки сделать торжественной - как причастие. Мы нашли нужные приспособления и краски. Старик крестился, долго дул в сторону, потом, набирая воздух, выпускал его со свистом, и только после этого опрокидывал стакан с водкой, залпом выпивая его, потом, открыв рот от задыха, он начинал долго, с кваканьем, как при коклюше, кашлять - отчаянно отмахиваясь руками. Выпив таким образом с разговорами три стакана, старик, как подкошенный, ложился на стол и начинал сладко и виртуозно храпеть. Он уже спал. Дундич растерянно поглядывал на всех. Эпизод, занимавший целый ролик, был интересно поставлен и, как говорил на художественном совете Марк Донской, сыгран виртуозно! Его демонстрировали с успехом на всех конференциях и просмотрах материала, но в фильм он, к сожалению, не вошел! Сцена была во второй серии, а картина вышла в одной серии и, прицепившись к этому, главное начальство в соответствующей инстанции посоветовало сцену не пускать. Русские, мол, так не пьют, что о нас будут думать! Было очень обидно, что работа света не увидела. Тем более что русские так пьют!
